Тень сворачивается на траве спящим котом, темная, как полночь.

– Что-нибудь слышишь? – спрашивает один гробокопатель другого.

– Нет, – отвечает тот. – Но погода и впрямь мерзкая.

– Это да, – соглашается первый.

– Читал про сенатора Шоу? – второй отирает землю с мокрого лица.

– А кто не читал, – откликается первый. – Давно было пора что-то сделать. Все эти подстрекатели и анархисты съезжаются в НьюЙорк.

– Что ж, Шоу пытался, вот его и убили, – говорит второй.

Тень разворачивается, как змея, и вновь устремляется к облакам, не желая больше слышать этот разговор.

Земля материнской могилы не может подсказать тени имя. Это не дом, который она ищет, обрести который желает каждым клочком своей раздробленной сущности.

Но следующее место, куда она направляется, тоже вовсе не дом.

Модести Бэрбоун не помнит, что случилось прошлой ночью. Весь день она проплакала в пустом разрушенном доме, где выросла. Она не знает, куда делись ее родители. Она не знает, где ее братья и сестры. Почему только она? Почему Мама Бэрбоун забрала только ее?

Она возвращается к церкви, где жила, с пустым животом и колтунами в волосах. Вокруг сидят несколько детей, с виду такие же грязные и голодные.

Дверь открывается от легкого прикосновения. Модести видит пыльный пол и разбросанные порванные листовки. Куски самодельной палочки все еще лежат там, куда их швырнули.

Она же притворялась. Она просто играла.

– Они умерли, – говорит Модести другим голодным детям. – Мать не придет. Частити и…

У нее перехватывает дыхание.

– Криденс, – выдавливает она. – Их нет. Они умерли.

Дети молча отворачиваются. Некоторые медленно встают и уходят просить милостыню куда-то в другое место.

Модести входит в церковь, ступая по обломкам, добирается до места, где спала. Снимает мокрую грязную пижаму. Потом падает на колени и начинает плакать, потому что теперь вспоминает: все умерли. Она видит, как Криденс убивает Маму Бэрбоун, а затем Частити. Он швырнул Маму со второго этажа, а потом… Модести не помнит, что именно Криденс сделал с Частити, помнит только, что та умерла.

Модести сбежала в единственное знакомое ей место, и Криденс пытался ее догнать. Там был полисмен, думает Модести, мужчина с коротко подстриженными на висках седыми волосами, и он спас ее от Криденса.

Вот, что она помнит, и еще как целый день пряталась от дождя, лившегося сквозь разрушенную крышу некогда родного дома.

Почему он сделал это? Зачем?

Модести боится, что причина в ней, и эти мысли заставляют ее еще сильнее заливаться слезами на церковных ступенях. В тени, отбрасываемой ее коленями, сворачивается еще одна тень.

У Модести Бэрбоун – которую на самом деле зовут иначе – никого не осталось в целом мире, и еще она очень хочет есть. И оттого плачет горше и горше.

Женщины и мужчины в модных пальто и красивой обуви проходят мимо церкви Бэрбоунов, где больше нет тел Мэри Лу и Частити. Теперь Бэрбоунов не осталось, кроме разве что Модести – да и та едва ли может так себя называть.

Будто по волшебству, она вдруг вспоминает своих настоящих родителей, братьев и сестер. Это из-за полисмена, того, с седыми волосами, это он навеял воспоминания. Она вспоминает, как однажды в дом вошел полисмен и начал говорить про статьи, закон и нарушения. Никто не знал, что Модести не спит, хоть мама давно уложила ее в постель.

– Пожалуйста, дети спят, – сказал отец.

Полисмен увел маму и пообещал, что вернется утром.

Разумеется, Модести не рассказывала этого Криденсу. Она только сказала, что полиция забрала ее братьев и сестер в приют. Но на самом деле Модести понятия не имеет, где они. Той ночью она, перепуганная, вылезла из окна и убежала. А когда, проголодавшись, вернулась при свете дня, дом щерился дырами и разбитыми окнами. Внутри никого не было, не было даже признаков, что когда-то там кто-то жил. Соседи не узнали Модести, они забыли ее – все до единого. И она пошла к церкви Бэрбоунов, потому что была голодна, и Мэри Лу что-то разглядела в ней.

