— Казалось бы, только вчера ты был в одном шаге от смерти. Глупо было бы, не находишь? Эшафот — это… Так до ужаса скучно. И вот, уже заполучил союзников, сбежал из самой охраняемой тюрьмы Империи, а все вокруг считают, что ты убил императрицу, так нагло и нелепо её предав. Но мы ведь не расскажем им всей правды, верно, лорд-защитник?
Колыбель мироздания и хруст чужих костей под зубами… Никто из ныне живущих не способен до конца понять суть того, кто (или что?) сейчас размеренно и увлеченно рассказывал Корво о его собственной жизни. Высокий мужчина, даже юноша с бледной кожей и черными волосами то появлялся, то исчезал: его голос звучал отовсюду сразу и неоткуда одновременно — внезапно он оказывался за спиной, или прямо перед лицом, насмешливо ухмыляясь, пока его глаза не то, что не улыбались вместе с ним — они оставались мертвецки-черными, словно бессонные, полные отчаяния ночи; это бесконечная, раздирающая пустота смотрела на Корво, но не человек.
— Убил императрицу! Чудесная Джессамина, а ведь ты и вправду думал, что она мертва. Какая была бы досада, согласен? Ну так вот, только вчера должен был умереть, а сегодня уже делишь постель с… А кто она тебе вообще? Не поведаешь? — Чужой словно бы с любопытством наклонил голову, хотя все так же испытывал полное, глубокое безразличие, что так ясно было видно в его несуществующих пустых глазницах. — Она так гордо смотрела на всех вокруг, она была такой величественной и неуязвимой в этих своих прямых костюмах, с золотом в волосах, стояла на краю беседки и город словно преклонялся под её ногами… А теперь дрожит и просыпается ночами в холодном поту от криков в собственной голове. Какая жалость.
Странный, приглушенный звон — эта невесомость, эта… Бездна, словно бы поглощала все звуки мироздания, оставляя лишь пустую тишину, и издавала их одновременно, она отзывалась шумом в ушах и слабой болью в голове, в самом существе, изнутри разума и мысли.
— Все так быстро стало аж до ужаса хорошо, а будущее империи все еще болтается на волоске. Ты помнишь об этом? Скажи мне, Корво, когда ты в последний раз видел Дануолл? Он сильно изменился, не думаю, что тебе понравится… По городу бродят крысы с безумными глазами и едва не живые трупы, у которых теплая, даже горячая кровь сочится через кожу… Язвы, боль, мертвецы. Неприятное зрелище, я бы сказал, едва ли. Людей сжигают заживо, металлические машины разрушают каменную кладку, беззаконие, хаос, и твою любимую Башню занял человек, подвергший опасности тебя, твою… Кем бы она там тебе ни была. Твою дочь. Где она, кстати? Ты знаешь, где прячут малышку Леди Эмили? Он смахнул вас с шахматной доски, — Чужой сделал легкое, подобное движение рукой, — словно вас никогда и не было. Начать игру без короля и ферзя, диктуя свои правила. Какой красивый ход!
Густое голубое ничто цвета дорогой ворвани, освещаемое лишь внутренним, неосязаемым светом, стало, кажется, еще темнее — огромный черный кит из той печальной песни про левиафана проплывает мимо, бросая на все сущее тень куда более тяжелую, чем в реальном мире. Рядом с ним в невесомости плывут осколки вселенной, разрушенная Башня, погасшие фонари и знаменитые механические монстры с узких улиц Дануолла…
— Какая шаткая ситуация, мир словно балансирует на краю пропасти, на лезвии ножа, а все снова зависит только от тебя. И… Что ты будешь делать? Как справишься с болью? Не подведи меня, Корво, я надеюсь на весьма… Увлекательное зрелище.
========== Глава 3: Её Высочество ==========
4
— Не делайте поспешных выводов, Лорд Аттано.
