Криденс видел тело Персиваля. Видел его возбужденным. Но тогда он не должен был. Он смотрел сквозь магию, заблуждение и жестокость. А теперь Персиваль расстегивает ширинку на нижнем белье и берет свой орган в руку. И делает это свободно, потому что Криденс хочет посмотреть. О, если бы он не был таким порочным, то почувствовал бы отвращение. Он никогда не был так рад быть порочным. Криденс крепко вжимается в ладонь Персиваля, а тот гладит себя свободной рукой.

Нательное белье промокает от пота – и не только, липнет к чувствительной коже. Ощущения от ткани померкли бы по сравнению с прикосновением руки Персиваля.

Криденс глядит, как Персиваль ласкает себя, намереваясь накрепко запомнить каждую деталь: какой гладкой смотрится кожа, как цвет ее на тон темнее ладони, как самый кончик выглядит таким же влажным и ярким, как губы Персиваля. По крайней мере, такими они были после того, как Криденс яростно их целовал.

Снова сглотнув, Криденс осмеливается заглянуть Персивалю в лицо. Хочет увидеть его рот. Хочет проверить, какие эмоции в нем вызывает происходящее и вызывает ли вообще. Какая-то часть Криденса уверена, что он один здесь в растрепанных чувствах. Он никак не ждет, что Персиваль будет на него смотреть. И получается, что он глядит прямо Персивалю в глаза, которые куда темнее, чем раньше. Криденс застывает, но Персиваль продолжает работать рукой.

– Ты очень тихий, – замечает Персиваль.

Воздух, выходя из легких, сотрясает все тело.

– Можно я прикоснусь к вам?

Сердце колотится где-то в горле.

– Прошу. Дотронься до меня. Как хочешь.

Криденс убирает руку с груди Персиваля, пальцы дрожат. Тело тут же начинает клониться вперед, и Криденс упирается плечом в спинку диванчика, стараясь удержаться. Он хочет быть ближе, но не знает, какую степень близости сможет терпеть. Ему кажется, что он готов в любой момент рассыпаться или превратиться в огонь вместо дыма.

Криденс трогает запястье Персиваля, двумя пальцами гладит сухожилия под обшлагом рукава. Ему приходится еще раз сглотнуть, прежде чем рука повинуется. По сравнению с любым участком чужого тела она кажется бледной и ужасной, особенно на фоне той самой части, которая должна бы отвращать приличного человека, но восхищает Криденса. Едва ли он когда-либо видел более совершенное божье творение, чем тело Персиваля Грейвза.

Ладонь ложится на кисть Персиваля так правильно.

Криденс позволяет направлять свою руку.

Но он уже знает, каково это: чувствовать руки Персиваля на себе.

Персиваль подтягивает обе их ладони к кончику своего органа, но Криденс упрямо держит свою на месте. И легонько трогает головку, пока Персиваль двигает кулаком. На подушечках пальцев собирается влага. Персиваль гулко стонет – звук, которого Криденс раньше от него не слышал.

– Криденс, – произносит он мягко, негромко.

Он этого Криденс подается к нему бедрами, вздрагивает всем телом.

– Криденс, – повторяет Персиваль.

Криденс оборачивает пальцы вокруг его плоти.

Он знает слова для этого – непристойности, вылетающие из ртов докеров и проституток Сохо. Слова, которые он никогда не мог бы сказать без опасения получить по лицу. Одни только мысли отдают в глотке мылом и голодом.

Но это действо – настоящее непотребство, плотский грех – заставляет его чувствовать себя так хорошо. Плоть в его руке горячая, твердая, с шелковистой кожей. Криденс двигает кулаком, пока не доходит до основания.

– Продолжай, – говорит Персиваль, убирая руку.

Криденс кидает на него взгляд, Персиваль смотрит прямо ему в лицо. Криденс снова глядит на свою руку и облизывает верхнюю губу.

Это совсем не так, как трогать собственное тело. И он, работая рукой, гадает, как будет чувствоваться, если Персиваль его потрогает. Думает – и дрожит от страха. Или от возбуждения. Или от того, как рука Персиваля сжимает его через штаны. От чего бы то ни было, Криденс дрожит.

– Криденс, – выговаривает Персиваль, и ему приходится сильно прикусить щеку, чтобы не застонать.

– Мне нравится, – произносит он с горящими щеками.

