Тодороки поднялся, стараясь распределить вес так, чтобы облегчить легкую боль в ноге. Как бы он ни хотел направиться домой, решаться на столь серьезное действие было довольно безрассудно; в конце концов, он мог элементарно не дойти.

Да и, признаться, оставаться здесь, в тени леса, в шалаше рядом с эмоционально неуравновешенным наездником пришлось… Тодороки по вкусу. Какое-то незнакомое ранее чувство незаметно подкрадывалось к нему. Он списывал это на необычное времяпрепровождение и непривычное место.

События последних дней совершенно не вписывались в его привычную картину мировосприятия. Он, привыкший жить в королевстве, не предполагал, что когда-нибудь окажется в диком лесу в компании… нет, Тодороки уже не мог назвать Бакуго дикарем (хотя бы потому, что дикари сразу убивают первых встречных, а не вытаскивают их с того света). Тодороки и раньше чувствовал себя скованным во дворце, словно находился в стеклянной банке, поэтому детские вылазки в деревню к друзьям были едва ли не единственной его отрадой; сейчас же различия ощущались явственнее (и были явно не в пользу дворца).

Положение, в котором он оказался, должно было его пугать, но… нет? Конечно, сначала, оказавшись вдалеке от дома, без припасов и без возможности вернуться, он был обеспокоен, но позднее тревога сменилась едва ощутимой, почти эфемерной умиротворенностью? Он скучал по удобству, но также понимал, что мог бы прожить здесь, в лесу, довольно долгое время и не почувствовать явного дискомфорта. Да и с Бакуго он чувствовал себя уютно. Его манеры оставляли желать лучшего, однако в его действиях не виделось искусственности, которой прогнил высший свет (со смертью старшего брата и маячащей впереди коронации принцу приходилось выходить гораздо чаще в него). Для Тодороки это было не ново, но в свете последних событий воспринималось едва ли не как глоток свежего воздуха посреди песчаной бури. И он не мог отрицать того, что эта искренняя сторона характера наездника привлекала его.

Вообще, в Бакуго, как оказалось, было много приятных сторон — неприятных, конечно, было не меньше, однако принц постепенно переставал концентрироваться на них.

В очередной раз услышав рев, Тодороки двинулся в его направлении, перед этим взяв меч и закрепив его на поясе — мало ли что могло попасться ему на пути. Неумолимый интерес и бесконечно возникающие вопросы о том, что происходит возле горы, в низине которой находился темный вход в пещеру, — именно в том направлении уходил Бакуго, едва начинался новый день, — в конечном итоге сподвигли его на безрассудство.

Он понимал, что поступал необдуманно, идя по направлению к пугающему реву, от которого стремительно уносились стаи птиц, но интерес к драконам после долгих разговоров с наездником рос, превращаясь в детское «хочу и все тут».

Ну не случится ведь ничего, правда же?..

Он только посмотрит и уйдет.

В конце концов, Бакуго не говорил ему не идти за ним.

Тодороки, осторожно ступая на раненую ногу, отводил от лица ветви и медленно продвигался по протоптанной тропе, внимательно смотря по сторонам — наткнуться на дикого зверя в очередной раз не хотелось. На половине пути в голове Тодороки начали всплывать детали из прочитанных книг о драконах (половину из них Бакуго решительно опроверг, другую насмешливым взглядом поставил под сомнение). Поэтому сейчас, когда принц убедился, что практически ничего не знает об их культуре и истории (где-то здесь наездник должен был бы издать сальный смешок), его же собственное воображение подкладывало ему свинью, вынуждая представлять различные несуразицы.

Тодороки, пару раз чуть не споткнувшийся о корни, наконец вышел на открытую, большую поляну, расположившуюся возле подножия величественного Торуса.

И увидел вдалеке дракона, возвышавшегося над Бакуго, который сидел, скрестив ноги, и не прерывал зрительного контакта.

Тодороки перестал дышать.

У него мысли смешались в несуразный поток, который исчезал за горизонтом на краю света и разбивался о вселенскую пустоту. Он, всю дорогу в красках представлявший себе дракона, которого довольно смутно помнил — единственная встреча с ним оказалась малоприятной, — и думающий о том, как он будет восхищенно заглядываться на мифическое существо, стоял в оцепенении.