Адмирал Фарли Хэвлок был удивительно неоднозначной личностью. Увидев его в первый раз, Корво подумалось, что это последний человек, которому тут можно было бы доверять, и дело, как вам по наивности и быстроте мыслей могло бы показаться, далеко не в условной наружности прожженного жизнью моряка — в этом он даже весьма преуспевал. Его военная форма холодных оттенков, которую он носил, даже будучи дезертиром в сомнительных отношениях с законом, всегда была идеально выглажена, а воротник рубашки тщательно накрахмален. Он старательно расчесывал короткие седые волосы, гордо и прямо держал спину, иногда даже пытался улыбаться — получалось плохо, но эти старания не могли быть незамеченными. Маленькие темные глаза под тяжелыми бровями, окруженные мелкими морщинами — напоминаниями о возрасте, что сам Хэвлок так отчетливо игнорировал — никогда не улыбались вместе с ним. Они извечно отражали выражение крайне презрительное ко всему вокруг, начиная от собственных же слуг, заканчивая своим пабом, Хэвлок почти никогда не говорил чего-либо нелицеприятного, оставаясь мнимо хорошего мнения или же вовсе посредником в любом вопросе, но эти глазки спокойно, медленно шерстили пространство и всегда смотрели скорее сквозь человека, чем на него, хотя душу они увидеть вряд ли бы смогли — таким талантом адмирал не отличался. Во всем его существе, в выражении вытянутого, серовато-бледного лица, внимательном и немного тошнотворном, в изменчивом взгляде и скрипучем низком голосе, было что-то тягуче-электрическое, пассивная опасность, словно яд замедленного действия, еще заключенный в обнаженных клыках змеи. Его не боялись, однако каждый знал, что бояться стоило бы.
— Я и не делаю, адмирал, просто вы уже повержены.
Звонко зазвенел металл — эта битва была идеальной в своем хладнокровии. Держа одну руку за спиной, а второй угрожающе выводя финты против соперника, двое мужчин не то, что фехтовали — выводили настоящие пируэты в сторону друг друга, танцевали на раскаленных углях. Хэвлок атаковал гораздо быстрее, чем следовало бы от него ожидать — никогда не недооценивайте пожилых адмиралов. Рывок вперед, и Корво отступил, лишь прикрываясь… Но быстро вошел во вкус. Старые, такие знакомые движения понемногу возвратили ему потерянные достоинство и навыки, вывели из ужасающего замешательства, в котором лорд пребывал всего минуту назад. Он отлично понимал, он знал на собственной шкуре, что в реальном бою все не будет так идеально и уж противник не сделает предательского и традиционного шага вперед перед атакой, однако этого было достаточно, чтобы дать рукам почувствовать холод металла на себе, позволить ему стать своим продолжением, телу — вспомнить, чтобы вновь вернуться в строй в том же положении, таким известным даже не в определенных кругах, — столь же чрезвычайно высоком, что и раньше.
Не угрожая противнику обнаженным лезвием боевого клинка отразить удар невозможно — Корво хорошо помнил это простое правило. Угрожая же, они оба знали, что подвергали опасности жизни и здоровье друг друга, что вовсе себе позволить не могли, каждый член команды ценился свыше любого золота; тренироваться на учебных манекенах и шпагах же было бы совершенно дурным тоном для чести обоих — слишком гордых и самодовольных для такого хамства.
Если же прикрывать только сверху, то будет возможен укол снизу, а он в настоящем бою был бы смертельной ошибкой. Это был тупик — за спиной Корво чувствовал угрожающе приближающуюся кирпичную стену паба, а каждый новый выпад сокращал расстояние между противниками. Что-то внутри будто бы на секунду оборвалось и сжалось — его снова загоняли в ловушку, словно малого зверя, словно бы мальчишку в бою за Клинок Вербены. Воспоминания эти были хоть и так близки к сердцу, но доставляли потупленную боль. Как давно это было. Как многого он не знал.
Адмирал наступал яростно, нахмурив брови и так плотно сжав губы, что они превратились в прямую и бледную, почти что белую тонкую линию, и заставлял его защищаться сильной частью клинка, ближе к рукоятке, что очень ограничивало движения. Обе ноги лорда твердо, плотно стояли на земле, кисть руки отличалась гибкостью и вместе с тем силой, шпага от острия до половины лезвия, казалось, легко гнулась, но от рукояти до середины сталь ее была неколебимо тверда. Натиск был хорош. Противник пытался сбить Аттано дыхание, но частые тренировки в Башне пошли мужчине на пользу. Он выдержал первый удар, второй, и вышел бы из него безо всяких ран. Впрочем, и Хэвлок остался бы невредим. Их взаимное уважение, проявляющееся в остальном лишь в определенном и специфичном блеске глаз на солнце, не позволяло атаковать уж слишком агрессивно.
