— Однако мне кажется, ты хотела сказать вовсе и не это, — он слегка наклонил голову, словно бы рассматривая отражение под другим углом, так, будто бы то могло дать ему хоть долю ответов на все те вопросы, что крутились в неспокойном сознании.

Женщине потребовалось несколько секунд, чтобы ответить.

— «Если вернемся», — медленно и тихо повторила Джессамина, словно бы заново смакуя давно уж приевшуюся фразу на кончике языка. — А что, если нет? Ты думал об этом? Хотя, конечно думал. Ты даже не представляешь, какое удовольствие я получаю от факта необходимости надевать этот проклятый корсет. Можешь себе представить? Никогда не думала, что скажу такое, — на мгновение, она замолчала. — Я никогда не любила все эти балы и праздники, никогда не носила платьев, отказывалась надевать многослойные наряды, предписанные «высокой модой», отчего так часто ещё ругалась с отцом, и даже спустя много лет всё вечно хмурилась, смотря на всех этих аристократов, толпящихся в холе Башни… Помнишь?

Что-то в груди Корво дрогнуло. Он помнил. Конечно помнил, помнил каждое мгновение, до последней детали, не в силах наконец расстаться с пленительными воспоминаниями — он все вырисовывал у себя в уме лица и образы того, что давно уж его покинуло, но осталось где-то в самом уголке неспокойного сердца. Он не мог позволить себе забыть.

— Они всё стояли там и что-то шептали, переглядывались между собой, ожидая, когда я наконец выйду, начну этот очередной вечер пьянства, а мне всегда так не хотелось выходить. Пить вместе с ними — такое сомнительное удовольствие.

На неуловимую секунду воцарилась тишина.

— И я так сильно по этому скучаю?

Корво молчал, изучая взглядом собственное отражение в зеркале. Он положил ладони на плечи возлюбленной, а она невольно поежилась и вздрогнула, медленно потирая предплечья — будто не его руки то были, а ледяное прикосновение металла. Отражение было незнакомым. Он — в дорогом черном костюме, будто бы отдавая долг старой форме Лорда Протектора, теперь уж стертой о крыши чужих домов и пули чужих оружий; она — в узком прекрасном платье темных оттенков, так кстати подчеркивающих холодную белизну её тонкой кожи — на него смотрело словно бы чужое изображение с семейного портрета, кои в большом количестве висели в коридорах Башни, увековечивая в истории супружеские пары многих поколений императорских династий. Корво знал, что его среди них никогда не будет — обычный мальчишка с улочек Карнаки. Корво каждый день видел лицо Джессамины там, написанное руками самых искусных художников империи, и она словно бы вернулась на полотна, туда, где и должна была быть.

И вместе с тем так чуждо.

— Но мы ведь делаем всё возможное, чтобы вернуть всё это, не так ли? — он приободрительно улыбнулся. — Давай не будем думать о рисках, ладно? Так много всего плохого случилось, просто давай на мгновение расслабимся и повеселимся. Нужно ведь выглядеть естественно, верно? — ухмылка проползла по лицу Джессамины. — Мы будем пить, танцевать и есть неприлично маленькие и дорогие закуски, так, будто в нашей жизни всё так же, как и прежде, — кажется, даже и его глаза начали азартно блестеть. — Подумай знаешь о чем? Мы ещё никогда не танцевали на балу вместе. У нас есть такая возможность, быть может, единственный раз в жизни.

Если присмотреться, то, кажется, можно было разглядеть и даже физически ощутить напряжение Джессамины, медленно расползающееся по всему её существу: как тает едва проявившая себя ухмылка и она поджимает тонкие губы, как плечи будто бы становятся ещё уже, чем прежде, а взгляд светлых глаз вдруг снова приобретает остроту воистину металлическую. Она, очевидно, выражала чуть больше эмоций, чем требовалось, и может быть, кто-то действительно смог бы разглядеть в них всю эту нечитаемую палитру, но суть оставалось единой — больше всего в них таки виделось сожаление, сводящее скулы от своей неприязни.

— Корво, пожалуйста, остановись прямо сейчас, — проговорила она тянуще, четко, так, чтобы смысл каждого её слова дошел до южанина с наибольшей точностью.

— Остановиться делать что? — мужчина нахмурился.

