От этих слов стало невыносимо больно. Лань Сичэнь даже как-то отстраненно осознал, что Шоюэ под их ногами завибрировал, чувствуя душевные метания своего хозяина. А-Яо опять сделал все, чтобы уберечь его, Лань Сичэня, просунув в петлю свою собственную шею. А-Яо шел по очень скользкой дороге, одним лишь чудом умудряясь не падать на ней — и при этом заботился о своем побратиме.

— Ты прав, А-Яо, я не могу тебя понять, — выдавил из себя с трудом Лань Сичэнь. Он тут же ощутил, как обреченно опустились плечи под его руками, и обнял крепче, прижимаясь губами к затылку. — Но я могу тебя принять. Не скрывай от меня свое сердце: ему всегда будет место в моем.

========== Глава 15 ==========

Лань Сичэнь сказал лучшее из того, на что можно было надеяться.

Впрочем, Цзинь Гуанъяо не тешил себя иллюзиями: на подобное он и не рассчитывал. Он сказал правду, говоря, что Лань Сичэнь не должен его понимать. Природный характер и система воспитания сделали Лань Сичэня человеком из иного, словно бы параллельного мира. Когда-то, только постигая закулисную кухню мира заклинателей, Цзинь Гуанъяо неоднократно задавался вопросом, как в ордене Гусу Лань умудряются обходиться без грязных подковерных игр.

Ибо они, эти игры, имелись везде. В большей или меньшей степени они управляли жизнью всех орденов и большинства кланов. Даже самый маленький из них, состоящий буквально из членов одной небольшой семьи, все равно имел свои собственные нерешаемые противоречия. Как ни странно, чуть лучше обстояли дела как раз в великих орденах: в Цинхэ Не многие умирали молодыми, просто не доживая до того времени, когда политические игры становятся выгоднее удара саблей, а Юньмэн Цзян в войне с Цишань Вэнь лишился почти всей элиты. Цзян Ваньинь собирал свой орден по крупицам, и пока тот, обновленный, восставший из пепла, во многом походил на своего главу, будучи таким же прямым, открытым и нетерпимым.

Орден Гусу Лань и здесь стоял на особицу. На данный момент его можно было считать едва ли не старейшим орденом из всех, и управляли им умные люди, скопившие множество самых разнообразных знаний. Цзинь Гуанъяо очень долго не мог поверить, что внешняя чистота действительно соответствует внутренней: даже зная Лань Сичэня как самого светлого и праведного человека в своей жизни, Цзинь Гуанъяо не сомневался, что старшее поколение в его ордене просто лучше всех прочих умеет заметать следы.

Однако время шло, Цзинь Гуанъяо получил исключительную возможность узнать об ордене Гусу Лань изнутри, ознакомиться с его самыми глубинными тайнами, — но нашел лишь…

Отстраненность.

Орден Гусу Лань мог позволить себе отстраниться от политической жизни, не теряя при этом своего положения. Накопленные веками знания, тщательно выпестованные адепты, поразительная гармония силы ума и мощи тела — все это возносило орден на поистине заоблачную высоту. Если бы в Гусу Лань желали, они могли бы на равных схлестнуться с Цишань Вэнь, но — это и было самым удивительным — они не желали. Свою духовную чистоту в Гусу Лань ценили дороже политических амбиций.

И Лань Сичэнь был воистину достойным наследником своих предков и самым подходящим главой для своего ордена. Он не участвовал в мирских распрях, но при этом всегда готов был протянуть руку нуждающемуся. Он никогда не нападал и не обвинял — но всегда готов был встать на защиту. В душе Лань Сичэня не было места ни ненависти, ни зависти, ни обиде. Он видел в людях хорошее и готов был помогать увидеть это хорошее всем остальным.

Лань Сичэнь действительно не способен был понять, каково это: ударить прежде, чтобы не ударили тебя. В его видении мира такого просто не могло быть. Лань Сичэнь свято верил, что если улыбаться — тебе улыбнутся в ответ.

И все же…

И все же он готов был принимать своего названого брата таким, каким тот был. Цзинь Гуанъяо чувствовал себя уличным псом, которого неожиданно подобрали и пригрели. Такой пес никогда не пожалеет, что крал еду, отвоевывал свое место в стае и кусал тех, кто хотел его пнуть… Однако он также никогда не забудет обращенной к нему доброты и руку, что не побрезговала его погладить.

