— Мстить обидчику… — задумчиво проговорил Савелий.

В его глазах было что-то такое, из-за чего собеседник покачал головой.

— Странный ты какой-то, паря! — Он притушил окурок и сунул его назад в рачку. — За семь лет своего «бичевания» я многих повидал: убогих телом, душой, обиженных на людей, на жизнь, на власти… Словом, каждый в душе нес хотя бы какую-то обиду, которая и заставила уйти в мир. Возьми меня, к примеру, как-никак четыре курса Бауманского, это тебе не хухры-мухры! Престижный вуз. — Он горестно вздохнул. — Педагоги говорили: очень перспективный молодой человек! Уже на первом курсе такой реферат состряпал, что завкафедрой ахнул… Да что говорить! — махнул он рукой. — И что же случилось?

— Что могло случиться с таким, как я? Без роду, без племени, приехал из глубинки России… Кто такой? Откуда? Кто его родители? А все мои данные умещались в пару строчек: «родителей нет, проживал по дальним родственникам да по соседям». Очень уж мальчик стремился к знаниям! — Он вдруг хихикнул и полез к краю «кровати», вытащил бутылку водки, на четверть отпитую. — Ух ты, моя хорошая! — Чмокнул ее и ласково погладил. — Глотнешь?

— Давай, — пожал плечами Савелий. — Ты действительно странный тип: в твоих глазах я все время вижу безразличие, а это очень опасный симптом для молодого еще человека. Можешь поверить мне как старшему. Тебе сколько? — Не знаю… — Не знаешь или не помнишь? — Какая разница, когда не можешь ответить. — С одной стороны, никакой, а если глубже взглянуть, то может оказаться существенной… — Он сделал несколько больших глотков, зажевал куском хлеба, затем протянул бутылку Савелию.

Савелий глотнул пару раз и даже не поморщился, отказавшись от хлеба.

— Силен, нечего сказать! — Мужик покачал головой, подхватывая бутылку. — Мне уже шестой десяток стучит… — Он глубоко вздохнул. — Проскочила жизнь, как свисток паровоза. И пожить-то не успел как следует. Так вот, люди вокруг завистливые, не выносящие чужого успеха. А у нас курс был привилегированный: сыночек одного из секретарей партии учился, будь она неладна! Фамилию, правда, уже запамятовал, громкая такая, известная, ну и не понравилось этому сыночку, что какой-то там периферийный мальчик лучше его по всем статьям. Ну и пошло-поехало: то выговор, то взыскание… Другому даже и не заметят, а мне — как бы побольнее. Ну и не выдержал я — сломался!

— Сыночку вмазал?

— Если бы, — жалобно вздохнул тот. — Кабы врезал, то сейчас бы ни о чем не жалел! — гордо пояснил он, снова хлебнул из горла и предложил Савелию, но тот отказался. — Как хочешь… К ней припал. — Мужик кивнул на бутылку. — К ней, родимой! С тех пор почти и не просыхаю. За редким исключением, когда на больничную койку угораздит, а пару раз и в ЛТП отдыхал. — ЛТП?

— Тебе повезло, что не знаешь, — ухмыльнулся мужик. — Лечебно-трудовой профилакторий! Алкоголиков, короче, там лечат. Что твоя тюрьма! Те же решетки, охрана… Только и различие, что судимости нет. За это время все и подрастерял: родных, семью, дети отказались… Бог им судья! Я тут давеча, когда про тебя услышал, позавидовал даже. Да-да, не усмехайся. Позавидовал! Думаю, вот бы и мне, как этому мужику, тебе, в смысле, память бы отшибло. Чтобы ничего не помнить из своего прошлого. Класс! — Он восхищенно причмокнул и снова отпил. — Возможно, жизнь бы повернулась на все сто восемьдесят!

— А я бы многое отдал, чтобы узнать о своем прошлом. Кто я? Откуда? Зачем на свет появился? — Савелий начал говорить тихо, но с каждым словом все повышал и повышал голос.

— Как тебя забрало! На, выпей, может, полегчает. — Его собеседник вновь протянул бутылку.

Савелий на этот раз взял, скорее машинально, сделал несколько глотков, заставив поволноваться хозяина водки, испугавшегося, что ему больше не достанется. Он успокоился, когда получил бутылку назад. Допил остатки и аккуратно поставил пустую посуду на цементный пол.

