Раздался еще один оглушающий выстрел, с хлопком приоткрылась последняя дверь. Тишина облекла окружающий хаос и на место неоднородному шуму пришел пустеющий звон. И сердце невольно пропустило несколько ударов.

— Кто вы? — совершенно маленькая и хрупкая девочка десяти лет сидела в углу пустой комнаты, обставив себя старыми стульями и коврами, каким-то совершенно тонким неаккуратно связанным пледом и чужими деревянными игрушками, которых никогда не было в Башне — Корво знал каждую из них и этих в многочисленной коллекции юной принцессы никогда не было. Её бледное, почти что белое личико отливало холодно-розовым оттенком отекающих к подбородку соленых слез, но она держала голову выше, как её всегда и учили, и даже с каким-то невообразимо четким вызовом смотрела в сторону смутно знакомого ей незнакомца, неуверенно перешедшего за порог. И большие, почти что черные глаза, которые Корво каждый день видел в собственном отражении зеркала, выражали ледяной, острый, как бритва, страх.

Такой, какой он прежде видел только в лице Джессамины.

— Здравствуй, Эмили.

========== Глава 5: Верховный смотритель ==========

8

Эмили перебирала в своих маленьких тонких ручках белое платьице — нет, конечно, когда-то оно действительно было белым, но сейчас потеряло уж всякий, этот исконно королевский шелк, коим обладало, как ни странно, на самом деле, все в повседневной жизни императорской семьи. Но… Когда уж все то, что с ними происходило, можно было назвать «повседневным»?

Она изменилась. И изменился в ней не только цвет платья, вовсе нет — вся она казалась какой-то совсем другой, новой и совершенно ему незнакомой, будто бы Корво бесследно потерял, пропустил, словно песок через пальцы, не полгода её жизни, хотя и показавшиеся такими мучительно долгими, а несколько лет, и встретились они при обстоятельствах абсолютно странных и чуждых им обоим, отчего девочка все отводила да потупляла взгляд своих больших умных глаз, не желая смотреть на Корво, не желая смотреть вообще ни на что вокруг, настолько это казалось ей странным и совершенно от нее далеким.

— Мне сказали, что тебя… — она как-то неуверенно пробормотала, обращаясь скорее к себе, чем к Корво. — Мне сказали, что ты умер. Как мама.

В ней было… Так много чувств. Палитра самых разнообразных оттенков, цвета которой различить было слишком уж сложно. Эта канитель словно бы наполняла и переполняла её: девочка время от времени легко качала головой, болтала ногами, ударяя своими некогда светлыми туфельками по металлическим, ржавым бортам лодки Самуэля, отчего пожилой мужчина каждый раз невольно для самого себя вздрагивал, и влажный ветер, с запахом тины и дыма, трепал её короткие, совершенно черные, как уголь, волосы. При любых других обстоятельствах она бы, по привычке своей, восторженно рассказывала ему что-то из своей жизни, все то, что непременно успевало с ней происходить даже в самые короткие сроки; истории, услышанные от кого-то ей незнакомого и ей в самом деле непонятные, сказки, что рассказывала Джессамина по вечерам и что она сама нещадно придумывала, так быстро и много, что большую часть из них Корво давно уж забыл, хотя и был уверен, что принцесса повторяла их не раз и даже не два, а они все никак не могли уместиться в его взрослом, таком скучном сознании. А Эмили справлялась. Она бы так неосторожно для себя кричала, прыгала, хлопала в ладоши, вдруг заполняя все вокруг своим искренним, детским светом святой наивности и любопытства.

Сейчас же она молчала, лишь иногда, словно невзначай, касаясь тонкими пальчиками руки Корво — убеждаясь, что он все еще здесь, на самом деле рядом с ней, и никуда не уходит. А он и не уходил. Она вжималась ему в предплечье, прятала глаза за темной, пыльной тканью плаща, словно бы эта грязь её вовсе и не смущала. Эмили всегда видела в нем защиту, конечно, гораздо более явную, чем любая другая девочка видела в своем отце. И он всегда был готов быть ею для своей маленькой принцессы.

— Я здесь, ласточка. Я все еще здесь, со мной все в порядке. И с тобой будет. Мы едем… К друзьям, — он мягко поправлял пряди её волос за уши и похлопывал рукой по плечу. А Эмили только сильнее прижимала отцовскую руку к себе. И не отпускала.

