На лице его играло нечто, что можно было бы назвать неким потаенным удовольствием: очевидно, в чем-то все-таки Хэвлок оказался прав — и до сих пор, двадцать лет спустя, простому мальчишке из Карнаки, не имеющем ни денег, ни славы, ни даже амбиций, было странно приятно и даже непривычно, наверное, видеть на заголовках газет собственное имя и совсем незнатную фамилию.
Любой, наверное, мечтал оказаться на его месте. Любой мечтал бы взять в руки этот шершавый обрывок дешевой бумаги, почувствовать запах пыли и медленно, смакуя, протянуть то, что писали о нем вовсе незнакомые люди. И знать, что где-то там, в каждом из этих маленьких кирпичных домиков Дануолла и огромных прибрежных особняков южных островов, читают о тебе. Читают о том, что ты никогда не говорил, и делая выводы, которых ты никогда не имел в виду.
Вероятно, если чуть поразмыслить, поднять старые скрипучие доски, раскрыть наконец таинственные полупустые ящики и отодвинуть мебель, и здесь, в старом заброшенном пабе, можно было найти не одну потертую газетенку — официальные издания и желтая пресса, важные новости экономики и то, какое же платье надела очередная богатая дама на бал. Наверное, есть в этом определенный шарм — сидеть в своем кресле, листать страницы, потягивая дешевое и теплое пиво, и с наслаждением читать о чужой жизни, понимая, что твоя-то совсем проста и так до ужаса спокойна.
И хотя спокойствие вовсе и не было им знакомо, и сейчас один из таких очередных еженедельных выпусков пылился на сальном столе первого этажа — в руках Соколова, исписанное чужим, витиеватым почерком, с подчеркнутыми словами и зачеркнутыми предложениями, спустив очки на нос, он с глубоким интересом вчитывался в строчку, чуть правее печатного текста.
— Критикуешь решение о постановке стражи в северной части города? — протянул он, с неприкрытым интересом смотря выше страниц, на собеседницу, нездорово уплетавшую очередной стакан чего-то спиртного. Джессамина не морщилась.
— Нет, вовсе не только в северной части, — задумчиво ответила она, чуть погодя, не глядя указывая пальцем на примерное расположение выделенных ею строк. — Просто Берроуз реализовал в жизни то, что предлагал мне перед самым покушением и то, что я безбожно отвергла. Мне было довольно забавно, я бы сказала, читать все это. И посмотри чуть ниже, там больше.
Соколов порывисто вдохнул и опустил взгляд, медленно покачивая головой в молчаливом согласии. Он вдруг остановился на чем-то, а после свернул газету, аккуратно отдвигая её к собеседнице. В её голубых глазах читался вопрос и терпеливое ожидание. Однако комментариев не последовало.
— Забавно? — брови поднялись выше. — Мне кажется, это не то, что ты должна чувствовать, читая о решениях человека, едва не убившего тебя и всех, кто тебе дорог.
Джессамина кратко кивнула.
— Да, но… Я не могу горевать вечно, понимаешь? Я так устала сидеть здесь думать о том, что он сделал, бояться, зубы сжимать… Ты говорил, это плохо для эмали, — она вздохнула. — Мне просто каждый раз действительно смешно наблюдать за тем, как человек, никогда не имеющий дела с реальной властью, словно маленький ребенок, отобрал чужую игрушку и пытается ею пользоваться. А на деле только ломает. Хайрем совсем не глуп, — она ухмыльнулась. — Но так наивен. Он же не знает, на что подписывается.
— Ты действительно утверждаешь, что глава тайной службы никогда не имел дела с властью? Нет, Джессамина, тебе правда нужно переставать пить, состояние твоей печени начинает влиять на мозг, — Соколов потянулся к стакану в её руках, что тут же ловко маниврировал в сторону. Справедливости ради, он уж был пуст.
— С моей печенью все в порядке, как и с мозгом, — бывшая императрица налила ещё, — но если ты думаешь, что возможность общаться с богатыми людьми и подписывать ценные бумаги — это власть, то ты глубоко ошибаешься.
