— Я бы мог предложить разжечь камин и согреться, — между поцелуями произнес Шото, выгибая шею под пылкими касаниями горячего языка; он чувствовал, как острые зубы прикусывали кожу и чуть оттягивали ее, вынуждая беззвучно раскрывать губы.

— У меня другая идея назревает. — Кацуки, поцеловав Шото за ухом, выпрямился и навис над ним, облизывая губы. От него не осталось незамеченным, как Шото поплывшим взглядом проследил за его кончиком.

— Не понимаю, о чем ты, — хрипло сказал он и состроил невинное выражение лица; его пальцы уже путались в пряжке ремня Кацуки.

Кацуки ухмыльнулся и через легкую ткань штанов прошелся ногтями по побледневшему шраму Шото на голени; его глаза потемнели. Он подхватил Шото под колени, резко притягивая к себе и заставляя тихо охнуть, когда их бедра соприкоснулись. Несколько подушек упало на пол.

— О, не парься, уверен, ты ее оценишь.

— Уж постарайся, чтобы я оценил, — Шото ласково улыбнулся, притягивая Кацуки к себе за плечи.

— Придурок, — влюбленно произнес он.

Шото, скрестивший ноги на его пояснице, широко раскрывал рот, позволяя Кацуки целовать его до саднящих и покрасневших губ, пока все внутри разбивалось и собиралось заново. Он запустил руки под его задравшуюся рубашку, поглаживая сильную, разгоряченную грудь и пальцами очерчивая татуировки, рисунок которых отпечатался в его памяти калеными прутьями.

Кацуки, оторвавшись от губ Шото, припал к обнаженному плечу, чувствуя длинные пальцы, нежно оглаживающие его бока, и сбившееся дыхание над ухом. Стук раздававшегося под ним трепетного сердца казался настолько искренним, что у Кацуки заболело собственное.

— Погоди, Кацуки, — Шото попытался отстранить его от себя, чувствуя запах гари, — ты не чувствуешь?

— Ага, охренеть как чувствую. — Он вклинился коленом между ног Шото, заставляя того сдавленно зашипеть и грозно уставиться на него.

— Я не… не об этом. Запах. Как будто что-то горит? — неуверенно задал вопрос.

Кацуки, выпрямившись, повел носом по воздуху. И нахмурился.

— Диван горит, — произнесли они одновременно, распахивая глаза.

Они соскочили с дивана, но, запутавшись в переплетенных ногах, повалились на пол, ударяясь коленями и локтями. Ранее сброшенные подушки все же несколько смягчили их падение, спасая головы от удара об пол.

Десятью минутами позднее, когда мебель была спасена (относительно), они решили, что одними подушками, которыми была прикрыта гарь, им не обойтись. Безрадостная задача притащить в дом новый диван нависла над ними.

— Не могу сказать, что оценил порчу имущества. — Шото, переживающий о добротном состоянии дивана (он ему очень нравился), посмотрел на Кацуки, держащего в руке на половину осушенный стакан с водой. — Мне лестно, что из-за меня ты поджег диван…

— Это было не из-за тебя!

— … но это повод основательно задуматься над тем, чтобы поставить у кровати ведро с водой.

Кацуки, громко кричащий на весь дом, явно не был впечатлен его идеей.

***

— Я не понимаю, зачем ты хочешь это сделать. — Кацуки, стоящий перед родительским домом, нервно стучал ногой по земле и держал руки скрещенными на груди.

— У моего королевства есть такая традиция, — устало повторил Шото, посматривающий на дверь. — Нет ничего постыдного в том, чтобы познакомиться с родителями человека, с которым ты состоишь в отношениях.

— Ты уже знаком с ними! Мы даже у них обедали! Четырежды! — Кацуки четыре пальца выставил перед его носом, чтобы придать своим словам весомость.

— Но это другое.

— Нет!

— Да. — Шото вздохнул. С Кацуки все же иногда было тяжело. — Я хочу представиться им официально.

Кацуки посмотрел на него, как на умалишенного.

— Ты в курсе, что каждая тварь в деревне знает, что мы встречаемся?

— Кацуки, я говорю про официальность. — Ему пришлось затратить все силы на то, чтобы не закатить глаза; привычки Кацуки постепенно передавались ему.

