— Хватит на меня пялиться, — глухо произнес Бакуго.
— Я смотрел на твои татуировки, — сказал Тодороки первое, что пришло в голову, и поспешил отвернуться. Тому, как стремительно краснели уши Бакуго, он старался не придавать значения. — Что они означают?
— Имя моего дракона, — ответил тот и наконец распутал узел.
— Спасибо.
— После того, как дракон выбирает наездника, его имя вытатуировывается на груди. — Бакуго сел на камень рядом, случайно задевая бок принца локтем и неловко дергаясь. — Короче, это обряд, чтобы скрепить связь.
— Если у вас есть связь, — Тодороки аккуратно разматывал повязку, — почему он…
— Хрен знает. — Бакуго, опустив голову, рассматривал татуировки геометрических фигур, складывающихся в имя дракона. Имя, выбитое на его груди, состояло из перевернутых квадратов, треугольников и прямоугольников, в которых Тодороки не мог ничего разобрать. — Раньше они были… четкими, — произнес он, хмуря лоб. — Иди и сам спроси у него, если интересно.
— Боюсь, если я обращусь к нему, не зная имени, я последую за своей лошадью.
Бакуго засмеялся.
Тодороки не мог не признать, что от громкого смеха у него потеплело в груди, будто та представляла из себя разгорающийся камин.
— Ты последуешь за ней в любом случае, если приблизишься к нему. — Бакуго задумчиво свел брови и провел пальцами по татуировке. — Виорайт*. Нет, это имя ничего не означает. Нет, его придумал не я.
Тодороки наконец снял повязку, смотря на шрам, пересекающий голень. Что ж, отец не раз говорил, что шрамы делают из мальчишек мужчин; возможно, тот будет горд (если Тодороки, конечно, не уточнит, как именно получил его).
Мысли принца в течение последних дней крутились вокруг отца и подписанного соглашения. Отец знал о том, что наездники, как утверждал Бакуго, раньше жили на полуострове? А об их давнем конфликте с миофарцами? А о барьере, который он сам не мог почувствовать? Тодороки злился на себя и на собственную неосведомленность. Невозможность ни подтвердить, ни опровергнуть версию Бакуго напоминало сводящий с ума зуд, против которого бездейственны были лекарственные мази. Чем чаще он мысленно возвращался к цели собственного путешествия, тем отчетливее в его голове звучали слова Бакуго о принадлежности земли и намерений наездников драконов, которые либо загонят в могилу самих себя, либо развяжут войну на всем полуострове. Что первый, что второй вариант его категорически не устраивал; поначалу он оправдывал себя тем, что беспокоился о безопасности собственного народа, потом, сняв маску прилежного сына и подающего надежды будущего правителя, пришел к выводу, что дело не только в его народе. Он знал о наездниках драконов из рассказов Бакуго, но и этого вполне хватало для того, чтобы идея с их истреблением встала ему поперек горла.
(В конце концов, Бакуго тоже был наездником).
Он начинал жалеть о том, что навернулся с горы уже после того, как поставил подпись на документе, а не перед. Возможно, если бы он встретил Бакуго чуть раньше, он бы…
Он бы что?
Тодороки старался смотреть на мир объективно (иногда он впадал в пессимистичное настроение, которое тянуло его ко дну и уже там, в глубине, погружало его в тину, опутывая руки-ноги гнилыми водорослями). И в этом объективном мире он ясно видел уверенный образ отца, который не внял бы ни одному его доводу. Да и что бы он мог предложить взамен?
Тодороки старался смотреть на мир объективно и, глядя на собственное отражение на поверхности воды, видел последнего дурака.
Он даже связаться с отцом не может. На что он рассчитывает?
Бакуго… прав. Все это — не мир фантазий и сказок, в которых сбываются самые сокровенные мечтания (их следовало зарыть в яму и прикрыть густыми ветвями). Вот только дышать от подобных выводов становилось невыносимо тяжело, будто его грудь служила фундаментом для строящегося замка.
— Ты так и будешь здесь сидеть?
И прежде, чем Тодороки, ушедший в глубокие раздумья, успел что-то ответить, Бакуго несильным толчком спихнул его с камня. Холодная, почти прозрачная вода, заставившая принца невольно вздрогнуть и поежиться, пуская по ногам и животу мурашки, доходила до пояса, освежая тело. Стопы ног увязли в земле, на которой пальцами чувствовались редкие камни.
