«Сын, ты должен был вернуться неделю назад, но за это время от тебя не поступило ни одной вести. Если ты не ответишь на это послание, я буду уверен в твоей смерти от рук короля Миофара.

Твой король и отец, Тодороки Энджи».

Тодороки, прочитав послание, опустил руку, и золотистая бабочка закружилась вокруг него, ожидая ответного поручения. Появившаяся из ниоткуда возможность связаться на самом деле казалось чудом, о котором он отчаянно думал пару минут назад. Если это не было подарком судьбы, то он понятия не имел, как это назвать по-другому. Счастливой случайностью?

Тодороки нахмурил брови, смотря перед собой и не замечая, как бабочка настырно мелькала перед глазами, роскошными золотистыми крыльями задевая его щеки и оставляя на них капли воды. Он не мог решить, какая реакция возникнет у отца, если он расскажет ему правду о том, где находился две недели и с кем, но… Тодороки все еще не хотел быть участником бессмысленной войны, которая не принесет в Тэлдем ничего, кроме очередных годов, проживаемых его народом под постоянным страхом.

Если бы он мог заставить отца изменить решение, то все могло бы сложиться иначе.

Если бы у него была возможность, он бы расторгнул соглашение с Миофаром и предоставил пустующие земли собственного королевства наездникам, чтобы те заселили их и занялись земледелием, в котором они разбирались куда лучше, чем его народ. В таком случае его родина наконец перестала бы зависеть от других королевств в плане продовольствия и начала бы более разумно распределять ресурсы. Тодороки осознавал, что подобный союз принесет лишь негодования и недомолвки, но в теории он имел больше перспектив для развития, чем поставка оружия взамен на телеги с продуктами.

Тодороки уже не единожды в своих рассуждениях приходил к этому варианту и убеждался, что от него несет безумством и невозможной глупостью (но Тодороки уже не был в своем уме и, да, как показала практика, он был глуп), однако продолжал верить, что он был едва ли не лучшим развитием событий для всех сторон.

Тодороки поймал бабочку, и та, растворившись, предстала на его пальце едва заметной татуировкой. Письмо, выведенное на ладони черными чернилами, медленно сошло с кожи и растворилось. Тодороки плотнее закутался в шкуру.

Он не мог оправить отцу сообщение, содержащее призыв к расторжению соглашения. Чем оно могло быть подкреплено? Словами единственного наездника драконов, проживающего за горным хребтом, за который никто из его королевства не осмеливается переступать?

Тодороки осознавал всю обреченность затеи.

Ткань на входе была резко, едва ли не с треском отодвинута. Промокший Бакуго, с волос которого ручьями стекали капли, а меховая накидка была мокрой настолько, что из нее было впору воду собирать, наткнулся на Тодороки, укутавшегося в шкуру-кокон; его напряженные плечи заметно расслабились.

От вида Бакуго Тодороки стало… тепло и уютно, несмотря на то, что в шалаш залетели холод и ветер. После того странно-неловкого чувства во время плавания в реке, от которого покраснели щеки (не один раз), общество наездника заставляло его сердце заходиться в неровном, почти истеричном ритме и стучать по нервам едва ли не чаще, чем капли непрекращающегося ливня.

— Я думал, ты останешься в пещере. — Выпрямился Тодороки, поправляя шкуры на плечах.

— Ты видел погоду? Как я оставлю шалаш без присмотра? — Бакуго, занавесив вход тканью, не пропускающую порывистый ветер, стянул с плеч накидку, швыряя ее в дальний угол шалаша, и плюхнулся на свое спальное место. Он потряс головой, отчего капли полетели во все стороны, а красные и зеленые бусы заметались по груди.

Проскользнувшее в мыслях сравнение с собакой показалось Тодороки милым (он уже почти смирился со всем этим, поэтому не подскакивал каждый раз, когда те выстраивали дорогу к кое-чему — об этом кое-чем Тодороки думать не торопился).

Бакуго, опершись о стену шалаша и сложив ноги крестом, предварительно поставив грязные сапоги возле входа, достал из-за пояса кинжал и валяющийся на шкурах керамический брусок, принимаясь точить об него лезвие и скрипеть сжатыми зубами. Всем своим видом он напоминал готовый вот-вот взорваться магический снаряд, отправленный магом во враждебную группу рыцарей, чтобы те взлетели на воздух, составив компанию пролетающим мимо птицам.