Потому что все внимание Тодороки было украдено наездником.

Лицо Бакуго, обычное хмурое, было умиротворенным и сосредоточенным; глаза, уверенно горящие, ясно смотрели в большие золотистые глаза дракона. Его спина была ровной, лишившись привычной сутулости, а красная меховая накидка, закрывающая плечи, ниспадала на колыхающуюся траву. Грудь, на которой покоились висящие красные и зеленые бусы, мерно вздымалась, вторя дыханию дракона. На блондинистых, растрепанных прядях сверкали лучи солнца и освещали его профиль, отчего татуировки под ключицами казались более отчетливыми.

Тодороки, пытаясь поставить раненую ногу чуть удобнее, наступил на треснувшую ветвь.

Дракон и Бакуго повернулись в его сторону одновременно.

На лице Бакуго проскользнула глухая злость вперемешку с раздражением, от которых могли сгнить деревья и пожелтеть трава. Спесивая смесь чувств сменилась еле различимым испугом.

Перед глазами Тодороки не проносилась вся жизнь, не возникали красочные картинки забытого прошлого, не звучали собственные мысли-сожаления о несостоявшемся будущем — все его внимание были сосредоточено на медленно выпрямляющемся драконе, который собирался извергнуть столп пламени.

И сейчас Тодороки смог рассмотреть чарующее существо, на красной чешуе которого чуть заметно отражались отблески солнца. Его длинный хвост, усеянный шипами, лежал на земле, в то время как широкие крылья взметнулись, накрывая поляну густой тенью. Ноздри расширились, желтый зрачок красных сощурившихся глаз увеличился. Он изогнул длинную шею, расставляя крупные когтистые лапы в стороны, и выпятил широкую грудь, набирая воздух в легкие.

Драконы, думал Тодороки, были по-дьявольски роскошными существами.

Дракон резко повернулся в сторону и, оттолкнувшись лапами от земли, взметнулся в воздух, стремительно исчезая среди гор могущественного Торуса.

Тодороки потребовалась пара секунд на осознание своего спасения.

— Какого черта ты здесь забыл?! — закричал резко поднявшийся с земли Бакуго, едва не путаясь в ногах; Тодороки кожей ощущал раскаленный гнев, от которого пересохло собственное горло. — Убирайся отсюда!

— Я…

— Свали к дьяволу!! — заорал он, делая угрожающий шаг в его сторону.

Тодороки скрылся среди ветвей.

Возле шалаша на него навалилось чувство вины, от которого трещали ребра и заполошно билось сердце, поднявшееся в глотку и вставшее в нем резным камнем. Он повел себя как глупец, как непослушный ребенок, которому следовало всыпать розгами и отправить ночевать в холодный сарай. Тодороки, прислонившись к дереву и уперевшись в него макушкой, без конца крыл себя отъявленными нецензурными выражениями, которые слышал в деревнях и которые узнал от Бакуго.

Бакуго… был в ярости.

Тодороки разъедало осознание того, что он был тем, кто вывел наездника из себя и нарушил его единение с драконом. Тяготящее ощущение, от которого хотелось как можно скорее отделаться, продолжало высасывать из него крупицы самоконтроля и возводить башни сожаления.

И чем он только думал, когда направился на поляну?

Тодороки съедал сам себя, медленно обгладывал кости и корил за безалаберность, которой не позволял проявляться даже в детстве, всегда стараясь придерживаться разумности.

И вот.

Бакуго вернулся поздно вечером, когда солнце уже зашло за горизонт. Тодороки сидел напротив горящего костра, не испытывая страха перед огнем из-за терзающих мыслей, под гнетом которых его плечи опустились.

— Извини меня, — произнес Тодороки, смотря себе под ноги и крутя на стертом пальце кольцо, под металлом которого начинала гореть кожа. — Мне не следовало приходить и мешать тебе. Я повел…

— Завались, — устало произнес Бакуго, зачесывая волосы назад и садясь на бревно рядом.