Тодороки ловил губами тяжелые вдохи-выдохи, проглатывал глухие стоны, из-за которых по телу растекался жар, взрывающийся огненными всполохами в сходящем с ума сердце. Кусал свои губы и губы Бакуго, его плечи и солоноватую шею, не в силах справиться с тянущей, горячечной болью внизу живота, пока Бакуго оставлял на его плечах синяки и царапины. Обнимал его, жмурящегося и широко раскрывающего рот, крепко-крепко, позволяя цепляться за себя, пока его самого ломало и выкручивало от накативших чувств. От них верх и низ менялись местами, смешиваясь в неразличимое беспространство, в котором он вталкивался в тесноту Бакуго, оголялся перед ним и получал то же самое взамен.
— Эй, ты долго еще будешь лежать на мне? — выдохнул ему на ухо взмыленный Бакуго, держащий его за плечи; усталость растеклась по телу, расслабляя напряженные мышцы.
— Еще немного. — Тодороки сильнее вжался носом в шею, собирая губами капли пота и чувствуя, как болели стертые о покрывало локти. — Можно?
Бакуго, сжав губы, прикрыл глаза и опустил руку на его мокрую спину, разводя шире ноги и крепче прижимая к себе.
— Дурак.
***
Тодороки проснулся первым, почувствовав прикосновение к волосам. Он ощутил на своей руке горячее дыхание, от которого в момент сковало внутренности и перехватило собственное. Открыв глаза, он увидел лицо спящего Бакуго, выглядевшего во сне необычайно беззащитным. Да, он не в первый раз видел его спящим, но сейчас, когда он чувствовал теплоту его тела, а воспоминания о недавней близости накатывали и распаляли жар внизу живота, он не смог удержать рассекающую губы улыбку. Стремясь избавиться от невыносимой щемящей боли в сердце, способной, кажется, разорвать его, плавящегося в нежных чувствах первой любви на части, он обхватил Бакуго другой рукой, утыкаясь в лохматую шевелюру.
— Ты меня решил задушить или раздавить? — пробормотал ему в шею Бакуго. Тодороки, мгновенно растерявшись, отстранился от него, замечая, что тот выглядел слишком бодрым для человека, проснувшегося секунду назад.
— Извини, — тихо произнес он, придвигаясь ближе и почти касаясь своим носом носа Бакуго, который, состроив недовольное выражение лица, закрыл глаза. — Как насчет завтрака в постель?
— Подними свою задницу и приготовь.
— Я подорву кухню.
— Если ты подорвешь кухню, то я подорву тебя. Поздравляю, ты только что получил стимул не облажаться. — И, вопреки словам, обхватил Тодороки за талию, устраивая руку на его спине и задевая кончиком носа его. Бакуго напоминал ходячий костер, потому что был настолько горячим, что наверняка мог растопить парочку ледников.
И Тодороки готов был гореть в этом пламени вечно.
— После то…
— Заткнись и спи, пока я тебя не выпер отсюда, — прервал Бакуго, несильно ущипнув за спину и заставив его дернуться.
— Всегда думал, что из нас двоих я буду любителем понежиться в кровати.
— Ты думал? — Тодороки почувствовал, как смеющееся дыхание прошлось по его шее. — Извращенец. Какие только манеры прививают в этом ваше королевстве.
— Бакуго, я чувствую, как ты покраснел.
— …я задушу тебя подушкой.
— Бакуго?
— Клянусь, не заткнешься, и…
— Давай познакомимся еще раз.
Бакуго, шумно вздохнув, перевернулся на спину, чуть не упав (кровать была до неприличия маленькой для двух здоровых парней), и потер пальцами виски.
— Мы, мать твою, только что переспали, и ты хочешь познакомиться?
Тодороки оперся на локоть и, беззаботно протянув руку для рукопожатия, сказал:
— Тодороки Шото.
Бакуго смотрел на нее какое-то время, пока, принц подозревал, в его голове проносилась масса ругательств, а потом, закатив глаза, все-таки вяло пожал ее.
— Бакуго Кацуки.
К полудню они все же выбрались из кровати. Тодороки, потянувшись, сразу же принялся искать разбросанную одежду и не без огорчения наткнулся на свою (не совсем свою) рубашку, валяющуюся посреди гостиной.