Тодороки решил, что над тем, что именно сообщить отцу, подумает завтра. Бабочка в любом случае не долетит до королевства в такую погоду. Рисковать единственной возможностью связаться с королем он не имел права.

— Опять проблемы с драконом? — спросил Тодороки, чтобы отвлечься от тягостных раздумий.

— Отвали.

Тодороки отвалил.

— Он не слушается меня.

— То, что он терпит тебя, уже делает ему честь.

Бакуго кинул в Тодороки подушкой, прилетевшей ему в лицо. Он отложил кинжал в сторону и согнулся, опираясь локтями о колени и устало проводя ладонью по хмурому лбу. Тодороки, удобно устроившись с подушкой, засуетился, обеспокоенно посматривая в сторону горного хребта, которого за неимением окон в шалаше не было видно.

— Что ты собираешься делать?

Бакуго развел руки в стороны. Тодороки заметил, как потяжелел его взгляд и как напряглись мышцы рук. В шалаше повисла тишина, нарушаемая бесконечным стуком капель о крышу и землю, на которой собирались лужи и заливались тропы.

— Мои первые попытки научиться ездить на лошади закончились провалом, — поделился Тодороки, вспоминая не самые приятные моменты детства. — Она не позволяла оседлать ее. Когда мне все-таки удавалось на нее забраться, она выбивала меня из седла. Однажды она попыталась лягнуть меня копытом, но конюх успел оттащить меня. В какой-то момент у меня кончилось терпение и я… встал перед ней, прислонил ладонь к ее носу и просто посмотрел ей в глаза, сказав… — Тодороки замолчал, пытаясь вспомнить, но вскоре сдался. — Наверняка какую-то чушь. Но это подействовало.

— Стоп, ты… ты только что провел параллель с драконом и лошадью? — Гамма противоречивых эмоций — от истерического смеха до леденящего ужаса, — представшая на лице Бакуго, была поистине удивительной (Тодороки поражался тому, как оно могло выражать столько чувств; за их изменениями было довольно интересно наблюдать).

— Да.

— Ты больной, — восхищенно произнес наездник.

— Я лишь предложил…

— Ты предложил хрень, — пренебрежительно махнул рукой и потянулся к кинжалу. — Так, к слову, двумордый, я и так смотрю Виорайту в глаза, но что-то он не торопится мне подчиняться.

— Часть про протянутую руку ты пропустил мимо ушей? — Тодороки склонил голову на бок, не обращая внимания на яд, которым сочились слова наездника. — Данный оборот можно понимать и как метафору. Но тактильный контакт тоже важен. Или ты боишься, что он откусит твою руку?

— Я не… — Бакуго замолк на полуслове, некоторое время продолжая держать рот открытым, но все же сжал зубы; его рука потянулась к мокрым бусам на шее сзади, чтобы прикоснуться к красным камням. Тодороки ощутил его напряжение, будто оно передалось током, пробежалось по волоскам на теле и наконец поразило его, вызывая массовые пожары.

— Это же твой дракон, — как можно мягче произнес Тодороки, сжимая мягкую подушку. — Я уверен, он доверяет тебе. Так доверься ему и ты. Протяни руку. Может, он чувствует твое напряжение и неприязнь. В конце концов, вы же связаны. То, что у него такой несносный характер, навер…

— Чего-чего ты там про характер сказал? — Бакуго сощурил глаза.

— Неважно. — Тодороки отвернулся и вздохнул, чувствуя, как горит щека под внимательным взглядом. — Попробуй сделать то, что я предложил. Что ты теряешь?

— Ну да, пойду и ткну его в нос.

— Я не предлагаю тыкать его в нос. — Закатил глаза и, прежде, чем успел проанализировать следующее действие, повернулся к Бакуго, вытянул руку и прислонил ладонь к его холодному носу. — Что-то на подобие.

А потом осознал. И отдернул руку, обхватывая ею подушку.

— Я… прошу прощения. Я… не должен был этого делать.