Крякнув от удовольствия, а может, и от сожаления, что бутылка оказалась такой маленькой, он повернулся к Савелию:

— Вот что я тебе скажу, паря: коль ты так хочешь все вспомнить, то заставляй свой мозг работать. По своему примеру знаю, начну что-нибудь вспоминать и не могу, а мозги не отпускают, продолжают пахать даже ночью и в какой-то момент выдают информацию. Так что, уверен, и ты все вспомнишь… — Неожиданно он запел — видно, водка взяла свое: «Протопи ты мне баньку по-белому… Я от белого света отвык… И меня… та-та-та… угорелого…» — Голос у него был странно-грустным, пел он очень проникновенно и вдруг заплакал: — Сволочи, какого парня загубили! К черту все! Пойду я, напиться хочу, чтобы не думать и не вспоминать ни о чем! Все в мире суета сует!.. Ты со мной или остаешься?

— Остаюсь, поспать хочется… — Отозвался Савелий и стал укладываться.

— Ну, как знаешь… — Он медленно пошел к выходному люку, покачиваясь из стороны в сторону, потом остановился, повернулся к Савелию и сказал ни с того ни с сего: — Меня, между прочим, Сашкой зовут. Это я так, если что… Сашка-бомж! Бывай, земляк!

Савелий долго смотрел ему вслед, пока тот не скрылся в темноте тоннеля. Странный мужик, подумалось ему, и он усмехнулся: полное совпадение — он Сашке показался странным, а Сашка ему. Каждый рассматривает другого со своей колокольни, со своей точки зрения. Неожиданно Савелий понял этого мужчину и дал ему точную характеристику: надломленный жизнью человек! Потерявший веру во все: в близких, в знакомых, в страну, где живет, даже в самого себя. А потерять веру в себя — это страшно!..

Чем-то вэбередил ему душу этот разговор, задел в нем какие-то струны, и потому сон прошел окончательно. И песня, которую пел Сашка-бомж… Он знает эту песню, точно уверен, что слышал раньше эти слова.

Савелий напоминал золотоискателя, собирающего золотые песчинки, которые позднее сольются и образуют какую-нибудь форму. Сашка-бомж прав, ему постоянно нужно думать и напрягать свой мозг, заставляя его постепенно выдавать все, что было в его прошлом. Может, напрасно он не пошел вместе с Сашкой: сейчас ему хотелось поговорить, неважно о чем, а с этой мертвоспящей парочкой не поговоришь — пожилые, лет под семьдесят, глухонемые, брошенные всеми люди. Они живут в своем мире и, вероятно, немало выстрадали, но даже у них есть воспоминания, которых лишен он, Савелий.

Савелий вдруг подумало Наташе. Захотелось увидеть ее глаза, услышать ее певучий и добрый голос. Поговорить с ней, рассказать, что его мучает, о чем он постоянно думает. Собственно, что ему мешает? Вот телефон, который она сама предложила, автомат тоже несложно найти… А что, сейчас возьмет и позвонит! Возьмет и позвонит! Савелий решительно поднялся и пошел к выходу. Он впервые был здесь, но шел уверенно, словно путь был привычным, сам не понимая, как он смог так быстро запомнить его в довольно сложном подземном лабиринте.

Проходя один поворот, он, как и тогда, когда шел сюда, почувствовал тошнотворный запах. Этот запах ему был знаком, хотя он и не знал откуда. Было совершенно темно, но он шел уверенно, ориентируясь только по запаху. Через несколько десятков метров запах стал настолько нестерпимым, что он понял: добрался до места. Он чиркнул спичкой и огонь выхватил из тьмы мешок: зловоние исходило именно из него.

Оглядевшись, Савелий подхватил какую-то палку, обмотал ее тряпкой, оторванной от этого мешка, поджег ее. Затем брюзгливо начал разворачивать мешковину. Вскоре тусклое пламя импровизированного факела высветило что-то белое, и это что-то оказалось человеческим телом. Савелий не испытал страха при виде начавшего разлагаться трупа молодого мужчины. Ему сразу бросилась в глаза рана с левой стороны груди. По его поразило, что у парня был отрезан член. Бедняга, подумалось ему! Он почему-то был уверен, что парня оскопили еще живым. Скорее всего месть стала причиной его смерти.

Савелий снова огляделся и вдруг увидел изящный продолговатый предмет, поднял его и уверенно нажал на кнопку. Раздался щелчок и в свете факела блеснуло стальное лезвие. Как же они так оплошали, подумал он, — оставить такую улику рядом с трупом… На ноже даже осталась кровь, напоминавшая ржавчину. То ли небрежность, то ли уверенность в своей безнаказанности. Скорее всего и то, и другое.