Бакуго, вытирающий мокрое от умывания лицо полотенцем, подошел к кухонному столу, задумчиво рассматривая полки и раздумывая над тем, что можно было быстро приготовить. Он уже надел на предплечье браслет из клыков, а на шею — зеленые бусы, чудом не порвавшиеся ночью. Бакуго, открыв шкафы, барабанил пальцами по столу. Он вытащил на плиту, которую разжег, бросив в нее из деревянной миски оранжевый камень, сковородку и полез за притащенными еще несколько дней назад яйцами.
Тодороки смотрел на него, такого домашнего и спокойного, пока сердце умирало, превращаясь в извергающийся вулкан, лава которого топила его еще сонное тело и плывущий в мареве разум. Он, не выдержав, подошел к Бакуго, обхватывая из-за спины руками и кладя подбородок на плечо, на котором из-за сползшей рубашки виднелись оставленные за ночь засосы и укусы.
— Ну ты серьезно? — недовольно произнес Бакуго, так и замерев с яйцом в руке. — Ты еще скажи, что мы теперь будем слащавой парочкой, дерьмовые книжки про которую читает Ашидо.
— А ты бы предпочел что-нибудь другое? — Тодороки поцеловал его за ухом. Для Бакуго это было слишком.
— Да! Свали! — Он ударил Тодороки по рукам. — И сядь!
Тодороки ничего не оставалось сделать, кроме как сесть за стол и дожидаться завтрака, пряча в кулаке улыбку.
— Я все понять не могу, — через некоторое время произнес Бакуго, кидая в яичницу нарезанную зелень. — Если ты принц, то как ты можешь, ну, жить здесь? У вас же запросы такие, что наш остров сразу в пролете оказывается.
Тодороки рассказал ему о своей семье, уделяя много внимания личности отца и умершего старшего брата, с которым был близок, рассказал о том, что в то же время, когда корона по наследию передалась ему, его жизнь резко поменялась, а свалившиеся на спину и плечи обязанности поначалу перекрывали кислород, лишая его привычной рутины и обрубая планы на будущее.
— А я-то думал, что ты идеальный сынишка, во всем слушающийся своего отца.
— Мы никогда не были с ним близки, — сказал Тодороки, доедая яичницу. — В отличие от мамы.
Бакуго хмыкнул, ковыряясь вилкой в тарелке.
— Можешь еще что-нибудь рассказать. Ну, знаешь, уже без той херни про бродячего сказителя.
Тодороки увлеченно рассказывал о королевстве, о своем народе, о детстве, друзьях, фамильном мече и всем, о чем только мог вспомнить, до тех пор, пока прилетевшая в открытую наполовину дверь фиолетовая бабочка не прервала его.
— Че? Че за хрень? — Бакуго, расслабленно откинувшийся на спинку стула, помахал рукой, пытаясь отогнать надоедливое насекомое.
— Это ответ от отца. — Тодороки перехватил его ладонь (он мог этого не делать, но не удержался) и поднес палец к бабочке-посланнице.
— Долбануться. — Бакуго изумленно поглядывал на проявляющиеся на руке Тодороки предложения, в котором говорилось о том, что король Энджи Тодороки будет ждать старейшину наездников через день на юго-западное побережье.
— Мы должны передать это старейшине. — Тодороки, поднявшись с места, поставил пустые тарелки на кухонный стол, понимая, что снова проголодался — это сколько же они говорили об Эфене? Он посмотрел в окно и увидел, как солнце уже начало садиться.
— Прямо сейчас? — Бакуго сомнительно почесал затылок. — Да у него отходняк после вчерашнего. У всех отходняк.
— И все же стоит попробовать.
До старейшины они добрались по вымершей деревне. Тодороки позволил себе взять Бакуго за руку, зная, что тот пусть и будет смущен и недоволен, но не настолько, чтобы кричать и поднимать каждый дом, попадающийся на дороге.
Из урасы шел дым, что принц и наездник восприняли с воодушевлением. Старейшина лежал на своем привычном месте с закрытыми глазами и с закинутыми за голову руками. Тодороки уже было хотел выйти, чтобы не мешать и не будить его, как:
— Эй, старейшина! — произнес Бакуго, шмыгая носом. Тодороки сокрушенно вздохнул, наблюдая за тем, как мужчина открывает глаза и садится.
— Ну? — спросил он, пытаясь удержать глаза открытыми.
— Король Тодороки Энджи будет ждать вас послезавтра. — И в качестве доказательства предоставил письмо, отпечатавшееся на руке. Старейшина только кивнул, принимая предложение, и выгнал двух парней (Тодороки расслышал что-то про «сон» и «надоели»), но, как только Бакуго приготовился выйти из помещения, остановил его.