— Манерам тебя явно не учили.
Бакуго не ответил ничего, только ухмыльнулся широко, так, что у Тодороки дрожь в ногах стала сильнее.
Тодороки, вообще-то, в детстве и юности был спокойным, примерным ребенком, но сейчас он был не в королевстве…
так что Бакуго полетел в воду вслед за ним.
— Ты охренел?! — заорал он, в бешенстве округляя глаза и разбрызгивая воду в попытке удержаться на ногах.
Тодороки, за две недели привыкший к любым его реакциям, со спокойствием, которому могли позавидовать лучники на башнях, обрызгал его водой и поспешил ретироваться на середину реки.
— Черт! — Вода попала Бакуго в глаза. — Я убью тебя! — в его голосе за злобой и раздражением пряталось что-то, от чего становилось теплее, и холодная вода уже не казалось таковой.
Тодороки, на лице которого сверкала почти незаметная улыбка, все дальше отходил от берега, пока не почувствовал, что уровень воды достиг шеи. Оттолкнувшись от дна, он поплыл на середину, ожидая, что наездник последует за ним. Однако Бакуго замер, как только вода стала доходить ему до плеч. Тодороки мог бы предположить, что ему надоело принимать участие в детской схватке, но, боже, это же Бакуго, которого принц узнал достаточно для того, чтобы уяснить — он не будет спокоен до тех пор, пока не одержит верх. Тодороки чуть склонил голову, заметив, как его губы беспокойно поджались, а взгляд задержался на поверхности воды.
— В чем дело?
— Подплыви сюда, дерьма кусок.
— Ты подплыви.
— Не указывай, что мне делать. — Бакуго гордо выпятил подбородок, не собираясь двигаться с места.
В голову Тодороки закралась догадка.
Да нет, не может же быть, что…
— Ты боишься глубины.
— Забери свои слова назад! Я ничего не боюсь! — ощетинился тот и, ударив по воде руками (в очередной раз сказал что-то неприличное, что принц не расслышал), оттолкнулся ногами от дна, подплывая ближе.
Тодороки подозрительно смотрел на него, пока расстояние между ними стремительно сокращалось. Наездник, подплывший ближе, положил руки ему на плечи, которые оставались теплыми даже несмотря на окружающий холод (у Тодороки в голове все перемешалось от прикосновения, отдаленно напоминая последствия шторма — такие же масштабные и разрушительные), и, ничего не говоря, отправил принца под воду.
Вода заползла в уши, попала в глаза и в рот, заставляя его задержать дыхание; крепкие руки продолжали держать под водой. Тодороки, не без труда избавившись от цепкой хватки, поднялся на поверхность, протирая глаза и отплевываясь от воды.
— Ты… что ты творишь?
— Устраиваю водные процедуры. — Бакуго криво ухмыльнулся, смешливо наблюдая за тем, как эмоции негодования и толики злобы сменялись на аристократичном лице.
— Чудно. Напишу тебе благодарственное письмо, — ответил тот и, подплыв ближе, чем несколько озадачил наездника, отвернувшегося от него, схватил его за руки и потащил ко дну.
Уже после водного побоища, уставшие и разгоряченные, они, раскинув руки, лежали на воде и смотрели на занимающееся красным небо. Изредка из-за деревьев пробивались серые облака — отголоски надвигающегося ливня.
— И все-таки ты боишься глубины.
Бакуго пнул его ногой по колену, с легкостью удержавшись на поверхности воды.
— Нет. Черт. Я не боюсь глубины, мне не нравится не чувствовать землю под ногами.
— Бакуго, ты наездник драконов, ты не чувствуешь ее, когда летаешь.
Бакуго помотал головой, отчего вода затекла ему в уши.
— Не сравнивай, идиот. Это разные вещи. Когда летаешь, ты… ты не чувствуешь себя так, будто тебя накроет волной или у тебя сведет ногу, и ты будешь в панике махать руками, но при этом ты ничего не сможешь сделать. Типа да, ты можешь навернуться с дракона и оставить на земле нехилую яму, но воде я все равно доверяю меньше, чем Виорайту, хоть этот говнюк иногда и делает только то, что хочет.
