— Так нельзя. Я не смогу.

Алистер опустился на кровать рядом с ней и взял ее за руку.

— Мы потеряли сына. Мы не заслуживаем того, чтобы лишиться и всего остального тоже. В том, что мы сейчас делаем, нет ничего дурного. Мы никому не причиняем зла.

— Точно?

— На сто процентов. Мы всего лишь хотим, чтобы никто больше не пострадал: ни Хлоя, ни мы сами. Мы не плохие люди. Мы не злые.

Она уткнулась носом ему в грудь.

— Я не злая?

— Ты хорошая, моя дорогая. Ты очень хорошая. И скоро все это будет позади.

Этот звук разбудил ее примерно через час — плач. Она почувствовала, как твердеют груди: чем громче плач, тем тверже они становятся. Она обхватила их руками, груди горели огнем, разрывались на части. Она выбралась из постели и пошла на звук. Вышла в прихожую, открыла дверь на улицу. Солнце уже вставало. Было холодно, градусов на двадцать пять ниже, чем тогда, когда они прилетели. Она остановилась на веранде и прислушалась. Звук стал тише, но он определенно доносился с той стороны дороги. Она пошла на звук, босая, чувствуя, как боль в груди смягчается с каждым шагом и плач тоже с каждым шагом становится не таким горьким. Ярко-красная розелла с сине-желтыми крыльями долбила клювом дерево в саду напротив. Джоанна только сейчас заметила здесь это дерево: сизигиум, лилли-пилли, точно такое же, как то, под которым Алистер похоронил Ноя. В это время года на нем не было ягод, но Джоанна узнала его по буйной зелени и мягкой округлой кроне. Дерево имело не меньше двадцати футов в высоту и почти столько же в ширину — под такими деревьями устраивают пикники. Она согрелась, груди стали смягчаться, из них вышло немного молока — ответ на контакт, на знак. Розелла издала звук, похожий на писк резиновой игрушки, — не тот, который слышала Джоанна, — и улетела. Ной говорил с ней. Между ними была связь, и связывало их оно — дерево лилли-пилли.

Джоанна забралась обратно в постель, устроилась рядом с Алистером и лежала без сна, воображая себе то, настоящее дерево. Если она смогла услышать голос Ноя в шуме ветвей собрата того дерева, то можно себе представить, каким восхитительно ощутимым будет это присутствие, если подойти к тому, главному дереву. Когда Алистер проснулся, она первым делом попросила его об этом.

— Расскажи мне о дереве.

— Что?

— О том месте. Опиши мне его.

Алистер протер глаза, повернулся на бок и посмотрел на нее.

— Хорошо. Оно стоит в глубине сада. Сад огромный, не меньше двух акров. Он очень красивый и зеленый, листва такая блестящая и густая, что солнце сквозь нее почти не проникает и трава под деревом не растет.

— Оно высокое?

— Ну, примерно как то, что растет напротив этого дома.

— А ягоды на нем созревают каждый год?

— Думаю, да.

— Я куплю этих ягод в магазине и сварю джем.

— Джоанна…

— Да?

— Тебе нельзя туда, ты ведь это понимаешь?

Она уставилась на него.

— Прежде чем мы встанем, я хочу кое-что еще раз обговорить с тобой.

Это станет их утренним ритуалом — ритуалом, которого она панически боялась и часто притворялась спящей, чтобы его избежать. Начинался ритуал с таблеток.

— Прими-ка вот это.

— Это что?

— Валиум. Он тебя успокоит, поможет справиться.

Она запила таблетки глотком воды, надеясь, что они успокоят ее настолько, что она вообще перестанет что-либо чувствовать.

— Я положил бутылочки из «Бутс» вместе с подгузником, совком и одеялом в мусорный мешок и закопал. Я закопал его могилу руками, аккуратно разровнял на ней землю. У меня на руках и под ногтями осталась грязь, полицейские на допросе это заметили. Я сказал им, что упал и испачкался, когда бегал по улицам и искал Ноя. Они спрашивали тебя об этом?

— Нет. Но я говорила им, что ты всюду бегал и искал.

