— Скоро начнется сезон дождей, — сказал Тодороки; его руки уже были испачканы в грязи, а сапоги, когда-то чистые и ухоженные, увязали в мокрой земле. — Тебе стоит поторопиться и приручить Виорайта, если не хочешь проснуться в ближайшей реке.

— О, придурок, скажи мне то, чего я не знаю.

Что ж, Тодороки вполне мог сказать, что влюблен в него. Но вряд ли это было тем, что тот ожидал услышать.

Только тогда, когда солнце достигло зенита и принялось медленно опускаться, лужайка стала похожа на прежнюю себя (разве что стало несколько светлее). Бакуго, опираясь плечом о подпорку, грыз яблоко, которое достал из своих запасов, и, сощурившись, посматривал на палки для укрепления корпуса.

Тодороки, отмывающий руки от грязи в одной из уцелевших кастрюль (две другие оказались унесены куда-то в лес), заметил, что Бакуго выглядел напряженнее и задумчивее, чем обычно. Он то и дело поглядывал в сторону горы, у подножья которой обычно проводил время со своим драконом.

— Ты можешь проверить Виорайта, — предложил Тодороки.

Бакуго, отведя яблоко ото рта, повернулся к нему.

— Я разберусь со всем.

— С чем разберешься, двумордый? — недоверчиво поинтересовался тот, окидывая принца недоуменным взглядом. — Ты знаешь, как все это скреплять? Ну давай, расскажи еще о своих талантах.

— Нет. — Тодороки, смутившись, опустил голову и встряхнул мокрые руки; чистое полотенце ему бы сейчас не помешало, но за две недели, проведенные в гостях у матушки-природы, он начинал привыкать к ее реалиям. — Понятия не имею, как это делать. Но если ты беспокоишься о своем драконе и хочешь сейчас быть с…

— Если у него что-то случится, я пойму. Мы связаны, все такое, — пожал плечами и вгрызся в яблоко. — Я же не курица-наседка для него.

— А верный наставник?

— Ты мне сейчас льстишь? — Он прищурился, и Тодороки улыбнулся ему в ответ. Бакуго поспешно отвернулся, вновь вгрызаясь в яблоко и звонко чавкая.

Тодороки в очередной раз пришел к выводу, что окончательно потерял голову от всей это неуместной канители с чувствами, потому что даже от столь некультурной картины, в аристократических кругах непременно вызвавшей бы всеобщее порицание, его неуемное сердце забилось чаще.

С этим нужно было что-то делать.

Чтобы как-то отвлечься и не выдать себя, спросил:

— У вашего народа такие же дома?

— Нет, мы живем в пещерах.

— Бакуго, я уже извинялся за то, что был предосудителен.

Бакуго шумно вздохнул.

— Нет, у нас деревянные дома. Расположены возле подножия скал. Они надежнее, поэтому не валятся от прошедшего урагана, как вот эта штука. — Показал большим пальцем на шалаш с дырявой крышей, держащийся на погнувшихся палках. — Есть шатры со стенами из ткани, но мы ими почти не пользуемся. Наш старейшина живет в урасе. Это такое, — он соединил пальцы на манер домика с заостренной крышей, — строение с дырой в крыше. Там проходят собрания, если какая-нибудь фигня случается, и решаются текущие вопросы.

Бакуго замолчал, уйдя в глубокие раздумья; его взгляд стал рассеянным, тогда как спина напряглась, а на лбу возникли хмурые полоски.

— Я бы мог показать тебе их. Если хочешь, — прозвучало наигранно-отстраненно, словно предложение было равносильно приглашению на обед.

Тодороки выпрямился, но успел заметить отразившееся в грязной воде свое изумленное лицо. Ему послышалось или?..

— Показать? Ты предлагаешь…

Бакуго, откусив от яблоко большой кусок, кинул огрызок в ближайшее дерево, почесывая шею.

— Я же сказал, если хочешь. Ну и если Виорайт перестанет играть роль главного говнюка.

— Да. Я бы хотел, — счастливо улыбнулся Тодороки, переполненный замешательством, которое было тесно переплетено со щемящей надеждой и радостью; из-за них можно было если и не разжечь костер силой мысли, то создать маленькую искру. Тодороки внутри (да и снаружи) светился, как и его же собственный шар, только его сияние было настолько велико, что даже сейчас, в полуденном свете, пролетающим птицам хотелось закрыть глаза и отвернуться, чтобы не ослепнуть.

