«Не замечай меня, – думает кто-то в квартире. – Не видь меня. Не смотри на меня. Не замечай меня».

Куинни туго затягивает пояс и озирается.

«Не замечай меня. Не смотри на меня. Не видь меня», – думает кто-то.

Мысли очень тихие, но, похоже, принадлежат молодому человеку. В доме миссис Эспозито не полагается быть никаким молодым людям. И уж точно им не полагается быть в квартире Куинни, когда она там только в тапочках и халате.

«Не видь меня», – думает кто-то, пока Куинни заглядывает в спальню, а потом в комнату, где спал Ньют.

«Не замечай меня», – думает… он, потому что это определенно молодой человек.

Куинни отдергивает занавеску, отгораживающую кухню от гостиной, и щурится.

«Не видь меня, – думает он. – Не смотри на меня. Не видь меня».

В гостиной мысли звучат громче, решает Куинни. Подняв палочку, она боком заходит в гостиную.

– Кто здесь? Я знаю, что ты здесь, кто бы ты ни был.

«О нет, – думает незваный гость. – Она меня видит».

– Еще как вижу, – подтверждает Куинни. – И если ты сейчас же не уберешься отсюда, я заколдую тебе пальцы так, что они исчезнут.

«У меня даже нет пальцев, – думает невидимка. – Мне так кажется, что нет».

И от этого у Куинни действительно мурашки бегут, но раз уж в их квартире ночует Ньют Скамандер, всегда есть вероятность, что какой-то зверь снова удрал из чемодана. Наверняка ведь бывают звери, у которых нет пальцев.

– Ты меня слышал, – грозит она, стискивая палочку. – Я считаю до трех.

Она оглядывается.

– Один.

Обшаривает взглядом гостиную: потолок, светильник, диван, стул, стол, стопка бумаги.

– Два…

Обои за светильником выглядят так, будто кто-то их обжег, или облил чернилами, или…

Черное пятно на обоях шевелится.

«Пожалуйста, не надо, – думает незваный гость. – Я прямо здесь. Я ничего не сделал. Я не хотел».

Черное пятно на стене мыслит скорее образами и эмоциями, нежели словами, но Куинни замечает его, только когда сосредотачивается. По спине ползут скользкие щупальца стыда, в животе поселяется пылающий гнев. Направив палочку на пятно, Куинни выпаливает:

– Эскуро!

Из палочки выстреливает поток света, но пятно двигается быстрее магии. Оно перепрыгивает на потолок и извивается, как живое дышащее существо, корчится, будто крысиные хвосты в корзине.

Куинни начинает вопить.

«Простите! Извините! Простите, мисс Голдштейн!» – думает пятно очень громко.

Куинни боится, и пятно тоже боится, и они оба застревают в этой ужасной спирали общего страха. Куинни приходится сесть на пол и глубоко подышать – только тогда к ней возвращается способность слышать. Прижав палочку к груди, она задирает голову.

– Что ты такое?

«Точно не знаю, – думает пятно. – Когда-то я был Криденсом Бэрбоуном. Вы, наверное, слышали обо мне от сестры».

– Криденс? – спрашивает Куинни в потолок. – Обскур?

«Я не знаю, что это. Вы говорите много слов, которых я не знаю. Он мне мало рассказывал и много лгал».

– Кто? – спрашивает Куинни. – Кто лгал тебе, милый?

«Мистер Грейвз», – думает Криденс, полный шипящего, кипящего гнева.

– Ох, милый, – Куинни глядит на пятно как можно ласковее. – Он лгал многим людям.

Криденс, который теперь большое черное пятно, прилипшее к потолку, думает не столько словами, сколько бесформенной тяжелой печалью.

– Может быть, ты спустишься оттуда? – предлагает Куинни. – Ты можешь спуститься?

Если она будет и дальше так выворачивать шею, то точно заработает растяжение.

«Да, – думает Криденс, – разумеется, мэм».

Он очень вежливый молодой человек, решает Куинни, если закрыть глаза на тот факт, что он прятался в их гостиной. Ну и на то, что он превратил здание администрации в руины.

Пятно стекает с потолка клубами грязного дыма. У него есть отростки, отдаленно напоминающие пальцы и руки, что-то, похожее на конечности, и нечто вроде лица. Пятно выглядит как облако дыма, беспрестанно переливающееся и перетекающее. Почти как Обскури в чемодане Ньюта, только гораздо больше.

– Здравствуй, Криденс, – говорит Куинни.

