Бывшая императрица сидела там, едва улавливая слухом окружающие её образы и звуки, встречала знакомые глаза и подбородки, иногда неверно выглядывающие из-под неплотных масок. Они смешались в быструю композицию, состоявшую уж больше из звуков и форм, нежели четких силуэтов, но формы создают порядок мысли — и она не отвлекалась ни на секунду. Джессамина медленно и методично помешивала уж чуть более крепкий алкоголь в до блеска начищенном граненном стакане: уставившись на него, она бродила по коридорам прошедших дней, и её мать, черты которой отчего-то с новой силой отчеканились в разуме женщины, снова отвечала на вопросы, сделанные из одного слова. Вопросы людей, чьих лиц Джессамина никогда не запоминала.

Она видела их так ясно. Она слышала их лживые речи, мелодично созвучные с симфонией благодатных звуков, слова обрывками долетали до неё и растворялись в окружающем ничего. «Вы правда верите в это?» — «Отнюдь.» — «Говорят, у них был роман.» — «А впрочем это не меняет фактов.»

Когда-то, когда она еще была сокрыта во мраке низких деревянных потолков и стен, когда свет сотен ламп, свечей и отблеск чужих украшений еще не находили себе место на её светлой коже, Джессамина читала. Читала газетные вырезки с собственным именем, чужие, совершенно фальшивые поминальные тирады и даже большие политологические трактаты, что приносил ей Тревор с завидным постоянством. Это удивительный опыт — жить в мире, где совершенно каждый считант тебя погребенной в сырой земле. Читать книги о себе и ухмыляться, когда с губ срывалась очередная легкая усмешка: «Они все так меня хвалят, будто бы я умерла.»

И здесь, снова и снова, с каждой секундой своего проведения в поместье семьи Бойл, бывшая императрица продолжала невольно оборачиваться, лишь уловив где-то в постоянном нависающем гуле звонкой цокот собственного имени. Слышать его было совсем иначе, чем видеть, и если бы кто-то сказал, что это невероятно благозвучное сочетание «Джессамина Колдуин» совсем уж перестало звучать в речах многих присутствующих, это было бы наглой ложью. Настолько откровенной, что даже вовсе и не заинтересовывающей. Они вспоминали. Шутили, как-то притупленно смеялись, стыдливо закрывая лицо руками, иногда ничком опускали головы и отводили взгляд от мысли, что же случилось с ней всего полгода назад. Улыбчивая, но отстраненная женщина, что притягивала к себе взгляды не только двора, но и всей Империи, вдруг пала от рук собственного же телохранителя. Лорда-протектора, любовника, лучшего друга, личного шпиона и даже убийцы — говорили разное, а итог звучал все один: «Какая тоска.» И теперь стоило лишь догадываться, кто за их спинами, спинами стольких бесстыдных сплетников, был согласен, кто таинственно осуждал, скрывая это осуждение за лептой глубокого равнодушия, кто чувствовал на пальцах её кровь, кто теперь был носителем уродливого вытянутого шрама. «Действительно думаете, что это может быть правдой?» — «Во всяком случае, я бы не удивился, если бы все действительно было так.» — «Вы глупец.» — «Я прагматик.»

Джессамине нравилось… Пожалуй, не только читать, но и слушать. Дерокации сменялись одни за другими, но суть, сама суть, стучащая в венах, оставалась одной: это были мнения, взгляды, секреты. Ей доставляло прямо-таки потаенное удовольствие скользить сквозь стройные ряды собственных же старых знакомых, «друзей», слуг, помолщников и слушать. Прислушайтесь. Возможно, вы тоже откроете для себя нечто удивительно новое. Поверьте, в кругу самых насыщенно жирных сливок общества, вы можете узнать больше, чем кажется. Это вовсе не серпентарий, каким он мог бы выглядеть в ваших глазах, и даже не сводка главных новостей со страниц желтых газетенок — это настоящий клад, сокровищница, если так угодно, где хранились не только демоны в чужих душах и разумах, но и загадки, интриги, все то, что имело блеск рубинов, то, на чем держалась не только Башня когда-то, но и вся общественность. Здесь присутствовали те многие, кто служил основными столбами для неё: и сами сестры Бойл, виновницы всего торжества, и Лорд Шоу, и Лорд Брисби, и Мисс Адель Уайт, и, пожалуй, на этих же страницах могли бы оказаться Кастис и Морган Пендлтоны, и даже, при чуть более благоприятном стечении обстоятельств — Тревор Пендлтон, но сейчас списки дополняли чуть менее блестящие имена — Мистер Крофорд, Миссис Блэр, Лорд Присмолл, Лорд Аттано, Лорд Эстермонт…

