Я так и проснулся, пришпиленный медвежьим взглядом к месту, давясь большими комками воздуха, словно нищий с голодухи. Вывалившись в темноту комнаты, я не сразу понял, что это избавление, а не глубокая медвежья берлога. Первым делом я ощупал себя, чтобы убедиться наверняка, что я не медведь. Потому что если ты очнулся на кровати в обнимку со скомканным одеялом в помещении со стенами и потолком и при этом ты дикий зверь, то для тебя это, очевидно, плохо. У тебя большие неприятности. Заодно я обнаружил, что тело, в котором я проснулся, женское. Потом уже я вспомнила себя.

Не знаю, в чём тут дело. Может, в рассогласованности тела и сознания – большую часть времени я провожу у себя в голове, как бы отдельно от тела и напрочь забыв о нём. Там, в моей голове, я не чувствую себя мужчиной или женщиной. Скорее неким универсальным существом, для которого нет пола.

Или пол не имеет значения. В конце концов, если вычеркнуть тело, то, что останется, в половом размножении не нуждается. Продолжение рода – это тело, путешествующее во времени, с каждым поколением забрасывающее себя всё дальше и дальше в будущее. Я так это понимаю. Насколько мне известно, с помощью генов я не могу передать детям своё сознание, свои мысли или свой опыт. Для того, чтобы попасть в будущее, мне нужна другая машина времени.

Может, дело в том, что в детстве я читала много книг и ассоциировала себя с главным героем, а это почти всегда был мужчина или мальчик. И я так любила проваливаться в эти истории, так много времени проводила в них и в фантазиях по их следам, что часто думала о себе в мужском роде, продолжая голосом автора рассказывать историю о себе.

Во сне я часто оказываюсь в мужском теле. Иногда – в зверином. Я была медведем, волком, и, кажется, даже вороном. Но ни разу медведицей, волчицей или вороной, во всяком случае, не помню, чтобы я строила гнёзда или ждала детенышей.

А может быть, причина в том, что моё женское тело предало меня ещё до того, как я ощутила его в полной мере. После чего оно раз за разом становилось причиной страданий.

В какой-то момент я даже стала мечтать о мире без половых различий, о расе людей, в которой только один пол, и нет всей этой уродливой возни, связанной с сексом: уламываний, манипуляций, лжи, насилия…

С тех пор, как я стала бардонавтом, мои отношения с собственным телом стали ещё запутаннее. Пока я нахожусь в Бардо, моё тело ждёт меня в моем рабочем кабинете, а со мной путешествует «образ тела» – что-то вроде голограммы – он не такой чёткий и конкретный, как настоящее тело из плоти. Впрочем, я никогда не видела мой образ тела со стороны, целиком, потому что в Бардо нет ни рек, ни озер, ни других зеркальных поверхностей. Только красноватая пыль, камни, иногда брёвна, обглоданные временем до гладкости. Бог его знает, откуда последние берутся в краю, где нет даже намёка на растительность.

Думаю, образ тела – это наша память о физической оболочке. Сознание привыкло заполнять определенную форму и даже когда этой формы больше нет, оно сохраняет её по инерции. Вначале ты также по инерции посылаешь сигналы в мышцы, чтобы заставить образ тела двигаться. Но Бардо – это не обычный мир. Чем упорнее ты пытаешься перемещаться обычным способом, тем хуже получается. Стоит забыть о земных привычках и позволить сознанию плавно отчалить от твёрдого берега, от берега тела. И тогда двигаться становится легко.

В Бардо твой образ тела не имеет никакого функционального смысла – это просто сигнал твоего присутствия для других обитателей. Это просто: «Не пугайся, я стою здесь, и я как ты, а не какой-нибудь горящий куст на ножках». Это ещё одна причина, почему моя работа мне так нравится. Ведь если человек – это единство физической оболочки и сознания, в Бардо я перестаю быть человеком.

Утро. Солнце, словно бездомный, медленно выбиралось из кучи рваных облаков и смога, сваленных на горизонте. Я люблю утро. Это время надежд, время, когда границы возможностей обманчиво расширены за счёт пространства сна. Ночь была короткой, но во сне столько всего произошло, что, казалось, меня ждёт необыкновенно длинный день, за который я успею сделать очень многое.

