Чем ближе корабли, тем гуще становится толпа. У Тины все сильнее перехватывает горло, палочка покалывает бедро.

Они останавливаются футах в двадцати от трапа для второго класса. Тина почему-то думает о том, как тихо сегодня будет в квартире. Никаких унылых взглядов Криденса, брошенных через стол. Никаких многословных баек Ньюта о том, как его укусил очередной экзотический зверь в очередной далекой стране. Никаких неожиданных взрывов смеха Куинни над подслушанными мыслями. Она притворялась, что просто читает смешную книгу, но Тина-то знала Куинни еще до того, как та научилась читать. Ни одна книга не заставляет ее так много смеяться.

– Я… э-э-э… – начинает Ньют.

– Правда? – говорит Тина, будто бы понимает, что он собирался сказать.

А вдруг он хотел пожаловаться, как ужасно провел время в Нью-Йорке! Откуда ей знать, о чем он думает?

Потом Тина болтает какую-то чепуху – что первым приходит на ум. Не то, что действительно хочет сказать, разумеется, да и она толком не знает, чего хочет. Ньют все равно не сможет остаться: Госпожа Пиквери им головы пооткусывает. А Криденсу будет безопаснее где угодно, лишь бы подальше от Нью-Йорка.

Но дело в том… Вся суть в том, что Ньют ворвался в ее жизнь и перевернул ее вверх тормашками. Когда он появился, Тина прозябала в Отделе палочек, Криденс Бэрбоун мучился во тьме, а Геллерт Гриндевальд бегал по городу, притворяясь Персивалем Грейвзом. Кто знает, что из всего этого вышло бы, если б не Ньют!

Но это просто ее жизнь, а он должен возвращаться к своей, верно? Министерство, книга, Лондон, красивая женщина с цветами в волосах. Тина не является частью его жизни. Даже самой маленькой.

– Хорошо, что расследовать мое дело взялась именно ты, – шутит Ньют.

Но, улыбаясь, на нее не глядит. И Тина не знает, должна ли улыбнуться в ответ.

Ньют обещает ей – хоть она сомневается, что он сдержит слово – жить тихо. Потом что-то происходит. Тина даже не уверена, каким образом. Он на нее смотрит. Без улыбки. Прямо на нее, будто она сказала что-то поразительное, и он не знает, как отреагировать. Она смотрит в ответ.

Вот на что она надеялась в парках и в буфете Вулворт-билдинг. Вот что пришлось бы куда больше к месту, если бы случилось в то время, которое она провела с Ньютом после обеда, изо всех сил стараясь не думать, чем занимаются Криденс и мистер Грейвз. И самое худшее место, где это может случиться – здесь, в доках, возле трапа на паром, которым Ньют уплывет в ближайшие пять минут.

Почему именно сейчас, думает Тина. Почему не в другое время. Возможно, она знала бы что сделать или что сказать. А так она спрашивает:

– Лета Лейстрендж любит читать?

Потому что это, наконец, происходит, и она просто не может позволить этому случиться, лучше все замять и перевести на другую тему. Слишком поздно. А сейчас? Сейчас ей хочется заплакать. Разве недостаточно того, что они живы и целы? Почему-то нет. Просто нет.

– Я изменился, – говорит Ньют. – Наверное. Возможно, немного.

Будто бы он не перевернул ее жизнь вверх дном за какой-то месяц.

Когда Ньют обещает прислать ей копию книги, Тина неприкрыто плачет. Но все равно улыбается от его очаровательной искренности. Ей в самом деле хочется прочесть эту книгу. Потом Ньют трогает ее волосы и задевает щеку большим пальцем – просто поправляет выбившуюся прядь, но Тина не чувствует никаких выбившихся прядей, только его прикосновение.

Когда он уходит, она касается щеки, чувствуя себя до невозможности глупо. Но вот она поднимает глаза, и Ньют снова перед ней.

– Прости, – выпаливает он. – Ты бы сильно возражала… если бы я передал тебе копию лично?

– Я была бы рада, – говорит Тина, но этого недостаточно, верно? – Очень рада.

И на секунду она думает, что он… нет, не остается, но мог бы… Ну, поцеловать ее. Жуткая глупость, разумеется, они совершенно чужие друг другу. Он покидает страну, его паром вот-вот уйдет. Скорее, она понимает, что хочет, чтобы он ее поцеловал. И хочет поцеловать его. Эта секунда подошла бы идеально, но Тина только смотрит, как Ньют разворачивается. У него, думает она, очень красивые глаза. И веснушки. И очаровательный шрамик на переносице.

А потом Ньют шагает по трапу со своим билетом во второй класс. А в его чемодане бесчисленные волшебные звери и один Криденс Бэрбоун. И тех, и другого по магическим законам США положено убить на месте. Поэтому все, что им остается, уезжать.

Так безопаснее, думает Тина. В Лондоне они будут в безопасности.

Она думает об этом три дня, а тем временем Министерство Магии выигрывает петицию об экстрадиции Геллерта Гриндевальда в Англию. И Тина Голдштейн уже не так уверена, что в Лондоне безопасно. Но она хочет, чтобы там было безопасно. Хочет, чтобы Криденс, Ньют и все звери Ньюта жили спокойно. И она верит в Ньюта, правда.

Через неделю, подсчитывает Тина, они доберутся до места. Отправят письмо. Даже если Ньют забудет, Криденс наверняка напишет. Может, не ей, но мистеру Грейвзу он точно напишет, а потом почувствует себя виноватым, если хотя бы раз не напишет и ей, раз уж она предложила быть посредником.

В пятницу вечером Тина ужинает с мистером Грейвзом и ограничивается лишь тем, что проливает на себя немного воды. Он вежливо делает вид, что не заметил. Они говорят о последнем деле Тины, а потом Грейвз допивает виски и спрашивает:

– Как вы думаете, у него все хорошо?

На это у Тины ответа нет. Она ждет письма – или какого-то знака. И так же поступает мистер Грейвз, который просит называть его Персивалем, но продолжает обращаться к ней по фамилии.

Ровно через две недели после того, как Ньют Скамандер и Криденс Бэрбоун покинули Америку, сестры Голдштейн просыпаются навстречу почте: конверту, набитому письмами из Лондона, и “Нью-Йоркскому Призраку”.

Заголовок гласит: «ГРИНДЕВАЛЬД СБЕЖАЛ»