Лейла шла не особенно быстро, но все равно уже через несколько минут по спине Малика вовсю струился пот, а дыхание сбилось. Долгие странствия оставили от его и без того изможденного тела, можно сказать, один остов, и теперь, под неумолимым солнцем пустыни, с каждым шагом пурпурно-зеленые пятна всё сильнее расплывались и плясали перед его глазами.

Путь их лежал к шести одинаковым деревянным помостам, установленным на широкой расчищенной площадке, – там зиранские стражники и воины проверяли каждого, кто направлялся в город. Все помосты были вдвое больше обычных караванных повозок. Купцы, беженцы и просто путешественники толпились вокруг них, стремясь миновать пропускные пункты, привлекая к себе как можно меньше внимания.

– Купцы и группы по пять человек и больше – направо! Частные лица и группы меньше четырех – налево! – возглашал один из стражников.

Зиранских воинов в характерных серебристо-бордовых доспехах вокруг него кружило предостаточно, однако Дозорных Малик среди них не видел. Отлично – когда поблизости нет элиты зиранских войск, это всегда к лучшему.

Парень задрал голову и посмотрел на город впереди. Размеров Зирана, в отличие от размеров чипекве, народная молва не преуменьшила. Внешняя стена простиралась вдаль, покуда хватало глаз, лишь у самой линии горизонта постепенно превращаясь в подобие сверкающего миража. Семь древних крепостных уровней из песчаника и саманного кирпича возвышались над жалким палаточным лагерем. Западные ворота зияли в массиве красного кирпича огромной подковообразной пастью.

Чтобы получить от прибывающих побольше монет, многочисленные продавцы всякого добра устанавливали вдоль дороги в город свои прилавки и наперебой надсадно соблазняли проходящих мимо предложениями – одно заманчивей другого. Товары на всякий вкус так и сыпались из их «закромов»: эбонитовые молитвенные статуэтки Великой Матери и семи Божественных покровителей, роги из слоновой кости, в которые трубить можно громче слона, оглушительно звенящие амулеты от недружественных духов и темного народца… Впрочем, эти последние изделия посетители, напиравшие на торговые места, если и смотрели, почти не покупали; всякому ребенку понятно: сверхъестественных существ, известных под собирательным прозвищем «темного народца», не существует, это всё персонажи ночных страшилок, не более. Малик по своему опыту знал: «колдовство» и «чары» ни на кого не действуют, а зачастую и вызывают на коже самого «колдуна» позеленение и зуд.

Мысль о темном народце, впрочем, заставила парня лишний раз оглянуться через плечо – на всякий случай, но позади никого, кроме людей, конечно, не оказалось. Ну что ж такое… Надо ему наконец расслабиться и прекратить это ребячество: вести себя так, словно воображаемая «нечистая сила» готова напасть на него в любую минуту. Сейчас важнее всего пробраться в Зиран по поддельным пропускам, которые лежат в его суме. Потом они с Лейлой найдут какую-нибудь работу – на Солнцестой всегда открываются тысячи вакансий – и заработают денег на новые поддельные пропуска, уже для мамы и Наны.

А что, если не получится?

От этой мысли у Малика перехватило дыхание, и тени в уголках глаз заплясали снова. Мир перед глазами опять начал расплываться. Он опустил веки и принялся повторять мантру, которой мать научила его много лет назад, когда приступы паники явились ему впервые.

Дышать. Ощущать момент. Твердо стоять на земле.

Они ведь не привлекали к себе ничьего внимания, ни на кого не поднимали глаз, ни с кем не заговаривали. Значит, все должно быть в порядке. Это просто толпа. Она его не убьет, не покалечит. Это ничего, что ладони стали липкими от пота, а сердце рвется прочь из груди.

– Эй! – Надя свободной рукой потянула Малика за штанину и указала пальцем на тряпичную козу, чья голова торчала из-под ее собственной выцветшей джеллабы[5]. – Геге спрашивает: если в следующий раз чипекве тебя все-таки раздавит, твой мешок достанется мне?

Малик, преодолевая бурлящий в поджилках страх, улыбнулся:

– Геге плохо на тебя влияет. Не слушай ее.

