– Карина, с тобой всё…

Не успев закончить фразу, Пустельга упала навзничь, сраженная мечом убийцы в спину.

Мир остановился. Каринин вопль застыл в горле.

Она бросилась к матери, и в ту же секунду за ее спиной раздались тревожные выкрики – Дозорные подоспели слишком поздно. Второй убийца, не произнеся ни слова, выхватил другой кинжал и вонзил его себе в сердце. Его тело с гулким стуком рухнуло рядом.

Карина опустилась на колени возле Пустельги, не сводя взгляда с того места, где безжалостный упругий металл пронзил теплую смуглую кожу. Выдернуть меч? Или не надо? Великая Мать, смилуйся… Мать умирает у нее на глазах, а она ничего, совсем ничего не может сделать.

– Все будет хорошо, мама, – глотая слезы, проскулила Карина, сама себе не веря.

Пустельга слабым движением сняла кольцо с печаткой и попыталась протянуть его дочери, но рука ее безвольно опустилась и обмякла. Кольцо упало в дорожную пыль. Последнее, что запомнила Карина, – это Комету Баии над бездыханным маминым телом. Жестоким ослепительным светом засияла она на краю полуночного неба.

Неотрывно глядя вниз на обмякшую тряпичную козочку Геге, он мог думать только об одном.

Они ошибались. Все без исключения, кого он знал и кому верил раньше.

Все началось, когда ему исполнилось шесть лет и бабушка взяла его с собой навестить Нана Тити – пожилую женщину из их деревни, подхватившую речную лихорадку. Пока взрослые грустно переговаривались внутри, Малик играл в саду возле ее хижины, и там ду́хи цветов, живущие в старухиных кустах, поведали ему: нового рассвета Нана Тити уже не увидит. Мальчик услужливо поспешил передать это сообщение родным хозяйки, но те только отмахнулись – мол, дитя расстроено, что с него возьмешь.

К утру Нана Тити умерла.

Вот тут-то и поднялся крик. Вся семья покойной громко ругала всю семью Малика, семья Малика дружно ругала его, перепуганные соседи ругались просто так, кто во что горазд, – поползли слухи, что ужасный ребенок колдовскими чарами загнал бедную старуху на тот свет. Сам он что есть мочи кричал и ругал в ответ старейшин деревни, пытавшихся «изгнать из него демонов»: они до крови хлестали Малика прутьями по ногам и заставляли пить отвары, которые желудок безжалостно отторгал. Ругань продолжилась, когда потом, до́ма, жизнь пошла вроде бы своим чередом, но выяснилось: галлюцинации – а он знал, что это галлюцинации, и только галлюцинации, что же еще, ведь все так говорят, – не покинули его, никуда не делись, и от них он чувствует себя все таким же несчастным и разбитым.

Все они – и старейшины, и соседи, и даже его близкие – твердили одно: ду́хов не существует. И Малик дал им убедить себя, что он не в себе, что он болен, что он проклят. Они без устали повторяли – а он верил! – что надо заставить себя, надо лучше стараться, в общем, надо хоть в какой-то мере перестать быть собой, и тогда всем вокруг станет легче, все вздохнут спокойно…

Он не сомневался в том, что они говорили. И вот выяснилось: они ошибались.

Мысль об этом полностью захватила Малика, вытеснив все остальные, и не пожелала рассеяться даже тогда, когда исчезли Идировы тени и рядом не осталось никого – ни ньени, ни Идира, ни представителей темного народца, ничего, кроме пустых глазниц масок, взиравших на него и сестру со стен. Юноша с трудом подавил приступ истерического смеха – естественно, когда же этому темному народцу и оставить его наконец в покое и одиночестве, как не после предъявления доказательств: все детство Малика было окутано ложью?

– Он забрал ее. Просто взял и… забрал, – произнесла Лейла так, словно от повтора этих слов их тяжеловесная ясность может улетучиться.

Только что Малик держал Надю на руках, и вот существо – точнее, Идир – отняло ее, похитило, словно не существовало девочки, которую брат с младенчества укачивал на ночь, которую учил ходить. Словно это была кукла: хочешь – подобрал, хочешь – выбросил.

