В её голосе, непозволительно мелодичном, не было и грани упрека, разочарования, боли, всего того, что Корво так боялся услышать, но с ужасом для самого себя никак не замечал. Глаза, цвета предрассветного неба, в какое-то упущенное мгновение появившиеся из-за тени маски, смотрели совсем без горечи. А вместе с тем, в его сердце нарастало отвращение, что с каждой секундой становилось всё хуже.

Вы следите за руками? Как они вновь касаются чужой талии, притягивают высокопоставленную даму в невообразимом темном, словно вороново крыло, костюме к себе, нежно наклоняются над ней, вспарывают глотку… Как горячая и густая кровь снова сочится по перчаткам.

Эти же руки танцевали с бывшей императрицей, выводя по узорному паркету удивительно слаженную композицию. Эти же руки дотрагивались до тяжелых дорогих тканей и начищенных столов, что казалось трещали под весом различных закусок, вин, нескольких видов мяса и рыбы. Эти же руки подписывали гостевую книгу, эти же руки поправляли плотные кожаные перчатки, что по обыкновению своему оставались на них… Как многое делали эти руки.

А Корво словно бы снова и снова забывал о том, кому они принадлежат.

Следите за руками, Лорд Аттано. Вы смогли разгадать эту загадку? Эту маленькую тайну между всеми нами, эту крошечную деталь, сокрытую от многих чужих глаз. Они догадываются, но словно бы не понимают в полной мере. Они оборачиваются и смотрят на вас, замечая незначительное, но не разглядывая самой сути. Но эта чопорная аристократия никогда не была достаточно внимательной — но что же до вас? Смогли её усмотреть вы?

Вы следили за руками, Лорд Аттано? Вы смогли понять, кто является таинственным человеком под маской?

Ему стало дурно и ощущение это, тяжелым металлом налившее виски и вены в руках, обволокло всю его душу. Какая ещё осталась.

***

— Действительно думаешь, что мне всё равно? — Джессамина обернулась к нему с искренним непониманием, так четко отразившимся на лице. — То, что я не виню тебя, не значит, что мне всё равно.

Мягкий лунный свет просачивался сквозь пелену облаков, тонкой тканью застелившей весь небосвод. Он отражался от скупых остатков пудры на её лице, уж смешавшихся с холодом проточной водой, и оседал в воздухе серебряными звездами, подобно пыли, подобно осколкам стекла, разбившемся в руках павшей дамы, разлетевшимся вдребезги на сотни кусочков, проливая дорогое вино на паркет, оставшимся там, позади, на мягких коврах приема Леди Бойл. Последнего приема несчастной Леди Бойл.

— Ты почти что на моих глазах убил женщину, с которой я была знакома с самого раннего детства. Серьезно, Корво? — она оперлась руками на подоконник и жесткость металла впилась в предплечья. — Думаешь, что я ничего не испытываю по этому поводу?

Дым вокруг её бледной кожи, мягкими, крутыми завитками стал чем-то до боли обыденным. Будто бы вписываясь и смягчая острые черты лица, он окутывал женщину полностью, будто бы выводя пируэты вокруг неё и поднимался выше, выше и выше, растворяясь в окружающей пустоте. Он теплым жестом прикасался к холодному влажному воздуху, скользким атласом ткани ластящимся к коже. Джессамина замолкала лишь на секунду, вновь позволив легким неосторожно обжечься, но тут же продолжала, остановив свой взгляд вовсе не на Корво — на чем-то гораздо дальше, чем-то неуловимо далеком и потерянном, и отчего-то на сердце становилось неуютно.

Тяжелый день сменяла тяжелая ночь и часы уж давно отбили за полночь. Огни празднеств остались где-то там, лишь смазанными тенями самих себя, они отбрасывали мягкие яркие блики на чужие лица, совсем уж другие, совершенно новые, и их ряды неумолимо редели, омрачая и заметно обедняя палитру красок, и без того сокрытую за плотными дверьми чужого поместья.