— Но почему ты предложил это? И разве твой народ одобрит, что чужеземец находится на их земле?

Бакуго, ссутулившись, направился к сложенным палкам.

— Эй, я, вообще-то, следующий старейшина, так что они обязаны меня послушать.

Тодороки сильно сомневался, что у Бакуго было много власти на острове хотя бы потому, что сейчас он находился в Дирфилском лесу на полуострове, а не на своей родине.

— Это уже моя проблема. Если мы хотим вернуть свою землю, мы должны понимать, как устроен этот ваш мир или что там у вас. Мы ничего не знаем об Олирате. — Бакуго вполоборота повернулся к нему. — Твои знания могут быть нам полезны. Если есть возможность наладить язык с другими народами без насилия, то нужно ею воспользоваться. Не хочу, чтобы какой-нибудь придурок убил чью-то овцу, а нам в ответ на это объявили войну.

Тодороки, наверно, следовало расстроиться, потому что Бакуго, сделав предложение, руководствовался своими личными интересами, но… какая вообще разница? Ему определенно стоило привести свои чувства в порядок, потому что столь бурная реакция на сорвавшееся с языка приглашение не должна была быть таковой.

Тодороки думал о том, что мог бы потушить разгорающееся пламя на корню, если бы уполз из шалаша в день знакомства, игнорируя раненую ногу (в идеале, конечно, с Бакуго ему вообще не видеться, но — да, Тодороки признавал, — это явно не было тем, чего он искренне желал). За неделю он бы наверняка добрался до ближайшей деревни, если бы не умер от потери крови и не подцепил заразу.

…Хотя бы держался от Бакуго подальше или игнорировал его, как и планировал изначально. Потом все, конечно, пошло наперекосяк и…

Честно признаться, все пошло наперекосяк с самого начала.

И вот, где Тодороки оказался — посреди леса с заведенным сердцем. В другой ситуации, менее плачевной, можно было бы его поздравить с первой влюбленностью.

У них ведь совсем не было шанса, да?

Даже если его чувства взаимны (они взаимны? да? нет?)? Отчего-то Тодороки было боязно думать об этом.

Тодороки не знал, какой из вариантов окажется более… приемлемым? Шансов у него (них) на счастливый (не самый плохой?) конец было столько же, сколько и желаний, которые можно загадать Джину при условии, что их количество было умножено на ноль.

Даже если произойдет чудо и…

Тодороки подскочил, чуть не перевернув кастрюлю.

Он посмотрел на татуировку бабочки на своей руке.

— Я… наберу чистой воды.

Тодороки поспешно скрылся за деревьями, которые еще хранили влагу от прошедшего ливня. Ручей, текущий неподалеку, был отличным местом для уединения. От него, тихо журчащего, веяло спокойствием, которое было необходимо воодушевленному принцу. Тодороки вспоминал свой план сообщить отцу идею с заключением союза с наездниками и понимал, что от нее уже не несло той безнадежностью и обреченностью, которая его настигла вчера. Если он сможет оказаться на острове наездников драконов, переговорить со старейшиной и добиться своего, то решение отца будет изменено (скорее всего).

Оставалось только продиктовать отцу голые факты, сообщить о своих намерениях и дождаться ответа на свое сообщение.

Тодороки, сев на невысокий камень, вытянул руку и провел по татуировке на ладони пальцем. Бабочка, собравшись из магической пыли, возникла перед его глазами в тот же момент, в который татуировка исчезла с его руки.

Когда бабочка, храня сообщение, поднялась над деревьями и улетела в сторону Эфена, Тодороки облегченно выдохнул и сам же удивился тому, как оказывается легко дышать, когда не скручивает пополам от несбывшихся ожиданий. Принц надеялся на благоразумие короля, который, пусть и прибегал к насильственным способам разрешения конфликтов, не исключал и мирные переговоры (пусть с каждым годом это происходило все реже и реже) и верил в то, что переданная информация не сможет оставить его равнодушным.

Вернувшись к шалашу, Тодороки не мог справиться с охватившим его волнением, из-за которого все валилось из рук. От него и так пользы при починке шалаша было не много, потому что половину мыслей занимал Бакуго, так теперь, после отправления бабочки-посланницы, в его голове возник хаос, который был сродни тому, который главенствовал над мирозданием до большого взрыва.