Вы следите за руками? За тем, как они дотрагиваются до обветшалых страниц старой книги, где-то вдали от шума и огней праздника. За тем, как прикрывают губы в полуусмешке и касаются длинной вытянутой ручки резного пера, медленно выводя собственное имя в списках присутствующих. «Джессамина Дрексель Блейн I Колдуин» — мягко опустилось на бумагу, оставляя несколько мелких капель чернил рядом с собой.

— Вопиющая беспечность, — пробормотал Корво, как-то даже почти незаметно для самого себя пытаясь отойти как можно дальше от книги с подписями гостей приема, будто бы от места ужасного преступления, к которому по собственной неосторожности имел некое отношение.

— Да брось, — он мог поклясться, что её тонкие губы дрогнули в насмешливой улыбке. — Мы живем в такое странное время, любой желающий может позволить себе подобную малую шалость.

— Или скандал.

— Не драматизируй.

— Ты правда думаешь, что после всего того, что произошло в городе, никто не обратит внимания?

— Я думаю, что это не привлечет больше внимания, чем таинственный мститель, возникший сразу после побега печально известного Лорда-Протектора, — Корво прямо-таки услышал, как дернулись её брови и Джессамина, вместе с несколькими так некстати внимательными аристократами, повернулась к нему, лишь бросая беглый взгляд, касающийся всего его существа и будто бы проникающий под кожу. Он услышал ухмылку, ледяную, словно бы ветра в месяц тьмы. — Вейверли в черном.

Она знала. Знала слишком многое, таинственно слышала все, что произносили в стенах Дануолла, возможно, именно поэтому тот клинок таки был занесен над ней в то проклятое светлое утро. Джессамина знала, что Вейверли ни за что бы не ушла с незнакомым мужчиной к себе ещё около получаса назад, видела, как таинственная девушка в белом скрылась в музыкальной комнате, помнила, что женщина эта, чье лицо было неузнаваемо среди тысяч, а костюм повторял изгибы платьев своих же сестер, по привычке своей всегда выбирала черный. В этом они всегда были схожи. Письма, неосторожно не скрытые взгляды и поцелуи, улыбки, шепот, блеск сладкой печали в глазах Тревора, шелест страниц, стук каблуков… Ни одна, даже самая мельчайшая деталь, не упускалась из виду.

Джессамина снова подняла голову и Корво показалось, он видел, как приоткрылись её губы. Как сухо она чеканила факты, пытаясь предугадать взгляд его темных глаз на себе.

— Две минуты назад ушла в подсобку, чтобы заказать ещё вина.

Сердце дрогнуло. Что-то внутри болезненно сжалось, не давая воздуху протиснуться из груди. Мужчина почувствовал, как плотный комок подступает к горлу, и слова уж больше не находят себе место в окружающей его симфонии. Ему казалось, что почву выбили из-под ног. Ему казалось, он забыл, зачем они здесь. Ему очень хотелось забыть.

Бывшая императрица имела страстную тягу к оружию, а вместе с тем, никогда не держав в руках достаточно увесистого клинка, умела ранить безотказно, даже если и не всегда намеренно. Тиг Мартин говорил, что слово и металл имеют схожую природу, что не было в его незаурядной жизни загадки сложнее, чем решить, что из этого оставляет следы более кровавые и болезненные. И Корво словно бы почувствовал, как его раны снова начинают изнывать, как крупные рубцы под кожей накаляются, как в ногу снова вонзаются сотни мелких игл — и он уже не просто хромает, но чувствует, как ткань будто бы снова пропитывается своей же кровью. И снова убийства, и снова этот взгляд, который она никогда не озвучивала, но всегда подразумевала.