Завороженный, Криденс наблюдает, как Персиваль ласкает себя его ладонью. Потом смотрит ему в лицо, избегая глаз, только на губы.

– Я хочу поцеловать вас, – говорит.

И целует. Персиваль с готовностью откликается, проталкивает язык между зубов, дышит воздухом из его легких. Криденс отвечает со всем пылом, что у него еще остался. Кусается. Персиваль стонет, умудряясь каким-то образом углубить поцелуй. Затем вздрагивает, прикусив Криденсу язык и нижнюю губу, и его горячее семя неожиданно выплескивается Криденсу на руку. Криденс в удивлении разрывает поцелуй. Слышит мокрый звук, с которым разъединяются их губы. Персиваль смотрит прямо на него, разгоряченный, будто бы пьяный. Криденс опускает взгляд туда, где белесое и мокрое, выплеснувшись Персивалю на рубашку, стекает по их костяшкам. Криденса охватывает нездоровое желание попробовать это на вкус. И даже когда все прекращается, и рука Персиваля замирает, он продолжает смотреть и продолжает держать ладонь на месте, пока плоть Персиваля опадает. Персиваль тяжело дышит.

Следует ли просить разрешение, рискуя получить отказ? Или рискнуть, возможно, оскорбив Персиваля? Чем больше Криденс смотрит на капли, похожие на сахарную глазурь, разбрызганную по аккуратной одежде, тем больше становится соблазн. Поднимая руку, Криденс изумляется тому факту, что она не дрожит. Напротив, тело кажется довольно расслабленным. Он проводит по каплям двумя пальцами, больше размазывая по ткани, чем набирая на кожу.

– Криденс, – выговаривает Персиваль. – Что… что ты делаешь?

Голос у него чуть плывет, как у пьяного.

Не успевает он договорить, как Криденс сует пальцы в рот. На языке нет сладости, лишь та горечь, которую он знает по собственному телу. И кислинка, как послевкусие от крепкого черного кофе, который ему не особо нравится. Но это Персиваль, и теперь Криденс знает, каков он на вкус, теперь он попробовал семя другого мужчины. Не вынимая пальцев изо рта, Криденс бросает взгляд на Персиваля, оценивая реакцию. Персиваль смотрит на него, вздернув брови и приоткрыв рот.

– Криденс, – произносит он тоном, который Криденс не узнает и не знает, можно ли ему доверять. – Ты меня поражаешь.

Криденс медленно высвобождает пальцы.

– Ты поцелуешь меня? – спрашивает Персиваль, и нет ничего, чего Криденс желал бы больше.

Они яростно целуются. Щелчок пальцев очищает кожу, как и прежде. Еще немного волшебства – и приходит в порядок одежда. Криденс пылает от удовольствия, доставленного магией и совершённым грехом. И хотя по коже ползет стыд, он продолжает целовать Персиваля. Кто знает, где и когда ему еще выпадет такая возможность. Опершись на колено, Криденс переносит вес на Персиваля – кладет руки ему на плечи и целует с все нарастающим отчаянием. Но когда Персиваль гладит его по щеке, Криденс все-таки отшатывается. Руку Персиваль отводит таким же мягким движением, каким пытался дотронуться. Криденса охватывает порыв просто вжаться лицом ему в ладонь, но вместо этого он пользуется моментом, чтобы перевести дух, и смотрит Персивалю в глаза.

– Мне нравятся твои поцелуи, – говорит Персиваль. – Но я очень надеюсь, что ты не ждешь от меня повторения в ближайшее время.

Криденс недоуменно хмурится, пытаясь понять, что имеется в виду. А когда до него доходит, густо краснеет.

– Нет, – он отодвигается чуть дальше. – Мне вполне достаточно того, что вы уже сделали. Спасибо, Персиваль.

– Правда, Криденс. – На губах Персиваля легкая, с хитринкой улыбка. – Мне было в удовольствие.

От этого у Криденса еще больше пламенеют щеки. Кровь покалывает даже в затылке.

– Я знаю, что еще рано, но ты не отказался бы со мной поужинать?

– Согласен, – отвечает Криденс.

Встретить взгляд Персиваля выше его сил, и даже вид одежды – снова приличной и аккуратной – напоминает обо всем, что они только что проделали. Это далеко за гранью его самых диких фантазий. Вернее, это лишь их начало. Если бы эти дикие фантазии продолжить, они оказались бы в постели и без одежды, и Криденсу не приходилось бы через считанные дни покидать НьюЙорк.