К воротам города И названые братья спустились в состоянии неожиданного покоя. По крайней мере, Цзинь Гуанъяо очень хотелось верить, что Лань Сичэнь его тоже ощущает. Сам Цзинь Гуанъяо, столько лет скрывавший ото всех одну тайну за другой и больше всего опасавшийся, что о них узнает Лань Сичэнь, сейчас почувствовал облегчение. Это походило на вскрытие гнойной раны: сперва отчаянно больно, но потом становилось все лучше. Лань Сичэнь не просто верил ему — он верил в него, и это заставляло душу Цзинь Гуанъяо воспарять к вершинам.

Он не был уверен, что не совершит сейчас какое-нибудь безумство, однако царящая вокруг атмосфера отнюдь не располагала к романтике. Цзинь Гуанъяо помнил город И как мрачное безрадостное место, но казалось, что за десять лет обстановка здесь только ухудшилась. Даже сам воздух чувствовался каким-то плотным, тяжелым и удушающим.

— Здесь живут люди? — растерянно спросил Лань Сичэнь, оглядываясь по сторонам. Рука его плотно сжимала меч, только-только убранный в ножны.

— Раньше — точно жили, — ответил Цзинь Гуанъяо. — Я был здесь десять лет назад и еще тогда удивился, как они умудряются существовать в столь неподходящем месте. Здесь скудно и безрадостно, люди жили плохо и умирали рано, но все равно не пытались перебраться куда-то еще. Было бы только логично, если бы они одумались… Но люди, увы, не самые логичные создания.

— Здесь все пропитано тьмой, — покачал головой Лань Сичэнь. — Это не просто плохой фэншуй. Такое впечатление, что тут вообще нет никого живого.

— Как бы то ни было, нам надо вовнутрь, — вздохнул Цзинь Гуанъяо. — Куда бы люди отсюда ни делись, они вряд ли прихватили с собой покойников…

Город И встретил их густым туманом. Не той легкой безмятежной дымкой, окутывающей Облачные Глубины, а плотной липкой завесой, буквально забивающейся в нос и в рот, застилающей взгляд и скрадывающей звуки. Цзинь Гуанъяо невольно придвинулся к Лань Сичэню. Тот не только не возражал, но даже сам первым взял его за руку. Цзинь Гуанъяо на мгновение стало неловко: его ладонь была ледяной, а пальцы Лань Сичэня — очень теплыми. Однако Лань Сичэнь лишь ободряюще пожал ему руку и прошептал:

— Я не хочу тебя потерять, А-Яо.

Он продолжили путь бок о бок. Ничто в городе не подавало признаков жизни. Цзинь Гуанъяо помнил свой визит сюда: на улицах не стояла толчея, и даже бедный городской рынок не выглядел бойким, но все же необычным город И назвать было сложно. Люди работали, дети играли, собаки путались под ногами — и не громкий, но привычный для любого города гомон стоял над домами.

Сейчас же тишина стояла… мертвая. Осознав это, Цзинь Гуанъяо сглотнул и придвинулся еще ближе к Лань Сичэню, коснувшись плечом его плеча.

— Эргэ… — произнес он внезапно заледеневшими губами. — Это ведь не может быть дагэ, верно?

Лань Сичэнь запнулся на мгновение, так, что если бы они не держались столь близко, Цзинь Гуанъяо и не заметил бы этого.

— Н-нет, — не очень уверенно произнес Лань Сичэнь. — Не думаю…

— Левая рука уничтожила семью Мо и могла бы продолжать, если бы твой брат не остановил ее, — все же не сумел сдержать дрожи Цзинь Гуанъяо. — Возможно ли, что правая рука пошла еще дальше — ведь ее остановить было некому?

От мысли, что по его вине был вытравлен целый город — пусть бедный, малолюдный, никому толком не нужный, но все же город, полный людей, — к горлу Цзинь Гуанъяо подступила тошнота. Он никогда не был жестоким, и причинение вреда никогда не было для него самоцелью. Цзинь Гуанъяо скрупулезно взвешивал свои планы и цену на них и принимал решение сообразно практическим выводам. Он не жалел о жертвах, принесенных во имя цели, однако бессмысленные смерти не могли не ужасать.

— Ты слышишь? — замер вдруг Лань Сичэнь, и его родной голос вывел Цзинь Гуанъяо из водоворота самобичевания.

Из тумана до них отчетливо донесся перестук бамбукового посоха. Вслед ему добавился и быстрый топоток чьих-то легких ног. Цзинь Гуанъяо облегченно выдохнул.