– Этого не может… Нет! – Лейла сорвала со стены ближайшую маску и заглянула под нее. Затем еще одну и еще. Она лихорадочно водила пальцами по каждой трещинке, по каждому выступу, она даже встала на четвереньки, чтобы посмотреть в просветы между половицами. – Может, где-то есть лаз? Потайная дверь? Хоть что-то… я не знаю… рычаг какой-нибудь? Люди не растворяются просто так в воздухе!

Будь Малик сейчас в состоянии сплетать из слов осмысленные фразы, он напомнил бы сестре, что речь идет не о людях. У людей не бывает домашних животных размером с дом. Люди не управляют тенями, как марионетками. Тут у Малика по спине пробежала волна дрожи – он ведь не называл обосуме своего имени, а тот и так знал… Как давно этот дух наблюдает за ним? Что ему еще известно?

Пока Лейла продолжала свои лихорадочные бесцельные поиски, ее брат тихонько подкрался к Геге, поднял и бережно прижал игрушку к груди. Надя и шагу без нее не ступала. Играла ли девочка, ела или даже спала – козочка всегда уютно лежала, свернувшись калачиком, у нее на руках или в крайнем случае была заткнута спереди под одежду. Он должен вернуть потерянную подружку сестренке, а то она сегодня не заснет.

Тут слезы наконец хлынули из его глаз. В отсутствие заветного ремешка от дорожной сумки Малик вцепился в край уже давно изодранной рубахи и затрясся всем телом. Не в силах издать ни звука, он лишь тяжело дышал. С последней скудной трапезы прошло уже несколько дней, в желудке давно не оставалось ничего, даже желчи.

Это его, только его вина. Если бы он не отозвался на призыв женщины-гриота. Если бы не кинулся помогать тому мальчугану. Если бы послушал совета, многократно повторенного всеми: не поднимать глаз, не открывать рта. Он, Малик, должен сейчас томиться в плену у Идира, а не Надя. Не зная, к кому обратиться, он мысленно возносил молитвы Аданко, Великой Матери, всем божествам, когда-либо жившим и еще не рожденным: защитите, пощадите маленькую сестру… Если для этого нужно пожертвовать жизнью, он готов отдать ее тысячу раз.

Но боги, если и слышали его, не отвечали.

А в голове Малика роились вопросы. Если темный народец существует, значит, и боги тоже? Идир явно когда-то имел дело с Баией Алахари – так что он такого сотворил, что она на тысячу лет выгнала его из мира? Если обосуме хочет отомстить всему ее роду, почему ему приспичило расправиться именно с принцессой Кариной, без султанши в придачу?

И наконец, почему Идир решил, что из многих миллионов жителей Сонанде именно он, Малик, способен умертвить принцессу?

Что, он и вправду способен на такое?

Малик ломал над всем этим голову, пока она не закружилась, и внезапно почувствовал, как метка, придя в движение, переместилась с его груди на левое предплечье. Ощущение было такое, словно по коже течет горячее масло, и от этого на него накатила волна омерзения. Он со всей ясностью и отчетливостью представил себе, как проклятая отметина пожирает все его естество адским огнем – стоит только заикнуться о том, что познано им этой ночью.

Как там еще говорил Идир? «Призови на помощь Призрачный Клинок, и он сделает свое дело…» Ничего подобного Малик никогда не слышал и не понимал, как призрачный клинок может сделать свое дело. Правая рука парня инстинктивно дернулась, чтобы стряхнуть, стереть инфернальное пятно с кожи, но нащупала лишь Геге. Нет, нельзя. Пусть этот знак – жуткое инородное образование на его теле, нельзя даже думать о том, чтобы сейчас как-то повредить его. Ведь в нем – ключ к убийству принцессы.

И все же под спудом ужаса, смертельной усталости и отвращения он чувствовал в себе дыхание какой-то особой силы, для которой у него не было имени и описания. Пожалуй, той самой, что недавно повлекла его за собой на призыв ньени и заставила дать Клятву на Крови Идиру.

Сила волшебства. Магии. Именно так дух назвал это вечное смутное беспокойство внутри Малика. Осознание этой простой истины разлилось по всему организму Малика, снимая все сомнения и заполняя даже те лакуны, о существовании которых он не подозревал.