— Удиви меня. — Бакуго завязал мешок и вальяжно развалился на бревне, ожидая продолжения.

Тодороки принялся рассказывать про королевства полуострова Тэлдем и прилегающие земли, про народ, занимающийся земледелием и скотоводством на юге, про быстро развивающиеся технологии Олирата, который при этом не отказался от магии и использовал ее в качестве основы. Он рассказал про праздники и обряды, про ремесленное дело, активно процветающее на востоке (разве что он опустил подробности военных походов, которые совершали его предки, да и нынешний король).

Тодороки интересовался историей и культурой своей родины, проводя множество времени в архивах, когда тренировки с мечом подходили к концу, и был всегда рад поделиться своими знаниями (которые, к его разочарованию, не находили отклик у круга его приближенных, но откликались интересом у друзей, в компании которых он проводил остававшееся свободным время, и матери, умершей больше десяти лет назад).

Бакуго сначала слушал в пол-уха, не показывая особой заинтересованности, а после повернулся к нему, задерживая взгляд на блестящих глазах, и принялся спорить по поводу добычи ископаемых. Тодороки понадобилось больше получаса, чтобы убедить Бакуго в том, что методы его народа устарели. Он невольно подумал о том, что проигравший спор Бакуго выглядел донельзя ранимым: он скрестил руки на груди, расширил ноздри и нервно притоптывал сапогом, поднимая крохи грязи, что летела во все стороны из-под подошвы.

Однако позднее, когда Тодороки сообщил о проблемах с земледелием на севере Тэлдема, уже Бакуго был тем, кто мог устроить лекцию, которой позавидовали бы умы Эфена. Принцу бы листок и перо, чтобы пустить его речь под запись.

— Откуда у тебя столь обширные сведения о земледелии?

— Мы живем за его счет, — ответил тот, и тень упала на его лицо.

Тодороки был заинтересован резкой сменой настроения, но посчитал, что уточнять, в чем именно дело, сейчас было бы лишним. Разговор, затянувший их обоих, начал подходить к концу с садящимся солнцем.

— И все равно эта твоя история ересь собачья, — произнес наездник через некоторое время, пролистывая страницы забранной книги; он не вчитывался в слова (Тодороки подозревал, что он не понимал написанное), лишь скользил по ним беглым взглядом, останавливая внимание на рисунках.

Теплый вечерний ветер закружил в игривом танце привязанные к подпоркам шалаша ароматные мешочки с травами, наполняя воздух сладостью.

— Чем тебе так не угодила история? — Тодороки сидел напротив Бакуго; боль в ноге не отступала, продолжая назойливо пульсировать. Долгий разговор смог отвлечь его от болезненных ощущений, но не притупить их. Тодороки казалось, что его нога готова была вот-вот взорваться, разлетевшись на сотни кусков. Он уже не в первый раз пожалел о том, что в уцелевшем мешке не оказалось лекарств и трав.

— Ты не можешь знать, что произошло на самом деле. Ты не присутствовал при тех событиях. — Бакуго вглядывался в переписанные страницы, на которых рассказывалась история создания замка Торнбери. — Тебе могли наплести, что угодно.

— И на что же, по-твоему, тогда следует полагаться, если единственный проверенный источник знаний может нагло обманывать?

— Э-э-э, — Бакуго отложил книгу и неловко почесал шею, — своему чутью.

— Обязательно доверюсь ему, когда буду записывать предания под определенным символом гарантии достоверности.

(Принимать политические решения, скорее).

— Ты меня бесишь, — скривился Бакуго. — Из-за твоего безэмоционального тона и постной рожи я не понимаю, когда ты пытаешься пошутить.

— Но я не шучу, — удивился Тодороки, вызвав лишь больше возмущения на чрезмерно эмоциональном лице Бакуго.

За долгий разговор, в который Тодороки окунулся с головой (с Бакуго, оказывается, было довольно интересно, хоть и несколько неловко — сказывалось различие культур и взглядов на многие вещи), он выяснил, что наездники драконов не извергают пламя изо рта, не устраивают жертвоприношения и не нападают на ближайшие населенные острова, чтобы добыть себе пропитание.

— У вашего народа царствует анархия? — спросил Тодороки.