– Как ты теперь знаешь, повар из меня неважный, но я могу что-нибудь заказать, – предлагает Персиваль.

Криденс смотрит на свои руки, лежащие у Персиваля на плечах.

– Позвольте, я что-нибудь приготовлю для вас, – просит он. – Пожалуйста.

– Ты не обязан. Почему ты не даешь мне побыть гостеприимным хозяином?

– Я хочу готовить для вас.

– Ладно, с моей стороны было бы нехорошо тебе запрещать.

– Да, – подтверждает Криденс. – Очень нехорошо.

Губы сами собой разъезжаются в улыбку, хоть все от воротника до макушки будто огнем горит. Он бросает взгляд на губы Персиваля, которые все еще хочет поцеловать, и обнаруживает, что Персиваль улыбается в ответ.

– Если мы хотим добраться до кухни, тебе придется меня отпустить.

Криденс вздыхает, чувствуя, как подрагивают руки. Но они становятся гораздо тверже, когда он медленно, скользя по чужим рукавам, их опускает.

Персиваль встает первый, тяжело опираясь на подлокотник. Криденс повторяет за ним, как тень.

– Я вчера покупал продукты. Не знаю, что ты будешь готовить, но можешь брать все, что надо.

Криденс уже знает, где что лежит в буфете, и Персиваль должен это знать, раз застал его за осмотром. Отличным поваром Криденс бы себя не назвал: до той же Куинни ему очень далеко. Но он знает, что делает, и по крайней мере ничего не сожжет и не порежется.

Холодильник он открывает магией, просто, чтобы показать Персивалю, что может. Там куда больше мяса, чем Криденс видел даже у Голдштейн, хотя он понимает, что они просто едят не особенно много мясного. Можно было бы приготовить стейки с картофелем – ужин под стать меню тех клубов или ресторанов, которые наверняка регулярно посещает Персиваль, раз уж он богатый холостяк, не способный даже помидор нарезать как следует. Криденс мало знает о магическом мире и многом другом, но он не полный невежа. Но выбирает рыбное филе и счищает чешую – магией, даже рук не замарав. Лучше уж не рисковать испортить хороший, несомненно дорогой кусок красного мяса.

Благодаря недавно открывшимся ему чудесам нетрудно в кратчайшее время нарезать и обжарить овощи. Криденс с нетерпением ждет остатка своей жизни, в которой ему больше никогда не придется чистить овощи руками.

– А тебе и правда нравится, – говорит Персиваль изумленно.

– Да. Как может не нравиться магия, не понимаю.

Это ложь. Он понимает, разумеется.

– Я про готовку, – уточняет Персиваль. – Которая вообще достойна быть одной из отраслей магии, как по моему мнению.

– Так Куинни говорит, – вспоминает Криденс. – Это сестра мисс Голдштейн.

– Она легилимент, да?

Криденс кивает, не поднимая глаз.

– Врожденная способность, не требующая применения палочки. Впрочем, отнюдь не гарантирует, что ее обладатель узнает хоть частицу правды. Ты знаешь, что такое окклюменция?

– Нет, – честно отвечает Криденс.

Термин он слышал. И достаточно видел на суде, чтобы знать, что Персиваль практикует эту штуку, чем бы она ни была… как и человек, который им притворялся.

– А хотел бы узнать?

Криденс кивает и переворачивает рыбу.

И Персиваль рассказывает. Говорит, опершись на кухонную стойку, используя некоторые слова, которых Криденс не слышал, но может догадаться о значении. Он говорит о мыслях и воспоминаниях, правде и лжи, и о ничто. Он взмахивает руками, и Криденс искоса наблюдает за каждым жестом, любуясь тем, как органично Персиваль занимает пространство в кухне да и любое пространство, где бы он ни был.

Криденса всегда восхищало, как Персиваль стоит и говорит так, будто весь мир должен ему внимать. Даже в рубашке и жилете он выглядит безупречно. Теперь Криденс отчасти знает, почему Персиваль такой чистый и аккуратный в любую погоду – из-за магии. Но еще из-за того, что он это он. Ведь Тина и Ньют тоже волшебники, но куда меньше внимания обращают на ворсинки и пятна на одежде.

Персиваль продолжает говорить, даже когда Криденс подает ужин на двух фарфоровых тарелках. Он рассказывает о волшебниках с гор северного Китая, которые сделали свои тела неуязвимыми с помощью магии и разума. Все услышанное Криденс принимает за правду, даже если это кажется невозможным и попросту смехотворным.