Казалось, лишь только секунду назад они были там. В окружении так многих злат и жемчуга, и, слушая сбивчивый шепот с собственными именами, пили вино, неразбавленное не самой чистой водой. Прошло мгновение, никто уж не помнил, что спросил Самуэль и какую невнятную шутку снова отпустил Пендлтон, но из окон давно опустевшего бара были видны лишь совсем далекие шары, наполненные светом, лишь неясные отголоски музыки и небольших взрывов в воздухе, отчего тот окроплялся сотнями маленьких блесток: красными, синими, зелеными и даже желтыми. Невыносимо прекрасными, но до ужаса далекими.

— Мне снились кошмары. Мне снилось, как ты прикасался к моему лицу, а после я чувствовала на нем капли крови. Липкой, горячей. Снилось, как ты обнимал Эмили, и её белые платья становились насыщенно-алыми. Как ты поднимал руки, будто бы сдаваясь на мирное правосудие, — и в следующую же секунду сжимал в них клинок. Мне было страшно, — её голос опустил почти что до шепота. — Эти «вынужденные меры» вызывают у меня страх. Ты прав, Корво. Возможно, я не хочу этого признавать и не знаю, смогу ли признать, но я боюсь. Я боюсь смерти, как и прежде, но сейчас все стало как-то совсем иначе. То, что она так близко подобралась к нашей семье, не дает мне уснуть порой. Да, я тебя не виню. Но это не значит, что мне не больно.

Больно. Это слово, лишь одно единственное слово, будто бы выбралось на свет и растворилось в оледенении застывшей в воздухе тишины, тяжко и медленно заполняя его своей тягучей темнотой, сгущая краски и насыщая комнату запахом озона и холодного металла.

— Ты понимаешь, что какими бы ни были мои действия, я никогда не причиню вам вреда? — Корво говорил осторожно, так, будто бы пытаясь дотронуться до этой наэлектризованной тишины и не почувствовать покалывающие разряды на пальцах, он твердо выводил слова, совершенно сбитый с любой возможной рациональной мысли подобными доводами. Как мог он?..

— О нет, Корво, нет, ну что ты! — её степенное спокойствие нарушило удивление, а голос обрел бо́льшую силу. — И думать о подобном забудь, не нужно, я не это имела в виду, — Джессамина тяжело вздохнула. — Просто… Ты знаешь, всё так сильно изменилось. Я будто бы пытаюсь делать вид, что всё в порядке, что всё как прежде, и будто бы мы сможем жить так же, как и раньше, но мы ведь… Мы ведь и правда не сможем. Мне всегда казалось, что это нас не коснется. Хотелось в это верить. Мне казалось, я делаю достаточно, будто между диктатором и монархом, я всё же монарх. Да, люди не всегда были довольны, мы сталкивались с протестами, но… У меня всё ещё просто не укладывается в голове. Убийство? Заказное убийство?..

Это «больно» будто бы отразилось в её взгляде.

— Я сидела там, в Затопленном квартале, в каком-то полуразрушенном здании, плохо понимая, что вообще происходит, и смотрела на людей вокруг меня. Тогда того не особо осознавая, но чем больше думала, тем чаще приходила к ужасной мысли — смотрела на убийц. И когда главный из них поднёс наконец дуло ко мне, я заглянула ему прямо в глаза, — Джессамина затихла. Выражение на её лице стало нечитаемым, а следующие слова произносились медленно, тихо, с трудом. — Я сказала стрелять. У него не было никаких причин не убивать меня: ни тогда, в Башне, ни уже после, а он всё равно помедлил секунду и бросил пистолет, как и прежде, как будто ему это было попросту трудно. Или мне показалось?.. Однако факт остается фактом — тот, кто жил убийствами, не смог меня убить, представляешь? Просто не смог, — тонкие губы изогнулись в какой-то тяжелой усмешке. — А после этого я видела тебя. Видела твое лицо, когда ты вышел из Колдридж. Озлобленный, худой, потерянный, совсем чужой. У тебя были глаза мертвеца, совсем такие же, как у него. Я тебя не узнала, я думала, мы ошиблись, — голос дрогнул. — А теперь эти убийства. Такие же, как и у него. Корво, сейчас я готова благодарить всех возможных богов, готова пойти на перекор Аббатству и вдруг обратиться к Чужому, просто за то, что ты ещё рядом и смог всё это пережить. Но ты должен понять, что если я не говорю о чем-то, не значит, что я этого не чувствую. Я чувствую слишком много.