– Геге так и знала, что ты это скажешь, – вздохнула Надя с той всепоглощающей серьезностью, на какую способны только шестилетки, и брат рассмеялся, чувствуя, как к нему, разливаясь в крови благодатным потоком, возвращается спокойствие. У него есть две сестренки, две девчонки. Их никому не разъединить. Что бы ни случилось – пока они вместе, все будет хорошо.

Троица встала в очередь за какой-то женщиной, у которой на голове помещалось сразу несколько корзин, набитых папайей. Только здесь Лейла позволила себе отпустить руку Малика.

– Ну, вот и пришли. Теперь ждем.

Ждать, однако, предстояло долго. Весь палаточный лагерь бурлил энергией, но очереди двигались убийственно медленно. Несколько небольших компаний перед ними даже принялись располагаться на ночлег, видимо, не надеясь достигнуть цели сегодня.

Надя сморщила носик:

– А можно мне сходить посмотреть, что продают?

– Нет.

– Но до нас очередь не дойдет и до утра!

– Я сказала – нет.

Девочка надула щеки. Малик понял – назревает истерика. Конечно, Лейла старается как лучше, но общение с малышами – не ее конек. Поэтому он наклонился – так, чтобы их с Надей глаза оказались на одном уровне, и указал пальцем на Внешнюю стену:

– Видишь, вон там?

Сестренка задрала голову:

– Где?

– Во-он там, на вершине самой высокой башни?

По случаю Солнцестоя власти города решили украсить даже суровую Внешнюю стену. Со всех ее башен свисали стяги с изображениями семи божеств-покровителей, одного за другим: начиная с Гьяты-Львицы, управляющей Солнечной Сизигией, и заканчивая Зайчихой-Аданко, повелительницей Сизигии Жизни, покровительницей Малика.

Каждый покровитель управлял «своим» днем недели, и когда рождались дети, повитухи сразу вырезали на их левых ладонях эмблему соответствующего бога, чтобы люди знали и никогда не забывали свои Сизигии. Считалось, что Сизигия человека определяет все основные обстоятельства его жизни. Всю судьбу – начиная от работы, к которой он наиболее приспособлен, до выбора супруга, с которым предстоит провести свой век.

Надя с открытым ртом уставилась на знамя Солнечной Сизигии.

– Это же моя эмблема!

– Точно, – подтвердил Малик. – Гьята следит за всеми, кто родился под знаком Солнца. Ей же надо выбирать следующего Солнечного победителя. Так вот, если ты будешь реветь, она тебя не выберет.

– Я не буду! – Надя подобрала с земли палочку и изо всех сил замахала ею в воздухе. – А когда Гьята назначит меня победителем, я поселюсь во дворце вместе с султаншей и смогу есть все, что захочу и когда захочу, и еще попрошу принцессу Карину, чтобы она издала закон и запретила все очереди в мире!

– Сомневаюсь, что законы издает принцесса.

В ответ Надя опять надула щеки, и Малик снова, уже в который раз, отметил про себя, как они с ней похожи. Одинаково отчаянно жесткие черные волосы, которые не берет ни одна расческа, рыжевато-коричневый оттенок кожи, широченные темные глаза, вечно глядящие на мир с каким-то изумлением – независимо от настроения владельца. Папа говорил: «Как у совы в лунную ночь…» На долю секунды Малика вдруг охватила такая тоска по отцу, что прервалось дыхание.

– Ну, а вот ты, если бы встретил принцессу, что бы сделал? – допытывалась Надя.

Что бы он сделал, если бы встретил принцессу Карину? Малик усилием воли отбросил горькие мысли о пропавшем родителе и задумался над этим вопросом.

Преимуществом положения одного из семерых победителей Солнцестоя было право проживания во дворце правителей – на все время праздника. Малик никогда не признался бы в этом открыто, но раз-другой ему приходилось фантазировать, каково это – вот становишься ты победителем, представляешь свою Сизигию, можно сказать, перед всем миром… Но что толку в пустых мечтах – эшранцев не избирали для этой роли с тех самых пор, как Зиран покорил их, а это случилось более двухсот пятидесяти лет назад.