Тодороки не предполагал, что отец поступит вот так.

От желания вгрызться Тодороки Энджи в глотку скрипели зубы и чесались десна.

Но это потом, все потом, сейчас…

Бакуго, заметивший перемену в его лице, хлестко усмехнулся.

— Ублюдок. Все это время ты использовал меня.

— Я не использовал тебя! Мой отец… я не знал, что он планирует! Он не писал, что собирается отправиться сюда с армией! Я ду…

— Заткнись! — Бакуго трясло от злости и гнева.

— Я прошу тебя, поверь мне. — Тодороки сжимал пальцы в кулак, не обращая внимания на режущую боль в ладони; она приводила его в чувства, заставляла говорить, действовать, пытаться убедить Бакуго в том, что он не причастен к плану отца. — Я бы не стал тебе врать.

— Ты уже соврал мне! — Бакуго сжимал рукоять кинжала правой рукой, в то время как другой сгибал и разгибал пальцы; Тодороки слышал тихие звуки искр, исходящие из его левой ладони, которые ливень не мог потушить.

— Это был единственный раз! Все, что я хотел и хочу, это чтобы ваш народ жил в мире с моим!

— Перестань нести чушь! — Бакуго скривился.

— Что я должен сделать, чтобы ты поверил мне? — Тодороки опустил колотящиеся от напряжения руки, только сейчас понимая, что почти не дышал; он глубоко и шумно вдохнул, чувствуя боль в рвущихся легких.

Бакуго молчал, сверля его взглядом, от которого сворачивалась кровь и являла собой жгучую лаву. Тодороки медленно выгорал изнутри.

— Если бы я был заодно с отцом, допустил бы я этого? Чтобы, — он оглянулся на стоящего в оцепенении рыцаря, — чтобы ты увидел весь этот спектакль? Я бы повел тебя сразу к отцу. Придумал бы что-нибудь, но дотащил бы тебя до его лагеря. Зачем стоять и уговаривать тебя послушать меня, если мы можем с этим рыцарем взять тебя в плен?

— Хрен вы меня возьмете в плен, — спокойнее сказал он. Искры из его ладони перестали вырываться.

Тодороки, сглотнув, снова подошел к нему, стараясь заглянуть в глаза, но тот старательно отводил их и прятал за мокрой челкой. Тодороки хотел зачесать ее назад, оставить руку на затылке и притянуть Бакуго к себе, шепча на ухо извинения за неразумность поступков отца. Он почти потянулся к нему, но одернул себя.

— Где ваш король? — спросил Бакуго, кривя губы. — Эй, ублюдок, — посмотрел на рыцаря, сидевшего возле своего друга, еще не пришедшего в сознание.

— Дальше к горе, на север.

— Что ты собираешься делать? — Могильный холод, от которого закостенели позвонки, пробежался по спине чуть расслабившего Тодороки.

— Поговорю с ним один на один. — Бакуго убрал кинжал за пояс, зачесал челку. В его взгляде застыл вызов. — И убью его.

Холод забрался под кожу, оплел кости и льдистой коркой покрыл внутренности.

— Ты с ума сошел, — произнес фразу на выдохе. — У него армия из лучших воинов на всем материке. — Тодороки схватил его за плечо и встряхнул, удерживая на месте. — Даже если с тобой будет Виорайт, у тебя нет и шанса.

— Отвали, — Бакуго попытался скинуть его руку, но Тодороки на этот раз держал крепко, будто от этого зависела судьба мироздания. — Отпусти меня, мать твою!

— Я не позволю тебе пойти и умереть.

— Я собираюсь прикончить твоего повернутого отца, а не умирать!

— Я же сказал, — Тодороки процедил сквозь сжатые зубы. Растерянность сменялась гневом и возводила баррикады. — У него армия!

— Да хоть две армии, хоть двадцать две! Мне плевать! — Он вновь попытался оттолкнуть от себя Тодороки, но тот перехватил его руку; Бакуго зарычал. — Ты не понимаешь?! Я не могу это так оставить! — Наездник вырвал руку, отскакивая от покачнувшегося Тодороки.

И Тодороки понял: что бы он, Тодороки, ни говорил,

как бы ни взывал к голосу разума,

как бы ни просил и ни умолял,

Бакуго все равно отправится к Энджи Тодороки.

Полетит, побежит, доползет.

