Тодороки завороженно смотрел на них, вконец убеждаясь, что привычный страх, раньше пробегающий холодом по позвоночнику, исчез, сожженный красотой языков пламени. Он, искоса поглядывая на Бакуго и видя в его красных глазах оранжевый пожар, вспоминал события в пещере и думал о том, что без него и его огня он бы уже давно отвернулся в сторону леса.

Раздались лиричные звуки музыки, создаваемой игрой на нарс-юх светловолосым советником, которые завлекли поселенцев. Они с наслаждением вслушивались в струнные переливы и прекратили громкие разговоры. Когда прозвучали последние аккорды, советник задорно ухмыльнулся и резво провел по струнам, отчего инструмент под его пальцами заиграл бодрую мелодию, под которую поселенцы покинули столы, собираясь в подобие хаотичного круга. Ашидо одна из первых выпрыгнула из-за стола, пытаясь утащить с собой и друзей. Тодороки, оставшийся сидеть на месте, смотрел на веселую разномастную толпу, скачущую по песку и подпевающую песням, которые исполняла невысокая темноволосая женщина. Ее мелодичный голос, проникающий в глубины сердца, не оставлял равнодушным, заставляя вслушиваться в непонятные ему слова.

Дети, перемазанные в краске, кружились вокруг островков-костров, держась за руки и едва ли не падая на песок, пока их родители, изредка посматривая на них, наблюдали за высоким пламенем. Бакуго, громко смеявшийся из-за пьяной драки, не заметил, как к нему сзади подобрался Каминари с плошкой, в которой осталось немного краски. Он, жестом показывая Киришиме и Тодороки молчать, раскрасил его лицо в непонятный узор (узор подозрительно напоминал на отпечаток ладони). Реакция Бакуго не заставила себя долго ждать.

Когда костры догорели, еда на столах закончилась, а ноги не держали, поселенцы (если могли) принялись расходиться по домам. Многие из них приняли решение переночевать на пляже, чтобы добраться до дома и не выколоть глаза в темноте (солнце начинало вставать, но утренний сумрак все же не мог не представлять опасность для качающихся людей).

Бакуго встал из-за стола, на котором собирались остаться спать Каминари и Ашидо, не просидевшие и пяти минут в спокойствии, и дождался Тодороки, начинающего клевать носом из-за бессонной ночи. Они вместе ушли к дому, пока темнота не сошла с острова.

— И как? — спросил Бакуго как бы невзначай, но его наигранная незаинтересованность витала в воздухе стаями призрачных птиц.

— Это не сравнится с ярмарками и балами в королевстве, — ответил Тодороки, вспоминая события вечера и ночи, навсегда отложившиеся в его памяти; он никогда не участвовал ни в чем подобном, поэтому увиденное поразило его. — Я… впечатлен. Спасибо за то, что показал мне это и позволил стать частью вашего праздника. — Он посмотрел на Бакуго, который, быстро кивнув, ускорил шаг.

Тодороки, ступая на мост, на котором еще днем предавался переживаниям, пришел к выводу, что сегодняшний день был по-настоящему сумасшедшим и умудрившимся отхватить от эмоционального спокойствия принца приличный кусок. Отворачиваясь от реки, он заметил промелькнувшую под мостом рыбу.

Тодороки с Бакуго оказались в доме под утро, когда солнце, едва зашедшее за горизонт, уже принялось вставать, бесстыдными лучами попадая в закрывающиеся от усталости глаза. Бакуго, направившийся к кухонному столу, налил из графина воды в стоящий рядом стакан и осушил его, пока Тодороки пытался прикрыть дверь так, чтобы та не открывалась под воздействием ветра.

— Нужно что-то сделать с этой дверью, — обреченно произнес он, так ничего и не добившись.

— Тебе вручить молоток?

— Я бы предпочел стакан воды, — попросил Тодороки, подходя к кухонному столу. Бакуго, фыркнув, налил в стакан воду и протянул ему, смотря в окно, за которым поднималось солнце.

Тодороки, увидевший, что неровная линия краски, которую тот так и не смог смыть со щеки, осталась на ней, потянулся к Бакуго. Тот вскинул бровь, но, почувствовав бережное прикосновение к ней, расслабился, позволяя принцу очистить краску.

Возникшую между ними неловкую тишину разбавил Бакуго:

— Мы не будем опять целоваться здесь.

