Воды реки Ренхевен выплывали из горизонта своим раскатистым, широким, могучим потоком — она была на удивление спокойна сегодня и чем-то отдаленно напоминала гладь океана, давно уж позабытого и оставшегося где-то в далекой, босоногой юности, у заводей Карнаки, где Корво, будучи еще совсем мальчишкой, проводил все свое свободное время. Темная гладь лишь иногда рябила оттенками холодного света и мягкого, теплого свечения тысячей окон, в которых мирно потрескивали огоньки свечей и ламп, зажжённых для встречи с ночью, плотно окутавшей город своими крепкими объятиями. На секунду мужчина остановился, вдыхая запах воды, лишь на мгновение закрывая глаза — как же ему этого не хватало! Последние сутки, проведенные в карабканье по стенам частных домов, в оглушающей стрельбе, беге, выбивающем из сил, не давали спокойно остановиться и просто закрыть глаза, не думая о всех бедах, внезапно свалившихся на его плечи, не думая о тактике действий и даже не отсчитывая собственные шаги и сокращения сердца. Те времена, когда Корво был волен просто остановиться и вдохнуть полной грудью, давно прошли. И теперь стоило лишь надеяться, что все это закончится хотя бы сносно, что уж там, хорошего конца ожидать никак не приходилось.

Нет, наверное, все же он был ужасно неправ — хотя его сердце и требовало ярких красок, звуков и образов приморского, колоритного города, полного тепла, сочных, наливных медовым соком фруктов и запаха соли, блеклых воспоминаний и родных лиц, которые сейчас уже казались вовсе и незнакомыми, в Дануолле была своя… своеобразная прелесть. Корво думал о том, как в этих окнах гаснут фонари, как матери целуют в лоб своих дочерей и сыновей, как дети заканчивают делать уроки, ставят последние кляксы на желтой бумаге, ложатся спать, натягивая на голову жесткие светлые простыни, и влюбленные сердца под покровом ночи рассказывают друг другу тайны, неведомые ранее… Жизнь шла. Жизнь продолжалась. Стоит только сделать пару шагов, стоит только спуститься, и впереди его ждет лодка со слишком громким мотором, и где-то там, где-то там совсем далеко, на пыльном чердаке, в свете ровно таких же дешевых ламп, сидят две прекрасные женщины, ради которых он был готов умереть… Хотя, знаете, умереть можно за столь многих, но только ради них Корво жил и ради них же убивал, лишь бы только сделать жизнь его семьи хоть на секунду лучше.

Ему так долго казалось, что все потеряло свою цену… А жизнь неумолимо продолжалась.

Корво в последний раз окинул взглядом одинаковые черепичные крыши домов, натягивая маску, чьи увеличительные линзы все же слишком сильно мешали обзору на такую трепетную красоту, он спустился — и от нее не осталось вовсе никакого следа. Задний двор у причала выглядел совсем уж скудно и скупо, здесь бегали крысы и резкий запах канализации бил по восприятию, да, типичная изнанка всего того, что можно было увидеть с высоты нескольких этажей, вовсе не радовала глаз; Корво повернул за угол, огибая кирпичные блоки полуразрушенные зданий, когда на той стороне улицы, освещаемой лишь редкими, тусклыми фонарями, вдруг показались тени и раздались голоса. Несколько мужчин, силуэты их были едва различимы, но призраки так четко выстилались вытянутыми темными фигурами по каменной кладке переулка, все о чем-то спорили, загоняя третьего в угол, словно бы испуганного, избитого щенка. Корво поморщился — ровно так же его загоняли на уличных драках юноши постарше, из которых потом было ой как не просто вылезти, он невольно для самого себя остановился и прислушался, прильнув к стене наиболее крупной перегородки. Может быть, из всех тех ужасных грехов, что он заполучил на свою душу лишь за последние несколько часов, найдется одно светлое деяние? Кто знает?

— Она больна! Она больна, чумная свинья, и ты скрываешь это! — гаркнул один из них, доставая клинок из ножен.

— Она моя сестра, что я должен был сделать?

