– Спасибо, – прохрипел он, обращаясь к ньени.

Та резко повернулась к нему, и рот ее скривился вдруг в зверином рыке:

– Не меня благодари, щенок!

С этими словами она исчезла. Растворилась в воздухе.

Малик с отвисшей челюстью уставился в пустое пространство, где она только что находилась, и с ужасом в глазах притянул покрепче к груди Надю. Все трое прижались друг к дружке – из трещин на стенах поползли черные тени, а где-то «на краю зрения» заиграл тот самый невыносимо неестественно голубой свет, что Малик видел раньше в глазах у ньени.

– Назад! – завопила Лейла и бросилась обратно к двери.

Малик тоже кинулся за ней к выходу, но остановился как вкопанный, едва не споткнувшись о порог. Перед ним зияла пустота – ничего, кроме бескрайнего ночного неба, и еще далеко-далеко внизу – такая же обширная пустошь земной тверди, такая же бесплодная, как пески, окружающие Зиран.

Дальше бежать некуда.

Тьма совершенно накрыла город к тому времени, когда Карина и Амината добрались до Ксар-Алахари и застали весь дворец в смятении.

Впрочем, смятение – вероятно, не точное слово. Даже в этом хаосе Ксар-Алахари сохранял свой образ величия, государственного порядка и строгой системы, суть которой, впрочем, всегда была Карине глубоко безразлична, принцесса и не старалась постичь ее.

Однако в воздухе витало ощутимое напряжение – будто тяжелая смесь лихорадочного волнения перед Солнцестоем и нарастающего беспокойства, какое охватывает хозяев перед приездом гостей. Следуя извилистыми дворцовыми коридорами, Карина всюду натыкалась на снующих слуг, кричащих, что вот, мол, в комнате такого-то посла недостает подушек, а лук на кухню все еще не поступил. Другие группы работников свирепо натирали затейливую плитку из зулляйджа[10], окаймлявшую стены. Казалось, даже мощные черно-белые алебастровые арочные своды, увитые гирляндами цветущих олеандров, дрожат от предвкушения и нетерпения.

И посреди этих приготовлений Фарид все же нашел время и силы наброситься на принцессу с оглушительными упреками:

– Из всех дурацких, безмозглых, безответственных, безрассудных, дурацких…

– «Дурацких» уже было.

Карине никогда не доводилось видеть, чтобы лица приобретали столь густой пунцовый оттенок, и Фарид продемонстрировал ей такую метаморфозу. Впрочем, управляющий дворцовым хозяйством обладал такими острыми чертами, неуклюжими манерами и непропорционально длинными конечностями, что в его ярости было что-то комическое. Сверхаккуратно зачесанные назад черные волосы и продолговатость лица, столь часто принимавшего выражение напряженного беспокойства, старили этого человека двадцати семи лет на добрый десяток.

Фарид пробежал ладонями по лицу и повел Карину за собой по садовой дорожке между зеркальными бассейнами, усыпанными лепестками роз. Ему, очевидно, трудно было говорить – во всяком случае, он несколько раз горестно вздохнул, прежде чем выдавил из себя:

– Ох, спаси меня Великая Мать… Ведь на Речном рынке такая убийственная давка.

– Ты говоришь так, словно я могла знать, что будет давка. А я ведь не знала, уверяю тебя.

– Вас могли затоптать насмерть! Или зарезать! А что, если бы случился один из этих ваших приступов головной боли и вы лишились бы чувств прежде, чем на помощь пришел Дозор? – управляющий даже за грудь схватился. – Только представьте: народ узнал бы, что наследная принцесса Зирана погибла за считаные часы до Солнцестоя! От одной этой мысли у меня язва может открыться.

– Нет у тебя никакой язвы, Фарид.

– При таких делах скоро будет!

Управляющий продолжал бубнить что-то в том же духе, но Карина его больше не слушала – гораздо больше ее удручала сейчас новая царапина на уде Баба, оставленная тем мерзким грязнулей, что врезался в нее на улице. Спасибо хоть других, более серьезных повреждений инструмент не получил. Но, право слово, неизвестно, сколько еще трещин он сможет вынести. По сравнению со страхом лишиться последнего подарка, последней памяти о Баба, никакие угрозы Фарида не имели для девушки значения.