Она задумчиво повела головой, смотря словно за собеседника, а после все же сфокусировалась на нем, подаваясь чуть вперед.
— Понимаешь, его не слушают. Если он выйдет на площадь и начнет говорить, то соберет людей только силой, а слушать они его будут своим страхом, а не сердцами. Об этой речи не напишут в газетах, да и люди разбредутся по домам, отложив свои вопросы, оставленные без ответов. А если ответы и были даны, они не будут считать их правдивыми. Монарха от диктатора отличает умение говорить.
Она в одно мгновение будто бы вся вытянулась и приподняла острый подбородок, окончательно растворяя взгляд в окружающем ничем. Образы заменяли воспоминания, звуки — слова давно почившего императора. Спину прямее, голову выше и говори: говори, говори, чтобы люди в любой части зала могли тебя услышать. Джессамина будто бы заново примерила на себя давно не идущую ей роль, заново убеждась в том, насколько же сильно она по ней скучает.
В чертах её бледного лица отразилась тень величия. Тень того, какой она была когда-то. Того, какой она выступала на площадях, не заставляя людей приходить её слушать. А протиснуться к экипажу потом все равно было трудной задачей.
— Когда диктатор говорит, люди дрожат и не слышат. Когда же говорит монарх, люди замолкают и ловят слова. И тогда не имеет совершенно никакого значения, что скажет диктатор. Но монарх несет на себе бремя огромной, очень тяжелой ответственности, потому то, что он скажет, изменит судьбу страны. А страна — это люди. Берроуз может заставить людей подчиниться. Но поверить ему… — на секунду Джессамина задумалась. Её тонкие бледные пальцы разрезали воздух в незамысловатом жесте. — Я не знаю, мне кажется, что нет.
Соколов молчал. Он сложил сухие руки у лица, скрестив пальцы между собой, и не произносил ни слова, смотря на собеседницу словно сквозь них. На его лице было спокойствие. И глубокое, совершенно осознанное, невероятное понимание.
Он соглашался, не произнеся не звука, лишь медленно, будто в такт какой-то неуловимой музыке, качая головой. «Да, — только, пожалуй, и можно было услышать, подойдя чуть ближе, проникнув под его кожу, — да, именно поэтому.» Что-то в его чудной, гениальной голове встало на свои места и взгляд прояснился, наконец встречаясь с парой противоположных светлых глаз.
— Если вы хотите свергнуть Регента, то вам нужно убить всех, кто к нему приближен, — спокойно проговорил он, так, будто зачитывал рецепт лекарства или не самую интересную приключенческую книгу, а не обсуждал план новой революции. — Пендлтоны голосовали за него в парламенте.
— Мертвы, — тихо откликнулся Корво. Адмирал убил их при вылазке в Песью Яму.
— Влияние смотрителей Кемпбелла крепко укрепило власть Берроуза.
— Не читаете новости?
— Не выдавалось, — пробормотал Антон. — Насколько я понимаю, Эмили вы забрали, — Джессамина кратко кивнула. — Ну, учитывая то, что я сижу перед вами… Тогда остается только Леди Бойл.
— Вы же не хотели нам помогать, — кисло отозвался Хэвлок, чуть прищуриваясь в самодовольной уродливой улыбке.
— Вам — нет. Но Её Величеству и Лорду Аттано — вполне. Вам стоит понять, что ваш план не стоил бы ни гроша, если бы Джессамина сейчас не находилась здесь, — Соколов невозмутимо развел руками — его подобная наглость вовсе нисколько и не возмущала — и тут же снова обернулся к бывшей императрице. — Одна из сестер крепко и крупно спонсирует Берроуза. Я получал чеки от её имени на финансирование своих разработок, она оплачивала все расходы. Только я не знаю, кто из них.
Пендлтон, кажется, нахмурился и успел обернуться, размыкая тонкие губы в неуловимой фразе, едва с них сорвавшейся, но Джессамина в мгновение подняла глаза.
— Вейверли.