— Да сдалась она тебе! — топнул ногой Кацуки.

— Ты нервничаешь? — в лоб спросил Шото, подходя ближе. Кацуки вновь сложил на груди руки, прислоняясь спиной к забору и смотря на детей, играющих перед домом напротив, чтобы собраться с мыслями и объяснить ему, насколько это тупая идея. И нет, он совсем не нервничает, ему совершенно плевать.

— Я не хочу выглядеть идиотом, — ушел от ответа на вопрос, так и не найдя подходящих аргументов. — Что ты собираешься сказать? Привет, это я, двумордый, встречаюсь с вашим сыном, но вы и так в курсе, пока?

Шото встал рядом с Кацуки, опираясь спиной о забор. Он, подняв голову, посмотрел на безоблачное небо.

— Я скажу, что люблю вашего сына. И что больше никогда не причиню ему боли, потому что не смогу еще раз увидеть разочарование на его лице. И еще я скажу, что у меня серьезные намерения. Поэтому вы можете не беспокоиться о нем. За меня, наверно, стоит, потому что я собираюсь провести с ним всю жизнь, но у меня достаточно крепкая психика, так что все должно быть нормально.

Через некоторое время Кацуки повторил куда более тише и обреченнее, при этом закрывая лицо руками:

— Я буду выглядеть идиотом.

Шото, склонивший голову на бок, заметил, как пылали его щеки, уши и шея.

— Кацуки, Шото! Заходите в дом скорее! — раздался радостный голос матери Кацуки позади.

Уже позднее, когда официальное знакомство состоялось (во время него никто не пострадал, разве что была пролита пара тонн родительских слез), Шото и Кацуки шли домой. На остров уже опустился темный вечер, поэтому единственным светом на широкой дороге служили желтые окна домов, жители которых уже готовились ко сну.

Шото начинал беспокоиться. После того, как они покинули родительский дом, настроение Кацуки изменилось, словно его терзало что-то. Он надеялся, что не сделал ничего из ряда вон выходящего, но спрашивать, в чем состояла причина перемены, не спешил — Кацуки сам расскажет ему, если посчитает нужным.

— Эй, — сказал Кацуки и остановился. Шото, обернувшись, тоже встал, тревожно замечая, как сильно был нахмурен его лоб и как искусаны были губы. — Ладно, не важно.

— В чем дело?

— Я сказал, не важно!

— Я сделал что-то не так? — Шото опустил взгляд, вспоминая события довольно спокойного вечера. Да, Кацуки выглядел не самым радостным человеком на свете (в конце концов, его смущение можно было потрогать на ощупь), но если бы он на самом деле не был в восторге от идеи Шото, он бы послал его, не выходя из дома.

Кацуки, произнося нечленораздельные звуки, провел рукой по задней стороне шеи, собираясь с мыслями.

— Нет. Я просто… черт, ладно, — выдохнул тот и уверенно подошел к Шото. — Мои родители от тебя в восторге. Они даже… слишком в восторге. И я подумал… черт, — Кацуки фыркнул и замолчал, смотря в сторону.

Шото, внимательно слушая Кацуки, пытался понять, что он имел в виду. События вечера, разговор, это официальное знакомство, родители и…

Шото выпрямился.

Он притянул Кацуки за ремень, чем вызвал бурю недовольства, и произнес, скользя губами по его виску:

— Ты бы обязательно понравился моей маме.

***

Шото сидел за столом в спальне, обложившись книгами и словарями, принесенными из библиотеки на острове. Понадобилось время для того, чтобы сопоставить геометрические символы наездников с буквами, которыми писали в их королевстве. Язык письма драконьего народа не казался ему сложным для изучения, но все же проблемы в том, как записывать определенные слова, переводя их на чужой язык, были. Он видел, что наездники взяли за основу письменность Тэлдема и Олирата, но видоизменили ее, образовав символы. Но за несколько столетий языки успели претерпеть изменения.

Шото откинулся на спинку стула, протирая гудящие виски. Ему казалось, что он сможет сам разобраться в записях, но проблемы возникли уже на десятом символе. Кацуки, валяющийся на кровати и читающий… что-то (Шото не понимал название), закинул ногу на ногу, не обращая на него внимания.

— Кацуки, не мог бы ты мне помочь? — спросил Шото, поворачиваясь к нему.