— Говоришь так, будто уже обречен на что-то подобное. — Бакуго, согнувший ноги в коленях и положивший на них локти, заметил, как печально опустились его плечи.
— Не думаю, что в некоторых вопросах у меня присутствует выбор. — Тодороки, поправив подушку, лег на спальное место, закидывая руки за голову и смотря на промокающее сено на крыше.
— Например?
Во всех?
— В вопросах женитьбы, — ответил он первое, что пришло на ум.
— Родители уже подыскали лучшую партию? — Бакуго перевел внимание на грязные колени кожаных штанов.
— Пока нет. А… вы? — Тодороки повернул голову в его сторону. — У вас есть похожие обычаи?
— Нет. Мой народ явно свободнее, чем ваш.
— Сомневаюсь, что хоть кто-то из нас полностью свободен. — Тодороки прикрыл глаза. Ночь, опустившаяся на полуостров, располагала к откровенным разговорам. Открывала потайные закоулки подсознания, к которым днем подступиться не было возможности, потому что ключ от них крепко держала в своих призрачных руках непроглядная тьма. — Кто-то в большей, кто-то в меньшей степени. Однако мы все находимся под властью определенных обязательств. Мы не выбираем, где и когда родиться, а также родителей и социальный класс. Наше мировоззрение подчинено эпохе и месту нашего рождения так же, как круг общения и интересов.
— Ты в курсе, что у тебя максимально мрачное представление о жизни? — Бакуго скривился.
— Я склонен к пессимизму.
— Ты варишься в нем, идиот. — Покачал головой, отчего пряди мокрых волос упали на глаза; он поспешил зачесать их назад. — Мои решения — это мои решения.
— Никто не забирает у тебя право называть их своими. — Тодороки поправил шкуры, теплее зарываясь в них. — Но они подвержены различным факторам, под воздействием которых складывается личность.
— Хрень собачья, — фыркнул Бакуго и продолжил рассуждать, скрипя зубами и распаляясь все больше; Тодороки посчитал, что ему нравится подобная перемена: — Я никогда этого не приму. Да, я согласен с тем, что мы находимся в определенных рамках, но то, что мне делать, решаю только я. Эй, двумордый, — он приподнял подбородок, смотря на удобно расположившегося Тодороки, — что за склонность к фатализму? Ты что, настолько себя не уважаешь?
— Как это вообще связано с уважением к себе? — Тодороки повернулся к нему, кладя ладонь под щеку и подтягивая шкуры. Вот такие полуночные разговоры-споры с наездником были ему приятны, но отчего-то режущим комом вставали в горле и ниже, чуть левее.
— Ну… вот так просто связано? — промямлил тот, сцепляя руки в замок и нервно проводя большими пальцами друг по другу.
— Исчерпывающий ответ, — по-доброму улыбнулся Тодороки. Его глаза постепенно начинали слипаться. Бакуго сейчас наверняка злился — он не любил оставаться проигравшим даже в пустяковом споре.
— Черт, заткнись. Меня раздражает… — он сильнее сцепил пальцы, — такая хрень. Будто ты, ну… — сжал губы, пытаясь подобрать верное слово, — снимаешь с себя ответственность за свои же действия. «Я сделал так, потому что все к этому шло» — лишь очередной повод оправдать свое нежелание найти другое решение.
— А если другого решения нет? — прозвучало куда глуше и печальнее, чем Тодороки этого хотел. — Не из всех ситуаций есть выход.
Тодороки понимал, о чем говорил: в настоящий момент он подбирался к своей непробиваемой стене, лично загонял себя в угол и заваливал путь назад, лишая себя возможности выбраться из лабиринта-клетки. Ручная, почти что ювелирная работа.
Тодороки следовало взять с собой шлем, потому что в недалеком будущем ему предстояло биться головой о стену. И перчатки, да, потому что о камень можно было сломать ногти.
— Выход есть всегда, — твердо произнес Бакуго. — Все зависит от того, готов ли ты послать нахрен факторы, о которых говорил.
Уверенность Бакуго в собственных словах вселяла в Тодороки надежду, в объятиях которой он и заснул, на границе сна и реальности видя его образ во время плавания в реке.
Комментарий к IV. Перед моросящим дождем
* татуировка бакуго с именем его дракона — https://clck.ru/MPGQx
* за основу предания, которое рассказывал тодороки, была взята моя старая работа “под парусами” (читать я ее не советую. серьезно. не надо).