— Хорошо. Вот оттуда и была грязь, ладно? А, черт, они ведь могли найти вчера грязь в машине. Интересно, нашли или нет… Вряд ли нашли, они бы сказали, но, возможно, нашли и хотели сначала провести анализ, а уже потом спросить у нас. Какое счастье, что поисковые собаки ничего не унюхали. Идея с мусорным пакетом была просто гениальной. Какое счастье, что я до этого додумался. Вот только грязи в машине не должно было быть. Если они нашли грязь в машине, мы можем сказать… Тсс, подожди, дай подумать. Тут нужно что-нибудь простое. Я заглядывал еще раз в машину после того, как мы подняли тревогу?

— Не знаю.

— Думаю, да. Точно. Конечно, заглядывал! Мне ведь нужно было убедиться и поискать улики. Так что мы можем сказать, что грязь в машине, наверное, из-за того, что до приезда полиции я обыскал переднее и заднее сиденье. Но, слушай, если по их реакции станет понятно, что они не верят — мало ли, может, почва в Суон-Бей не такая, как та, что они взяли на анализ у магазинчика, или еще что-нибудь, — тогда я могу сказать, что перепрыгнул через ограждение на Гилонг-роуд, когда пытался поймать сеть, и уронил там телефон. Да, точно. Это подойдет. Запасной план. Мы два раза останавливались на обочине дороги, пока ехали в Гилонг, потому что хотели позвонить маме и предупредить о пожарах. Я могу сказать, что сигнал никак не ловился, поэтому я сначала немного походил туда-сюда, пытаясь его поймать, а потом перепрыгнул через ограждение и уронил телефон. Пригодится и на тот случай, если кто-нибудь из водителей нас заметил. Ну и естественно, что после всего этого у меня и руки были в грязи, и в машине грязь. Правильно?

— Правильно.

— Черт, чуть не забыл. Зачем ты купила тампоны? Они вроде бы не нужны, когда кормишь грудью?

— Не нужны. Я просто не подумала. Я сказала Фану, что у меня выделения.

— Отлично, умница.

— Так что теперь нужно запомнить еще и это — что у меня выделения.

— Больше ничего не забыли?

— Ты говорил «джапа-что-то-там»?

— Джапара. Это такая куртка. Непромокаемая.

— Ты кого-то видел?

— Странно, что ты не видела. Не видела? Метрах в ста от нас?

— Не помню. А что такое «ют»?

— Такой автомобиль, вроде пикапа. Я увидел его прямо перед тем, как мы обнаружили пропажу. И ты тоже.

— Я — тоже?

— Да. Скоро пресс-конференция. Мы должны попросить телезрителей о помощи. Справишься?

— Я не хочу.

Последовал набор инструкций.

— Я знаю, что ты не хочешь, моя дорогая, но это необходимо сделать. Если ты запутаешься или потеряешься, просто говори: «Без комментариев». Если они начнут наседать, говори: «Простите, мне слишком тяжело говорить». Ни в коем случае не улыбайся, ни при каких обстоятельствах. И не ерзай, иначе они подумают, что ты что-то скрываешь. И не сдерживай слезы, плачь — чем больше, тем лучше. Постарайся не оставаться наедине с мамой. Если станет невыносимо слушать ее разговоры о том, что она надеется на лучшее, и о том, как все это тяжело, просто иди в туалет и запрись там. Не вступай с ней в беседу. Подругам звони, только когда я рядом, особенно Кирсти. На некоторое время забудь про ситуацию с Хлоей. Я сам об этом позабочусь. Не выходи в Интернет. Не смотри новостей. Не чувствуй себя виноватой перед людьми, которые продолжают надеяться. Им приятно считать себя добрыми и заботливыми. Всем говори одно и то же — снова и снова. Ты знаешь все наизусть. Никаких новых слов. Ни одного. Если становится слишком трудно, можешь заплакать или сказать: «Простите…»

— …Мне слишком тяжело говорить, — закончила она за него выученную фразу.

— Правильно. У нас были веские причины пойти на все это, не забывай. Мы поступаем так, как надо. Если тебе захочется поговорить, говори со мной. Я всегда буду рядом. Всегда. Но прошу тебя, постарайся забыть о том, где я его похоронил. Тебе туда никак нельзя.

— Все? — спросила она.

— Ты все поняла?

— Да.

— Никаких вопросов нет?

— Есть. Можно мне в туалет?

За завтраком Элизабет всхлипывала. На допрос вызывали местного педофила и уже отпустили его. Элизабет была расстроена. Джоанне так и хотелось сказать: «Да, какая жалость! Какая жалость, что его не забрал педофил. Это было бы просто прекрасно!» Джоанна отправилась в туалет, как и было велено, и провела там час.