Но в то утро я шла по коридору и думала только о том, как я сейчас зайду в кабинет, возьму с рабочего стола свою кружку и спущусь на кухню. Мысленно я уже выставляла максимальную крепость на панели кофемашины, нажимала кнопку, и кухня наполнялась кофейным запахом… Вот я подношу кружку к лицу, чтобы вдохнуть еще больше волшебных летучих веществ. А потом немного посижу с кружкой на широком подоконнике, глядя в окно… Я ускорила шаг.

Было время, когда я просыпалась по утрам и не понимала, зачем мне вставать. Я разворачивала в уме предстоящий день, как древний путешественник раскрывал карту, и пыталась найти там что-то, что придаст мне сил, что-то, ради чего стоит тронуться в путь. Но там ничего не было. Ничто на этой карте не стоило того, чтобы вылезти из-под тёплого одеяла и прикоснуться голыми ступнями к ледяному полу. И тогда я сосредотачивалась на чашке кофе, на том, как он будет пахнуть. Я сварю его сразу, как только встану. А дальше будет видно… Как-то я прочла в одной статье, что кофе помогает при депрессии. Слава кофейному богу, слава.

Но когда я вошла в кабинет, ко мне, загадочно улыбаясь, клоунской походкой двинулся Игорь. В руках у него был свёрток. Прямоугольный коричневый свёрток, перевязанный шпагатом. Он протянул свёрток мне, продолжая молчать и странно улыбаться.

– Что это? – спросила я.

– Знак благодарности! – театрально произнёс Игорь.

– В смысле?

– Да бери уже! – сказал он нормальным голосом, перестав кривляться. – Ребята просили тебе передать. За то, что ты им помогла.

– Помогла? Я?

– …

– Какие ещё ребята?

– Да ну программисты же! – и видя, что я в недоумении, добавил. – Которые с привидением.

Я взяла свёрток – он был довольно увесистым.

– Что за ерунда, Игорь? Я не понимаю.

– Да ты разверни! Чего тут понимать? – он уже уселся за свой стол и явно хотел побыстрее уткнуться в монитор. – Просили поблагодарить за помощь. Дозвониться до тебя не смогли.

– Как интересно… Так ведь я ничего не сделала! Я ж тебе говорила!

– Ничего не знаю… Передали, что всё стало о’кей. Больше никаких странных ощущений. Говорил же, достаточно только к ним съездить!

Я растерянно положила подарок на пустой стол и принялась разворачивать. Упаковано было на совесть, и мне понадобился канцелярский нож, чтобы содрать коричневую с чёрными и белыми вкраплениями обёрточную бумагу. Внутри оказалась коричневая коробка, а в ней бутылка виски, два стакана и бархатный тёмно-синий мешочек с чем-то тяжёлым. Я открыла его и увидела серые кубики, как для игры в кости, только без точек на боках. Взяла несколько из них в руку – приятная тяжесть и прохлада камня.

– Игорь, ты не знаешь, что это? – спросила я, показывая ему кубики на ладони.

– Камни для охлаждения виски, – отозвался он. – Вместо льда.

Они заметили жадные взгляды, которые я бросала на бутылки с алкоголем?

Отправив камни в морозилку, я сделала себе кофе, и, как планировала, осталась пить его в пустой кухне.

Я плохо спала прошлой ночью. Опять. И теперь в мой сонный разум легко просачивались иррациональные мысли, бредовые образы и фантазии. Всё казалось мне не простым, не случайным. Все вещи и события отбрасывали тени, и меня это беспокоило. Даже кофейная чашка казалась мне подозрительной и ненадёжной.

Вчера вечером в виртуальном кабинете кто-то был. Сначала я уловила за спиной шуршание, которое привыкла считать дефектом программы. Потом к шуршанию добавился новый звук. Как будто я оказалась в зимнем лесу и слышу похрустывание снега под чьими-то медленными шагами. Внезапно всё стихло. Какое-то время я прислушивалась, отчего тишина немного отяжелела. Так всегда бывает, когда концентрируешься на слухе. Тишина как будто наливается кровью, становясь более заметной, полновесной.