– Что-то дурное, – сказала Мама Бэрбоун.

Модести поднимает голову и вытирает глаза. Кто-то уронил возле нее бумажник. Открыв его, Модести находит много банкнот и еще больше монет. Улица вокруг пуста. С полными руками денег Модести думает про ресторан самообслуживания. А если кассир спросит, где ее мать? Что она скажет?

Поднявшись с земли, Модести отряхивает влажную сзади юбку. Никто не замечает, как нечто, укрывшись в ее тени, следует за Модести до ярких огней ресторана. Кассир едва удостаивает девочку взглядом, пока та пытается пригладить волосы обеими ладонями. Собрав пятаки, Модести идет к лоткам и, встав на цыпочки, набирает столько супа и сандвичей, сколько помещается на поднос. Еды так много и она такая сытная, что Модести начинает мутить. Но она продолжает есть. И засыпает там же, в ресторане, уронив голову на стол.

На следующий день Модести сама возвращается к церкви, где хотя бы есть кровать, и одежда, и вода, чтобы помыться. В бумажнике еще осталось немного денег.

Пока Модести купается в холодной воде, которую набрала чашкой из раковины, тень вскрывает ящик с пожертвованиями для Общества противодействия магии Нового Салема. Когда ящик падает на пол, Модести слышит громкий стук. Монеты разлетаются по всему полу. Тихо вскрикнув, Модести прячется в холодной металлической ванне. А немного погодя спускается вниз, уверенная, что это Криденс вернулся ее убить. Пришел, чтобы закончить свою работу, вот как она думает.

К мокрой босой ступне прилипает десятицентовик.

От удивления Модести открывает рот, вода капает с ее светлых волос на пол – Мэри Лу подняла бы крик, если бы увидела. Ящик разбит пополам, вокруг, будто разметанные взрывом, лежат деньги. Модести собирает их и прячет под кровать. Теперь можно не думать о пропитании несколько дней. Она даже может купить сладостей, если захочет. Модести так давно не ела шоколада.

На следующее утро, чуть дальше на острове Манхэттен, где-то глубоко под Вулворт-билдинг, величайшие из ныне живущих авроров допрашивают Гриндевальда – помимо других вещей – о местонахождении Персиваля Грейвза.

– Кажется, я спрятал его в буфете в моем загородном доме, – с улыбкой говорит Гриндевальд.

– В вашем загородном доме? – переспрашивает британский аврор, чувствуя, как немеет язык.

-Да, – Гриндевальд хлопает белесыми ресницами.

На его коже ожоги от железных оков. По распоряжению президента Серафины Пиквери он и глотка воды не может выпить без наблюдения минимум троих первоклассных авроров.

– В нашем семейном особняке, далеко, в Баварии.

Одна из авроров со вздохом трет лоб.

Во имя международных магических взаимоотношений мобилизована спасательная команда из Шотландии.

– Я бы не стал возлагать большие надежды на то, что мы что-нибудь найдем, – говорит Пиквери британский аврор.

Президент даже не моргает. Лицо у нее каменное.

– Я полагаю, что найти мистера Грейвза – в интересах вашего правительства, – отвечает она.

Она не говорит: «Моя страна нашла вашего преступника, а теперь вы должны найти моего человека».

Она не говорит: «Целая толпа вас, ублюдочных англичашек, приехала сюда гоняться за Геллертом Гриндевальдом, а поймал его хогвартский недоучка, промышляющий контрабандой волшебных животных».

Она не говорит: «Я была так занята и так перепугана, что даже не заметила, что это был не он».

Она даже не моргает.

На следующий день на допросе под сывороткой правды Гриндевальд признается:

– Кажется, вчера я немного ошибся. В Баварии вы Персиваля Грейвза не найдете.

– И где же мы его найдем? – спрашивает американец.

– Под его столом проверяли? – Гриндевальд поднимает свои странные глаза к потолку. – Да, если я правильно помню, там будет фальшивая половица. Возможно, он там.

Глядя американцу прямо в глаза, Гриндевальд ухмыляется.