– Это хорошо, – говорит Персиваль.

Он дышит даже громче, чем сам Криденс. А когда ладонь Криденса достигает кончика, снова стонет.

– Потрогайте меня, – просит Криденс.

– Да, – выдыхает Персиваль. – С радостью. Как пожелаешь.

И стонет опять.

Криденс пытается не глядя расстегнуть пуговицы на штанах. Пальцы подводят. Он не может выполнять такие разные действия разными руками одновременно. Совершенно ничего не получается.

– Простите, – бормочет он. – Простите.

Он смотрит вниз, на себя, и видит только, как рука Персиваля лежит на паху.

Персиваль шепотом произносит несколько слов, и пуговицы расстегиваются сами.

– Спасибо, – говорит Криденс.

И крупно вздрагивает, стоит Персивалю взяться за отвороты ширинки. Перехватывает его запястье.

– Передумал? – спрашивает Персиваль.

– Нет, – отвечает Криденс. – Я хочу.

Персиваль расстегивает пуговицы белья скорее пальцами, чем магией. Или, может, и тем и другим.

Когда пальцы касаются голой кожи, у Криденса дрожит нога. Он наблюдает, как Персиваль ласкает его. Это почти как трогать себя, но движения плавные и решительные. Персиваль делает все довольно быстро, но совсем не больно. Криденсу приходится отвести глаза. Взгляд падает на собственную руку на органе Персиваля. Всю эту длинную секунду он забывал ей двигать, и, когда снова вспоминает, Персиваль подается к нему бедрами.

Криденс тяжело дышит открытым ртом, чувствуя, как во рту пересыхает. Ему хочется снова поцеловать Персиваля, просто чтобы смочить язык. Хочется поцеловать плоть в своей руке, ощутить вкус. Хочется видеть и целовать каждый дюйм тела Персиваля. Он знает, все, чего он хочет – испорченность и зло. И все же он хочет.

Персиваль шепчет еще несколько слов, больше магии, и рука на органе Криденса становится скользкой и теплой от масла. Криденс рвется навстречу, сотрясается, оседая, как кирпичный дом под ударом Обскури. Прижав лицо к шее Персиваля, он не издает ни звука.

– Хорошо? – спрашивает Персиваль.

Криденс кивает, уткнувшись носом в его воротник. Двигает тазом в такт движениям руки Персиваля. Тело кажется абсолютно неподконтрольным, словно одержимым чем-то извне. Криденс дрожит, дергается и хватает воздух ртом. До боли стиснув зубы, он чувствует спазмы, идущие от плеч к бедрам. Дым, вырвавшись из костей, шевелится под кожей. На изнанке век вспыхивают белые пятна.

– Вот так, – приговаривает Персиваль. – О Криденс, видел бы ты себя сейчас.

Его голос будто бы доносится из самых глубин грудной клетки или с расстояния в сотни миль. Криденс чувствует себя потерявшимся.

– Персиваль, – шепчет он. – Персиваль.

Персиваль продолжает ласкать его мокрой рукой, хотя как будто уже незачем. Незачем же?

Криденс глубоко дышит в воротник Персиваля, обоняя запахи крахмала и одеколона. А когда, наконец, поднимает голову, то оказывается с Персивалем нос к носу.

– Прекрасен, – говорит тот, глядя Криденсу в глаза.

Криденс не может это слушать, не сейчас, поэтому целует его. Медленный поцелуй увлажняет рот и оставляет по-настоящему удовлетворенным.

– Я закончу сам, – Персиваль убирает мокрую руку.

Криденс чувствует смущение и недовольство. Он не в состоянии предложить Персивалю даже того, что дали ему самому. Безнадежный грешник – он даже согрешить как следует не может. Однако он хочет быть лучше – не менее грешным, нет, но способным подарить Персивалю удовольствие, которое только что от него получил. У Криденса есть идея.

– Моей рукой, – говорит он.

– Криденс, – Персиваль ловит его взгляд.

Они смотрят друга на друга.

– Пожалуйста, – добавляет Криденс.

Ладонь, которой Персиваль обхватывает его руку, чистая и сухая. Криденс облизывает губы. Персиваль крепче сжимает пальцы и двигает оба их кулака быстро и туго. И какой же человек Криденс, раз хотел, чтобы Персиваль коснулся его рукой, все еще скользкой и испачканной. Персиваль явно не такой.