— Когда мы в прошлый раз заговорили об этом, ты сделал мне предложение.

Он улыбнулся и наконец отвел глаза в сторону. Неосторожно.

— Да, а ты, если мне не изменяет память, согласилась?

Это старая история, старая, наверное, как этот мир, и вопрос уж звучавший в стенах не в первый раз снова тронул неспокойный ум женщины — согласилась? Конечно согласилась. И разве можно было отказать, и разве ей хотелось? «Эх, дурак же ты», — едва ли сорвалось с её губ совсем тихо и Корво улыбнулся ещё ярче. Возможно, это совсем не та история, что могла бы вызвать у слушателей улыбку умиления, вероятно, это не та история, которую кто-то и должен был услышать, но она совершенно точно заставляла дрожать губы протектора, снова и снова задающего один и тот же вопрос, получающий на него один и тот ответ, а вместе с тем… Ничего не менялось.

— Это просто невозможно, Корво. Пожалуйста, я не хочу оправдываться перед тобой или снова поднимать эту тему. Мы много раз это обсуждали.

«Невозможно» — да, одно и то же горькое слово, болезненная правда, то и дело звучавшая из её уст. Человек, имеющий самое сильное влияние на сотни людей, человек, что может потратить пятнадцать минут и вместе с тем изменить жизнь целого государства, Империи, человек, в чьих силах, кажется, было двигать целые горы и города. И она продолжала шептать, будто бы сквозь гладь крепко сомкнутых губ: «Невозможно.» И Корво чувствовал, как густая кровь в его венах закипает снова. Как рана, полученная уж больше недели назад, снова начинает болезненно язвить.

Джессамина в такие секунды делала ему больнее, чем любое ранение в мире.

— Хорошо! Хорошо, ладно, тогда давай поговорим вот о чем, — Корво как-то резко дернул платок на шее, в безуспешной попытке его завязать. — Мы вернемся. Закрой глаза на секунду и представь, что мы вернемся. Потому что, Джессамина, — он произнес её имя с каким-то непозволительным чувством, — веришь ты в это или нет, но я делаю всё возможное, чтобы вернуть нас. Да, мы шагаем по трупам. Да, и сегодня мы идем вовсе не веселиться, а убивать нашу общую старую знакомую, и ты идешь со мной не потому что мне так хочется потанцевать с тобой — хотя, знаешь, порой хочется безумно — а просто чтобы одинокий молчаливый мужчина где-то в углу комнаты не привлекал слишком много внимания, потому что, увы, обстоятельства так сложились. Дерьмо какое-то, не находишь? — он отвлекся от изображения в зеркале и снова посмотрел в глаза возлюбленной. — Мы игнорируем тот факт, что всё это происходит, мы отчаянно делаем вид, что всё в порядке, лишь бы не сойти с ума, но однажды, наступит день, и мы вернемся. И нам придется столкнуться лицом к лицу с последствиями всего того, что мы пережили. И тогда, ты сможешь жить так же, как раньше? Сможешь делать вид, что всё в порядке, ничего не произошло? — голос мужчины стал значительно тише. — Я думал, что ты мертва, Джесс. Думал полгода. Я был уничтожен этой мыслью. Мы не знали, где находится наша дочь и каждое утро ты просыпалась с пробивающей крупной дрожью и снова, и снова, несмотря на все мои обиды, наливала себе этот гнусный ликер в чайные кружки, пока я не вернул Эмили. Хотя вернул куда? В стены «дома»? Нет, грязного, пропахшего дешевым табаком бара, на обучение к женщине, о которой мы едва что-то знаем. А стало ли легче? Даже после, знаешь, слушать рассказы десятилетней девочки о том, как она играла в куклы с проститутками стало сомнительным удовольствием, не находишь? Прямо-таки выбивающим. Я не готов делать вид, что вы для меня никто, после всего того, что пережил. Я не готов снова обращаться к тебе на «Ваше императорское величество» и холодно целовать руки, как сотни аристократов до меня. Не готов отстранять Эмили, когда та хочет меня обнять, и не готов снова объяснять ей, что «отец» — непозволительное обращение. Не готов видеть в её глазах это покорное понимание. Не знаю, готова ли ты, но подумай об этом, пожалуйста. Сейчас, после стольких лет, мне бы хотелось, чтобы все было иначе.