— Только потому что она твоя сестра вовсе не значит, что она не должна гореть на костре вместе с остальными трупами.

— Хватит! — мужчина сорвался на истошный крик. Второй смотритель достал пистолет и выстрелил в пол, от чего Корво вдруг вздрогнул. Он знал, что никто сюда не придет. Они, кажется, тоже. — У меня нет денег на лекарства!

— Мы не хотим дохнуть только потому что ты снова все проиграл.

— Я не хочу дохнуть только потому что вы решили, что болезнь моей сестры как-то вас коснется!

— А это уже не ты решаешь.

Раздался еще один выстрел, но вовсе не из вражеского пистолета — тот, что с клинком, упал, второго же Корво пронзил лезвием быстрее, чем тот успел дернуться. Тело в его руках обмякло, но в этот раз не было совершенно никакой необходимости прятать его в вентиляционную решетку — испуганные темные глаза замершего смотрителя, что, кажется, на секунду даже перестал дышать, и так видели слишком многое, чтобы пытаться что-либо скрыть. Корво мягко положил тело и кратко кивнул. Что-то в его груди дрогнуло, мужчина сделал несколько шагов назад, отступая — ему казалось, что даже не видя глаз своего призрачного спасителя, он сможет понять все то, что чувствовал протектор. Душу за душу, верно?

— Откуда ты взялся? Кто ты? Эта маска, — дрожащей рукой незнакомец достал оружие, голос его ослаб и совсем не слушался, — я видел её в газетах.

Блеснул клинок в тени, но тело вдруг поразила оглушающая боль, Корво пошатнулся и в глазах отчего-то помутнело.

Третий выстрел.

========== Глава 6: Королевский лекарь ==========

10

Кроме всего прочего, Корво чувствовал ужасную усталость. Когда наконец предметы окружающей его комнаты обрели свои черты и выплыли из забывчивой, затуманенной и какой-то изнывающей беспроглядной темноты, он почувствовал, как крупная, сильная дрожь пронизывает всю его сущность. Рана была небольшой и совершенно точно не смертельной, но какой-то сама по себе, как и, на самом деле, любые ранения, полученные в ходе боя, губительной — болела ужасно, и всякие средства, предлагаемые служанками, никак не действовали, а Корво и не был уверен, что ему бы хотелось ощутить то бессилие, настигаемое каждый раз, когда врачи окружали его, когда яркие лампы слепили глаза, словно огромные бездушные прожекторы во дворе Аббатства, когда лекарства наполняли и стекали вниз по венам, действовали на организм не столько живительно, как хотели бы сами эти умные люди в белых халатах, сколько наркотически. Все они притупляли сознание. Он же жадно хотел жить.

Не было ни секунды в его несчастной, чересчур сумбурной жизни, когда бы он чувствовать себя более живым. Как бы то ни было, его страстная натура желала борьбы. Поединка, проигранного с достоинством, клинка, опущенного с честью, пули, что не выстрелила с особенной внутренней выдержкой. Корво хотел сделать выбор. Хотел оставаться до конца: открыть глаза, зажмуриться от тусклого света, лишь едва просачивающегося в распахнутое окно, и жадно впитывать окружающую его реальность, вникать, оставаясь в трезвой памяти до последнего вздоха. Переживать, пропускать через себя, чувствовать. Чувствовать эту борьбу, боль, проникающую в каждый миллиметр его тела, заставляющую его содрогаться, заставляющая зрачки сужаться и сердце биться чаще. Корво хотел видеть, видеть и чувствовать, как его сердце переполняется жизнью, как что-то словно бы впивается в него заставляет ненавистную мышцу чуть левее солнечного сплетения биться быстрее. И быстрее, и быстрее, наполняя сосуды кровью, густой горячей и вязкой, его собственной кровью, лишь недавно оставшейся на руках и уже расширяющей стенки сотен артерий, наполняя сознание болезненной и четкой ясностью, светлой и идеально прямой, такой, что даже сама эта боль, раскаленным металлом пронзившей его кожу, отходила на самый краешек сознания, переставая иметь значение.