– …А уж ты, Амината, куда смотрела? Уж кому-кому, а тебе не следовало потакать такому безрассудству, – не унимался Фарид.

Служанка в ответ потупила глаза, а принцесса, наоборот, закатила их к небу. Еще пяти лет не прошло, как этот человек занял должность управляющего дворцовым хозяйством. Как-то уж слишком серьезно он воспринимает свои права и обязанности. Для Карины же он все равно останется тем тихим, незаметным юношей, что рос где-то рядом с ней и Ханане. Кроме того, сердце у него слишком мягкое, чтобы сколько-нибудь серьезно ее наказать. Они оба это понимают – и она, и сам Фарид.

Нет, это дело Пустельги.

Карина мысленно благодарила Верховную Старшину Хамиду за то, что та сама отправилась сообщить правительнице о благополучном возвращении дочери. Старшина входила в то небольшое число Дозорных, кому полагалось регулярно находиться при особе султанши, но от этого принцесса, конечно, не чувствовала себя комфортнее в обществе грозной воительницы. Всю дорогу от Речного рынка она молча следовала за ними с Аминатой, и вот теперь, когда наконец удалилась, в воздухе сразу словно спало давление, Карина вздохнула свободнее.

Служанка, впрочем, почти сразу – получив на то разрешение – упорхнула готовиться к наблюдению за кометой, а Фарид снова разошелся.

– Это все из-за меня? Мне назло, да? – громко застенал он. – Вы как будто целью своей жизни поставили, чтобы в моей не случалось ни минуты покоя!

Как и всегда, когда управляющий принимался за нотации, мысли Карины унеслись далеко. Глядя по сторонам, она думала о том, что каждая султанша оставила свой след в их замке и истории. И однажды Каринины потомки так же будут смотреть на эти стены и оценивать уже ее, Каринин, вклад в них.

А вот Ханане – будь проклят пожар, оборвавший ее жизнь в самом ее цвету, – никогда ничего сюда не добавит. Знакомая тупая боль глухим ударом отозвалась в затылке, и Карина поморщилась.

– Вы слушаете меня или нет? – возопил Фарид.

Принцесса подавила желание потереть виски. Представителям Лунной Сигизии подобало всегда сохранять сдержанность и невозмутимость, но, когда дело касалось Карины, Фарида это часто нисколько не заботило.

– И не думаю, – ответила она.

Главной задачей управляющего дворцовым хозяйством был надзор за повседневным распорядком наследницы престола. За последние пять лет между ними установилась полная гармония: он добросовестно снабжал ее тщательно продуманными планами по части этого самого распорядка, она – на каждом шагу нарушала их. И суток не проходило, чтобы Фарид громогласно не заявлял, что опека над принцессой медленно, но верно сводит его в могилу.

Молодой человек вздохнул и заговорил уже мягче:

– Что с вами творится, Карина? В последние несколько недель вы ведете себя уж слишком опрометчиво, даже по вашим меркам. Пропускаете занятия…

– Скукота.

– …вас застают в обществе парней-конюхов…

– Найми других. Не таких симпатичных.

– …все это и в обычных условиях было бы скверно, но сейчас, когда на меня взвалена непомерная ноша дел по хозяйству перед Солнцестоем, я просто не в силах бегать за вами по полдня. – Фарид положил руку ей на плечо. – Вы ведь знаете: если вас что-то беспокоит, всегда можно поделиться со мной, верно?

Ну вот. Опять этот ненавистный Карине вкрадчивый тон. Да если б девушка даже и хотела, вряд ли она могла рассказать Фариду, что ее «беспокоит», поскольку сама не знала, что это и действительно ли оно ее «беспокоит». Дело тут явно не только в скором наступлении сезона ураганов, хотя его приближение ежегодно вселяло в душу принцессы стихийную тревогу. И не только в тоске и горечи, которые снедали ее всякий раз, когда девушка вспоминала, с каким энтузиазмом именно Баба и Ханане всегда ждали Солнцестоя – сильнее, чем кто-либо другой… И вот, больше они никогда не отметят этого праздника.