Тодороки видел глаза, горящие стальной уверенностью и жаждой мести за свой народ, и в его голове проносились события последних трех недель, от которых было нестерпимо плохо и хорошо. Что-то наподобие липкой патоки и карамельного меда, обволакивающих своей теплотой и сладостью. От них во рту растворялся сахар и почему-то горчил на языке. Собственная трехнедельная сказка без пиратов, кораблей и сокровищ, конец которой мать не расскажет на свой лад, исправив жестокий и реалистичный конец.

Тодороки представлялось то, что могло бы быть. В ярких, но расплывчатых красках, потому что его глаза готовы были наполниться влагой, которую он силился отогнать.

Тодороки мог бы научиться вырезать из дерева фигурки (не без помощи Бакуго, потому что он бы сам наверняка поранился), они спалили бы диван (потому что Бакуго не всегда контролировал свою силу), Тодороки бы официально представился его родителям, выучил бы их письменность и наконец увидел бы начало праздника.

Бакуго развернулся, собираясь призвать Виорайта.

Тодороки понимал: еще немного, и Бакуго ему поверит. Его все еще съедали сомнения, но он был готов поверить. Будет злиться несколько дней, избегать, возможно, просидит на скалах черт знает сколько, но поверит.

Тодороки смотрел на его спину и понимал, что

либо он сейчас догоняет Бакуго и крепко обнимает, твердя, что он самый дорогой и любимый, после чего они вместе улетают на остров, наплевав на отца и его армию,

либо

— Ты был прав.

Тодороки любил свой народ и не мог позволить отцу и дальше настраивать против родного королевства Олират.

— Мне стоит перестать нести чушь.

У Тодороки были обязанности как будущего правителя, несшего ответственность за свой народ.

— Все зашло слишком далеко. Этого не было в наших планах.

Если он покинет Эфен, отец перестанет сдерживать себя и заведет своих же подданых в могилу.

Бакуго остановился.

— Повтори?

Тодороки решил, что лучше Бакуго выместит злость на нем, чем отправится к отцу и умрет.

— Я врал тебе, — на одном выдохе произнес принц, сохраняя отстраненное выражение лица, пока он внутри шел трещинами и раскалывался на части. — Слухи о том, что за горным хребтом живет наездник, дошли до нашего королевства. Мы с отцом продумали этот план еще до того, как я отправился в Тарлингтон. Я не был уверен в том, что все удастся, но ты мне легко поверил и доверился. — Тодороки сжал зубы и убрал за спину руки, вцепляясь в раненую ладонь и пуская только переставшую течь кровь.

Бакуго повернулся к нему, и Тодороки едва ли не разодрал ладонь до мяса.

— Я прошу прощения за причиненные неудобства. Моей целью не было захватывать тебя, но ты сам изволил желание вернуться раньше. Я бы хотел дождать…

Бакуго бросился на него, впечатывая спиной в дерево и занося руку для удара. Тодороки закрыл глаза, ожидая обжигающей боли, почувствовал ветер у уха и услышал, как глухой удар кулака пришелся на кору.

— И это все? — Тодороки молился о жалящей боли, но вместо нее чувствовал теплоту руки у правого уха. Тодороки не дышал. На всякий случай даже не смотрел в родное лицо, бывшее слишком близко, чтобы придерживаться плана и не сорваться на поцелуй; если бы он знал, что тот, на тропе, будет последним, он бы не расцеплял объятия до тех пор, пока не наступила бы ночь.

— Как я могу ударить того, кого… — Бакуго не договорил. Тодороки сильнее стиснул зубы.

Бакуго отвернулся и призвал Виорайта.

— Если вы хотите войны, вы ее получите.

Кроны деревьев зашумели. Темно-красный дракон, появившийся из-за деревьев, опустился на лужайку, ломая крыльями ветви. Рыцарь и его друг, пришедший в себя, смотрели на него, широко раскрыв рты и выпучив глаза. Лошади, привязанные к дереву, испуганно заржали, ударяя по земле копытами. Тодороки, затаив дыхание и осоловело моргая, пытался понять, что Бакуго делал.

Куда он собрался лететь?

Дракон поднялся над деревьями, свободно взмахивая крыльями. Тодороки внимательно смотрел, боялся сделать вдох, потому что Бакуго мог полететь на север.

Бакуго улетел в сторону драконьего острова.