Вошла охрана. Я понял, что они призваны сдержать меня, сшиб одного из них с ног и бросился к выходу. Дверь была закрыта, но я помнил код замка ещё с первого дня, открыл ее и выбежал наружу. Слепящее солнце, снег и огромный пятиметровый забор.

— Что дальше? — закричал мне в спину ректор, — вернитесь сейчас же!

Гнев, злость и старое, забытое чувство плена охватили меня. Я дрожал от страха, а не от холода. Я побежал вдоль стены, проваливаясь по колено в снег. Ни лестницы, ни намека на выступы я не нашел. Охрана следовала за мной. Едва я стал приближаться к воротам, они набросились на меня и, скрутив, повели в здание.

"Не может быть, этого не может быть! Только не это!"

Я снова вырвался и побежал. Да, это было бессмысленно — добежать до ворот, увидеть автоматизированную систему затворов, быть пойманным вновь, оказать сопротивление, быть избитым… и возвращенным в мою новую тюрьму.

Они посадили меня в камеру, вроде карцера. Всего на несколько часов, чтобы я успокоился. Я бил в двери и стены, кричал, угрожал, снова бил, снова угрожал, пока не потерял свои последние силы. Там я провел ночь. Утром двери открылись, и "тюремщики" проводили меня до моей комнаты.

Я без сил упал на постель, закрыл лицо руками и, как в трансе, пролежал весь день. Адельмар, вернувшись после лекций, сел рядом со мной, положил руку на плечо и никуда не уходил. К вечеру я еле встал и пошел к ректору.

— Херр Ульме, прошу вас позволить мне совершить звонок. Я должен поговорить с женой. В нашем мире, ещё пока действуют законы, защищающие права и свободы человека, я очень настаиваю на своем праве позвонить.

— Здесь нет телефона, Владислав.

— Верните мне мой сотовый.

— Не могу. Я отправил ваши вещи в хранилище, на большую землю, как мы здесь говорим.

— Что за мракобесие? Вы преступник, похищающий людей! — вскричал я.

— Что вы! Вы здесь с собственного согласия. Вами подписано соглашение с условиями обучения!

— Я подписал их лишь для того чтобы помочь вам избежать штрафа, с условием на три недели имитации обучения!

— Вот вам первый урок — не подписывайте бумаги, если не готовы на каждый пункт этого договора.

Я вскипел.

— Спокойно! — ректор усмехнулся. — Только имея расположение к вашей семье, я сделаю исключение. Я напишу телеграмму вашей матери. Уверен, она сможет все объяснить вашей жене. Вас устроит такая помощь?

— Да. Но я попрошу вас разъяснить мне всю ситуацию в полной мере. Где я, что здесь происходит, каковы условия и чем я располагаю. Разъясните мне, по какой причине и на каком основании меня не выпускают?

— Что же. Наши протекторы, заказчики, клиенты предпочитают выбирать методы обучения самостоятельно. Это, так сказать, наша фишка. Мы проговариваем это перед поступлением опекунам, родителям и иным заинтересованным лицам. Так как вы сами изъявили желание, мы отправили вам ознакомительное письмо.

— Я его не получал!

— Идите, пан Данн. Завтра вас введут в курс дела ваши наставники. Идите и выспитесь как следует.

Я вернулся в комнату, и долго говорил с Аделем. Я узнал, что мы находимся на плато меж холодных гор. Вокруг, на сотни километров, пустынные промерзшие вершины. Зима здесь снежная, снег не тает даже летом. Из всех коммуникаций — собственная система канализации, очистных сооружений и водоснабжения. Провиант и оборудование доставляют военными вертолетами один раз в месяц. Адель рассказал, что ещё никому не удалось сбежать за все годы существования школы.

— Ты пробовал?

— Трижды. Возвращали. Один раз чуть не замерз. Вернули, ещё и в карцер посадили на двое суток. Окоченевшего. Пропащее дело.