Когда Тодороки открыл рот, чтобы объяснить значение, Бакуго резко выставил руку вперед.

— Не начинай. Я уже понял, что ты считаешь нас безмозглыми пробками без мозгов. — Он закатил глаза; Тодороки в смущении поджал губы, пока стыд из-за предубеждения покрывал шею красным. — Я знаю, что это. Нет, у нас прописаны законы. Что-то наподобие: не кради скот у соседей, иначе будешь должен в два раза больше украденного.

— На моей родине за кражу полагается наказание в виде ударов плетью. Но я помню случай, как казнили крестьянина за то, что он украл несколько монет у приближенного к короне. — Тодороки не одобрял это, но и повлиять на отца, вынесшего приговор в частном порядке, не мог. — У вас не существует казни?

— За убийство дракона, — ответил Бакуго, скептично посматривая на брусок дерева, приобретающий очертания волка. И, сжав его чуть сильнее, чем следовало, едва не отломил кусок, который должен был стать хвостом. — И за убийство соплеменника.

Тодороки понятливо кивнул.

Тодороки не собирался узнавать Бакуго ближе (это отдавало невозможной глупостью — кто в здравом уме будет узнавать того, на кого в скором времени будут направлены военные силы его королевства?), но детское любопытство заставляло его интересоваться чужой культурой; то, что сам Бакуго с напускной неохотой рассказывал о своем народе, лишь подкрепляло его любознательность.

— И не покрываетесь в старости чешуей? — спросил он и скривил губы от очередной вспышки боли.

— Кто тебе такую чушь сказал?!

— А в пепел после смер… — Тодороки, почувствовав на себе уничижительный взгляд, замолк, стараясь не обращать внимания на разрывающуюся от боли ногу.

Бакуго поднялся со шкур и подошел к столу, чтобы сгрести несколько камней из маленьких мешков себе в ладонь. Он покинул шалаш, забрав кружку и оставив Тодороки в недоумении.

Тодороки было проще представлять Бакуго одним из тех дикарей, что жили на западном, одиноком и недоступном острове посреди океана и совершали набеги на поселения. Ломающиеся стереотипы были похожи на перевернувшийся мир, перед этим проделавший сотню оборотов и сведший с ума тех, у кого были проблемы с вестибулярным аппаратом.

Бакуго вернулся спустя несколько минут с кружкой, впихнув ее в руки Тодороки.

— Что это? — Он смотрел на порозовевшую воду (или, возможно, из-за боли у него мутнело в глазах, и вода на самом деле была прозрачной, бесцветной).

— Отрава. Ты достал меня, и я решил тебя травануть.

— Сомневаюсь, что ты бы стал травить.

— И что бы я сделал, о великий сборщик легенд и преданий?

Бакуго, облокотившийся о стенку, расплылся в широкой, пугающей ухмылке, на которой Тодороки невольно задержал взгляд.

— Зарезал бы темной-темной ночью?

— У меня хорошая реакция, так что это было бы затруднительно.

Бакуго фыркнул и ткнул пальцем на кружку.

— Сардоникс. Действует как обезболивающее, если его растворить в воде. Пей давай, пока от боли не скопытился.

Тодороки потупил взгляд: его попытки не показывать свое плачевное состояние спикировали на атлантическое дно.

— Ненавижу, когда всякие идиоты игнорируют боль, чтобы казаться сильнее.

Тодороки не пытался казаться сильнее, он просто не хотел лишний раз напрягать Бакуго, который и так делал для него куда больше, чем он ожидал.

Бакуго все меньше сравнивался у Тодороки с дикарем.

А потом он кинжалом перерезал глотку напавшей на них рыси, и все вновь встало на свои места. Ну почти что. Вытащенные детали из продолжающего работать механизма и замененные на другие, без необходимых зазубрин и отметин, не могли встать так же ровно, как и их предшественники; тщательно поддерживаемый механизм дал сбой.

Поэтому Тодороки, восхищенно глядя на то, как кровь покореженной струей вытекала из шеи рыси, а руки Бакуго окрашивались в красный, попадая на шею и щеки и оставляя на них теплые капли крови, думал о том, что это смотрится до неприличия эффектно.