— Да, прежде тебе стоит починить дверной замок.

— Да ты достал уже с этим дверным замком!

Они оказались в спальне уже без рубашек, крепко держась друг за друга и заваливаясь на скрипнувшую кровать. Тодороки, зацеловывая сильную, подставленную ему шею, чувствовал горячее, сбивчивое дыхание над ухом. Он сам дышал, с трудом позволяя легким наполняться воздухом, потому что Бакуго, тянущийся к нему и жмурившийся от поцелуев в уголки глаз, превращался в его спасительный кислород.

Они стянули друг с друга мешающие штаны, запутались в них, едва не свалившись с кровати. Бакуго стащил с шеи мешающиеся зеленые бусы. Они замерли в волнительном предвкушении. Что там Тодороки нужно было сделать?

От вида взъерошенного, смущенного Бакуго стягивало низ живота и покалывало тонкими иглами. Дрожали руки, на которые тот опирался, и ноги тоже. Внутри все горело, будто он стоял посреди пепелища.

Тодороки не раз за вечер вспоминал произнесенную фразу Бакуго на скалах, от которой еще тогда по телу пронеслись мурашки. Он вспоминал ее во время празднования и представлял в красках… моменты, от которых сам становился пунцовым и винил во всем алкоголь. Тодороки думал над тем, каково это — чувствовать Бакуго внутри себя.

— Ну и?

— Ну и? — переспросил тяжело дышащий Тодороки. А потом в его захмелевшем близостью разуме начала выстраиваться логическая цепочка: Бакуго был смущен (гораздо более смущен, чем обычно; его лицо буквально являлось синонимом красного цвета), лежал на кровати и, не глядя на принца, взволнованно перебирал пальцами одеяло. — Я… я думал, ты… — Тодороки пару раз моргнул, после чего выпрямился и уставился на него, так и не решившись продолжить. Бакуго, сначала не понявший, что тот имел в виду, приподнялся на локтях. А потом закричал, хмуря брови:

— Да с какой стати?!

— Но ты сам сказал…

— Я не!.. Черт! Ты… Да с какого хрена ты у меня такой идиот?!

Тодороки было лестно слушать про то, что он «его».

— Мне иногда нужно время, чтобы понять, чего ты хочешь. Будет здорово, если ты начнешь обговаривать свои жела…

— Я не собираюсь это произносить вслух. — Бакуго, выставив руку вперед, заткнул ему рот. Тодороки, отвернувшись и перехватив ее, опустил на кровать.

— Ты почти произнес, что влюблен в меня, считай, что это следу…

На этот раз в его лицо прилетела подушка, с легким «пуф» отскочившая от него и упавшая на пол.

— Еще хоть слово, и вместо этой подушки я швырну в тебя тумбочку!

Тодороки примирительно поднял руки вверх — Бакуго мог кинуть, он не сомневался. Он был бы лжецом, если бы не признавался хотя бы себе, что происходящее его смешило (а еще вызывало болезненный трепет, да, но это уже было привычное).

— Извини. — Тодороки, наклонившись и поставив руки по обе стороны от лица Бакуго, поцеловал его в мокрый висок, щекоча взъерошенной челкой лоб, на котором выступила испарина. — Я больше не буду заставлять тебя произносить то, что ты не готов.

Тодороки сомневался, что, услышав нечто подобное от Бакуго, сможет удержать себя в руках, на руках, да и вообще… от одного взгляда на Бакуго вело и шатало, будто он был в море на качающемся на высоких волнах корабле. Бакуго хотелось обнимать, к нему хотелось прижиматься и делать с ним столько всего разного всю оставшуюся жизнь, что Тодороки одновременно смущался и пугался самого себя.

— Я не не готов, кретин, я просто не… не хочу. — Бакуго зажмурился, тем самым позволив Тодороки оставить поцелуй на своих веках, мазнуть губами по горячим щекам, подбородку и лизнуть шею. Бакуго судорожно выдохнул в ухо Тодороки, отчего руки-ноги того едва не подкосились.

— Хорошо, — произнес Тодороки, почувствовав, как шершавые ладони обхватили его плечи, притягивая ближе (хотя куда уже).

— И не смей меня успокаивать.

Тодороки глубоко вздохнул и, боднув его в плечо, огладил вздрогнувшие бока.