Самуэль молчал, как и адмирал Хэвлок, они оба время от времени как-то несколько нервно и даже, как бы странно то ни было, застенчиво поглядывали, бросали беглый взгляд на девочку, после на Корво, так неосторожно выражавшему к ней свои теплые чувства, и тут же отводили его в сторону, к мутным водам Ренхевен, к хмурым небесам, что уж перестали лить свои горькие слезы, но все еще так же низко и несколько угрожающе нависали над путниками. Каждому бы, наверное, хотелось что-то добавить, но никогда не находил в себе сил, чтобы это «что-то» наконец вынести на обсуждение. Да и им всем, вероятно, казалось, что у этого пропадал всякий смысл. Ради чего?

Фарли не знал, что сказать и вряд ли считал это хоть сколько-нибудь важным, даже если и где-то в глубине своего темного, завистливого сознания понимал, что несет на себе не столько долю вины, сколько ответственность. За свою жизнь, за жизнь напарника, хоть и временного, за жизнь императорской наследницы, которую он, как и любой военный империи, клялся защищать, даже если и ценой собственной.

А Корво уж и подавно не находил необходимости выражать какое-то свое мнение по поводу его стратегического промаха. Эмоций было слишком много, слишком ярких, они путались и мешались, каждая пыталась выйти на первый план и ни у одной не получалось, образуя лишь невнятную, нечеткую картинку какой-то пассивной, но слишком четкой тревоги. Поэтому… это вызывало, разве что, легкую и немного самодовольную, нервную усмешку. Не более.

Но и это казалось совсем неважным. Эмили сидела совсем рядом, живая и, вроде как, вполне себе здоровая, хотя и несколько потрепанная жизненными обстоятельствами, что так некстати слишком тяжелым грузом свалились на хрупкие плечи девочки, в её глазах все еще было что-то… Её. В маленькой принцессе все еще горел огонек надежды, который наполнял Корво силами двигаться дальше. Который дарил ему веру в то, что есть хоть какой-либо смысл двигаться дальше.

— Почему вы молчите? — Эмили подняла голову и бегло осмотрела незнакомцев — хотя Корво и представил ей их новых «друзей», они, все же, оставались чужаками, даже больше в его глазах, чем в глазах девочки. — Не хотите обсуждать при мне свои взрослые дела, да? Ничего страшного, не беспокойтесь. Я уже слышала много о взрослых делах в «Золотой кошке». Меня они вовсе не пугают.

— Не беспокойтесь, Ваше Высочество, — Самуэль криво ухмыльнулся и поклонился, словно бы снимая с головы невидимую шляпу, одну из таких нынче излюбленных в высшем обществе. — Нас совершенно не смущает ваше присутствие. Просто совсем скоро мы приедем, думаю, на берегу будет гораздо удобнее обсуждать наши… Взрослые дела, — он на секунду замолчал, но в следующее же мгновение воодушевленно вскинул голову. — О, а вот и она! — лодочник довольно улыбнулся, махнув рукой куда-то вперед, в даль тумана. — «Песья яма», ваш скромный временный — я надеюсь — дом. Думаю, нас там… Хотя, наверное, скорее вас, уже заждались.

И в самом деле, на том берегу, несколько затуманенном влажностью воздуха, собралась если не толпа, то, во всяком случае, довольно приличное количество народа — все обитатели «ямы» сошлись, чтобы встретить наследницу престола в своих скромных владениях. В их лицах было что-то… Странное, нечитаемое, неуверенное, такое, какое бывает у жителей Дануолла всякий раз, когда экипаж с коронованной персоной проезжает мимо их обшарпанных домов — хотя и каждый из них давно привык соседствовать с кем-то настолько значимым, никто не смел к этому привыкать окончательно и гасить в душе то слабое веяние благого уважения и некоторого страха, что зябко вздымалось внутри; и было в их выражениях что-то совершенно возвышенное и робкое. И все же, они переглядывались между собой, болтали и даже как-то невольно улыбались порой, так естественно и легко. Все чувствовали это в воздухе — мягкое и неуловимое. Все чувствовали надежду.