Я отвернулся к стене и стал думать. Не школа — тюрьма. Когда я писал письмо о приеме, это место представлялось мне другим. Я предполагал всё: сильный преподавательский состав, свободу выбора, конечно же, я был уверен и в программах специальной подготовки. Место, в котором я оказался, действительно было высокотехнологичным, преподаватели — сильными практиками. С некоторыми из них я уже встречался "в полях". Но дисциплина здесь была армейской, а порядки можно было сравнить лишь с концлагерем. Мягко сказать, я был в ужасе от ситуации, в которую попал. Я понял, что означало то самое пресловутое "вовлечение" в среду. Слишком жестоко.

Я решил, что единственный способ ухода — побег, и стал готовиться. Договориться с тьюторами не удалось: они тут же сдали меня ректору, и я получил три часа карцера за каждую попытку подкупа.

Адельмар рассказал, что в первую же попытку побега он обнаружил вполне пологий склон к югу от школы, по которому легко пройдут электросани или снегоход. Но и то, и другое было заперто в ангаре и охранялось. Ключи были лишь у ректора.

Не проходило ни дня, ни ночи, Лия, без мыслей о тебе. Сильнее всего меня угнетало чувство вины за то, в какой ситуации ты оказалась вследствие моей слепоты и неопытности. Отчаяние сменилось решимостью, и первую попытку сбежать я предпринял уже через три дня. Мы совершали вылазку, я ушел в первый же день. Адельмар отдал мне спички, фонарик, аккумуляторы, свой термокостюм в дополнение к моему, оставшись в палатке.

Я прошел за три дня более 150-ти километров, но на исходе третьего дня меня догнали охранники на снегоходах. Сил сопротивляться у меня не было, меня вернули обратно. День в карцере и ещё два в медпункте, и я вернулся к обучению.

Подготовка к следующему побегу была более грамотной. Я поговорил со всеми студентами, добыл компас, нарисованную от руки карту местности, флакон коньяка, одеколон для розжига и пару украденных книг для костра. Мне отдали кислородный баллон и маску, а также украденную верёвку для спуска со склона. Студенты — все как один — поддержали меня.

Подготовка заняла более месяца: во время тренировочных походов я брал с собой по одной-две вещи, обернутые в термопластик, и зарывал их в определенных местах, отмеченных на моей карте. Оставалось лишь выкрасть некоторые запасы провианта, достать алкоголь (мы крали его из медпункта — чистый спирт) и пару бинтов на всякий случай.

Адельмар всегда прикрывал меня в палатке, выходя под бинокли наблюдения то в своей, то в моей одежде. А я, в белом, камуфляжном костюме, совершал вылазки ночью, прорабатывая свой маршрут шаг за шагом.

Однажды, уже в январе, мне не повезло. Во время очередной вылазки, я сорвался со склона, мой случайный крик вызвал небольшое движение на датчиках, меня обнаружили и, решив, что я пытался сбежать, подвергли жестокому наказанию — избили до потери сознания, плюс в процессе сломали предплечье.

Аделю также досталось за содействие в побеге: он лежал в медпункте вместе со мной. От переохлаждения и стресса у меня развилась пневмония, я серьезно заболел.

Я поправил здоровье только к середине февраля. За это время я стал не только злым и беспощадным к себе, но и к окружению. Я не осознавал, что система изменила меня: я озлобился, стал агрессивным. Об этом мне однажды сказал Адельмар: он, приводя доказательства моих перемен к худшему, очень эмоционально попросил меня быть внимательнее к тому, что со мной происходит. С этого момента я выработал систему фильтров и стад следить за собой.

Каждый день я клялся себе, что разнесу в клочья это чудовищное место, разорю его меценатов и уничтожу эту грубую, милитаристскую систему. Я не был благодарен за навыки, не был согласен с изменениями. Отчаяние, мысли о том, что я подвёл тебя, что теперь ты меня ненавидишь, будили меня по ночам. Я тосковал как зверь в клетке, как пойманный дельфин в аквариуме аквапарка, как… еще пока несостоявшийся отец, который, однако, уже принял свою ответственность за маленькую жизнь. Я душевно истощался, как обманутый человек, вынужденный мириться с беспомощностью. Я сходил с ума в те минуты, которые мое сознание внезапно вырывало из ленты дней и бросало в открытое поле моих эмоций. Я выживал и оставался собой благодаря твоему образу, нашей семье, своей любви к вам и чувству долга, которое с момента нашей женитьбы стало для меня превыше всего.