«Здравствуйте, мисс Голдштейн», – думает Обскур (или Обскури) Криденс.

– Можешь называть меня просто Куинни, дорогой.

Она чувствует его смущение, его мысли о потупленном взгляде и извинениях.

– Ох, Криденс милый, моя сестра будет так рада тебя видеть, – улыбается Куинни. – Она прямо взорвется.

«Я бы предпочел, чтобы она осталась целой», – думает Криденс.

Выходит у него так серьезно и так смешно, что Куинни хихикает.

– Что ж, – говорит она. – Тина тебя встречала, и ты встречал Ньюта, а я тебя почти не знаю. Почему бы тебе не подумать что-нибудь про себя, а я буду просто слушать.

Разумеется, все далеко не так просто, но у Куинни есть ощущение, что, если ты не умеешь читать мысли, общаться с Криденсом Бэрбоуном еще сложнее.

Когда Тина Голдштейн возвращается домой – сильно после заката и с Ньютом Скамандером в чемодане – она выжата досуха. С громким стуком она ставит чемодан на стол и открывает застежки. Пока она вешает пальто и шляпу, Ньют вылезает из чемодана и спрыгивает со стола.

– Если Куинни спросит, что приготовить на ужин, придумаешь что-нибудь сам, – говорит Тина. – Я слишком устала отвечать на вопросы.

– Ой, – говорит Куинни из гостиной и высовывает голову с пружинящими кудряшками из-за занавески. – Вы дома! Вдвоем!

Тина и Ньют переглядываются.

– Что такое? – с подозрением спрашивает Тина, нащупывая палочку.

– Сегодня показался один ваш общий друг, – Куинни широко улыбается. – Он все еще здесь. Пойдемте.

Она манит их пальцем и бросает взгляд на Ньюта.

– Я сказала «друг», а не злой волшебник. Идем.

Тина готовится увидеть в гостиной Якоба Ковальски, но это совсем не он. Посреди комнаты клубится темное облако. Потом облако собирается в тесный шар и стремительно летит в угол, где расплющивается по обоям, как большое подтекающее чернильное пятно.

– Криденс? – неуверенно спрашивает Ньют.

Зато Тина очень даже уверена. Она зажимает рот рукой. Слезы колют глаза раскаленными иголками.

– Криденс, – зовет Ньют. – Не бойся. Мы друзья.

– Он знает, – говорит Куинни. – Он просто немного застенчивый, да, милый?

Обскури в углу тихо шипит.

– Выйди, пусть Тина на тебя посмотрит, – предлагает Куинни.

Пятно отходит от обоев, словно дым от огня, черное, как уголь. Оно сворачивается и разворачивается, вытягивается и струится. Оно… ужасно. Но где-то в груди Тины расслабляется узел, появившийся так давно, что она и не помнит уже, каково это – жить без него.

У Обскури с трудом получается удерживать форму, но в беспорядочном движении и тенях Тине удается разглядеть сгорбленные плечи, длинные руки, знакомое лицо.

– Как? – спрашивает она. – Как это возможно?

Криденс, или Обскури, издает звук, похожий на шуршание песка.

– Она не понимает, – говорит Куинни. – Прости, милый, я единственный легилимент в комнате.

Снова шипение.

– Можно я объясню за тебя? – спрашивает Куинни.

Обскури как будто пожимает тенью сгорбленных плеч.

– Если тебе покажется, что я рассказываю неправильно, дай мне знать, – говорит Куинни, усаживаясь в кресло в углу.

– Я… – начинает Ньют, – я сбегаю за блокнотом.

Он делает шаг и едва не врезается в Тину.

– Хочу записать.

Он оглядывается на Обскури.

– Можно, Криденс?

– Он не против, – переводит Куинни.

– Отлично, – Ньют кивает раз, потом второй, и выходит из комнаты.

– Криденс, – произносит Тина не слишком твердо. – Это правда ты?

– По крайней мере, его часть, – отвечает Куинни.

– Что? – Ньют высовывается из-за занавески.

– Ты же помнишь, Ньют? Каким большим он был, когда закатил истерику в городе? Прости, милый, но правда есть правда. Это была настоящая истерика.

Тина делает шаг к Обскуру, хотя тот реагирует на слова сестры довольно бурно. Он не встает, конечно, но зависает в воздухе примерно на том уровне, где была бы голова Криденса, плюс несколько бродячих клочков темноты. Пятно смотрит на нее, и она может различить лицо Криденса, сотканное из тьмы.