========== V. Во время слепого дождя ==========
Слепой дождь — дождь, который идет при свете солнца.
На следующее утро Тодороки проснулся из-за настырных лучей. Он, протерев глаза и поморщившись, привстал на локтях и увидел образовавшиеся дыры на крыше шалаша — ветви снесло порывами ветра. Воспоминания о прошедшей ночи, скрашенной разговором, мгновенно обрушились на него, оставляя после себя странное томление в груди. Разговор как разговор, ничего ведь необычного не произошло, уверял себя принц; они и до вчерашнего дня спорили обо всем, прежде чем отвернуться друг от друга и уснуть.
Но отчего-то сейчас ему нестерпимо хотелось увидеть наездника.
Тодороки, по привычке взяв меч, вышел из шалаша, уже готовый подписаться под тем, что боль в ноге окончательно прошла. Он сразу же наткнулся взглядом на сидящего на земле, скрестившего ноги, Бакуго, кинжалом срезающего мелкие сучья и постоянно убирающего лезшую в глаза челку, которая в лучах солнца казалась пепельной.
У Тодороки не ушла земля из-под ног, тучи над ним тоже не разверзлись, да и дыхание вроде как не перехватывало (в этом он не был уверен).
Осознание того, что он по уши влюблен в Бакуго, медленно подбиралось к нему в течение двух недель, проведенных вместе в спорах и молчании, в шутливых ссорах и смехе, и наконец достигло сердца, вызывая в нем щемяще-нежную боль. Осознание своей первой влюбленности окатило его ливнем.
— Ну и долго ты там стоять будешь? — недовольно произнес Бакуго и показал пальцем на разбросанные по всей лужайке сломавшиеся ветви. — Прибери все это, пока я разбираюсь с… — кинжал соскользнул, едва не пройдясь острым лезвием по его руке, — черт.
Тодороки потребовалась пара секунд, чтобы кивнуть и приняться за работу.
— Ты… собираешься перестраивать шалаш? — он придал голосу уверенности, пока в голове стоял маленький апокалипсис.
— Мне что, больше заняться нечем? — Бакуго, обхватив кинжал удобнее, продолжил срезать сучья. — Надо укрепить его, чтобы в следующий раз не снесло.
— В какой-то момент мне показалось, что я проснусь под завалом. Если вообще проснусь. — Тодороки, искоса поглядывая на наездника, оттаскивал свалившиеся перед входом в шалаш ветви. Несколько ветвей, которые еще вчера гордо взмывали к солнцу, сейчас устало клонились к земле, лишившись листьев, разрозненными кучами усеявшими землю.
— Тебе это не помешало уснуть посереди разговора. — Бакуго вытер тыльной стороной ладони выступивший на лбу пот.
(Нет-нет, данный жест не вызвал в голове принца катаклизмы сродни вчерашнему, но…)
Что там Тодороки должен? Разгрести завал?
Принц глубоко вздохнул, пытаясь справиться с заполошно стучащим сердцем, и заставил себя схватить и поднять толстую ветвь, упавшую перед входом.
Он успокаивал себя тем, что это… было ожидаемо?
Нет. В конце концов, никто при рождении ему не говорил, что в свои двадцать он за пару недель потеряет голову от почти-что-врага, наездника драконов и парня.
Тодороки по всем параметрам будущего короля должен был жениться на богатой девушке (лучше — наследнице трона), надеть корону и править до тех пор, пока его дети не подрастут и не будут достойны занять его место, чтобы вести королевство к светлому будущему. Колесо Сансары, в котором все идет своим чередом из года в год, сменяя поколения за поколениями.
(Но рано или поздно любой механизм дает сбой, нарушая привычный ход вещей, после чего выявляется недочет, происходит ошибка (то ли в голове, то ли в геноме) и — вот).
Будто Тодороки был первым и последним. Вот же смех.
Таких слезливых недоисторий навалом, стоит лишь высунуть голову из песка и посмотреть на мир, кажущийся мерцающим и радужным. Человеческие жизни в той или иной степени являлись зеркальными проекциями друг друга. Зеркальный лабиринт без окон и дверей, только карикатурные да перекошенные рожи с искалеченными линиями жизней.
