Тина скрывается за занавеской, а Ньют предпринимает еще одно, последнее на сегодня, путешествие – в свой чемодан.

========== Глава 2: Девочка восьми лет ==========

Пока Ньют проверяет, хорошо ли себя чувствуют все создания, которых он взял с собой в это странное путешествие, пятно в гостиной работает над своей внешностью. Если оно немного постарается, то почти может изобразить лицо. Во всяком случае, что-то, напоминающее лицо.

С каждым днем пятно становится немного больше. Хотя, конечно, многие его части все еще где-то пропадают, затерянные, разрозненные. Та тень, что охраняет бывшее обиталище Общества противодействия магии, довольно значительного размера. Но ведь и церковь не так уж далеко от дома, где живут сестры Голдштейн. Что-то куда более крупное и куда менее человеколюбивое мечется по городу, как бешеный пес. Есть еще мелкие, не очень важные кусочки, рассеянные по Манхэттену – их можно принять за сигаретный дым или хлопья сажи. Но давно уж нет тех добрых жестов или недобрых слов, которые притягивали клочки темноты к углам улиц и дверям. Так что они тоже ищут, куда бы отправиться дальше.

Это существо состоит из незавершенных дел и невыясненных вопросов. И оно, наверное, всего лишь существо теперь, хоть и помнит, что когда-то было человеком.

И разве Господь не отделил существ от людей?

Пятно выжидает, пока Ньют Скамандер, выкарабкавшись из чемодана, ляжет спать. Потом отталкивается от обоев и плывет по комнатам, всё дым и слезы. Скользнув под занавеску, пятно смотрит, как спят сестры Голдштейн с одинаковым выражением сожаления на лицах. Оно смотрит и на Ньюта, но не находит его особенно привлекательным или интересным. А вот его чемодан куда более занятный. Оставленный в комнате, он иногда подпрыгивает и ворчит. Когда он открыт, оттуда доносятся самые разнообразные звуки.

Будучи сделано из тьмы и волшебства, пятно легко проникает внутрь. Скользит вниз по лестнице, словно клубы дыма после лесного пожара.

Первое, что видит пятно – жука размером с собаку. Потом – множество насекомых самых разных цветов и размеров. Со всех сторон несется рев, скрежет и фырканье. Пятно бросается прочь от насекомых и оказывается среди огромных жутких животных с мордами как на Фултонском рыбном рынке. На предельной скорости пятно мечется из одного места в другое, заставляя раскрашенные и зачарованные холсты хлопать и вздыматься.

К тому времени, как пятно находит единственный спокойный уголок во всем чемодане, оно задыхалось бы, будь оно человеком. Здесь падает снег – из-за волшебства, разумеется. И здесь тихо, как и всегда, когда падает снег. Закрутившись лентой, пятно смотрит на снегопад. И только через много долгих минут замечает, что рядом есть что-то еще.

Проплыв по воздуху, будто угорь по воде, пятно приближается к неподвижному чему-то. С первого взгляда это что-то выглядит точно так же, как само пятно. Но пятно чувствует все части себя, даже те, что летают сейчас отдельно. А это? Это не принадлежит его сущности. Но выглядит как отражение, которое, проходя мимо, неожиданно ловишь в зеркале или на оконном стекле.

Собравшись в такую же форму, как то, другое, пятно обнаруживает, что оно гораздо, гораздо больше. А ведь оно далеко не целое.

Это другое пятно, другая тьма, огорожено магией, прозрачной, как стекло. Оно похоже… на снежный шар в витрине магазина.

У пятна нет рта, чтобы заговорить, и нет языка – только много зубов и ни одной челюсти, откуда бы они росли. И все-таки оно тянется потрогать. Своей темнотой оно касается краешка прозрачного барьера. Темнота внутри тянется навстречу.

Ожог от хлыста, дерево, рассекающее голую кожу. По кровоточащим рукам. По ногам, по плечам. Капли крови. Капли слез. Соль в открытых ранах.

Громкие слова на неизвестном языке. Английские слова, но эта темнота не знает английского.

Розовые шрамы на темной коже. Маленькие темные руки. Слезы. Все время слезы. Хочет домой, крыша из травы, и звезды, и дым очага. Теплая мамина кожа в прохладный вечер. Прижаться.

Нет дома. Пропал. Ушел. Исчез. Нет звезд. Только дым и огонь. Сны об огне, огне, огне. Разбитое стекло. Кожа расходится, кровь на языке. Дым в ее теле, в ее груди, он жжет, как отрастающая заново кожа. Металл держат в огне, пока он не становится ярким, как звезда. Больно смотреть. Боль и запах горелого мяса.

Дым выходит из нее, и все белое – словно смотришь на солнце.

Пятно дергается прочь, сворачиваясь от боли и жара. Но оно знает боль. Оно знает. Поэтому возвращается и хватает, хватает раскрытую ладонь, протянутую над огнем.

Обжигающий холод и ветер, хлещущий по щеке, как кулак, как хлыст. Пожалеть розгу – испортить ребенка. Уже гнилой изнутри. Стоит на покрытых волдырями ногах, когда лежать слишком больно. В глазах плывут образы грязных стен.

Мертвая, испорченная, шлюха и ведьма – мать. Тяжелый взгляд, ножницы возле его затылка. Кожа на ладонях лопается, потом срастается.

Ладони на шее, на щеках. Душат. Ласкают. Под щекой мягкая шерсть женского жакета, мокрая от слез, которые никак не останавливаются.

Добрые слова, лгущие ему. Жестокие слова: выродок, ублюдок, сквиб. Слова, которые он не понимает, другой язык.

Ладонь, обхватывающая затылок. Рука, бьющая по лицу. Рука на ремне, расстегивает, выдергивает из шлевок.

Огонь и палки. Лицо мужчины, бледное и в точках, как цветок. Глаза цвета неба. У него в руках палка, которая не рассекает кожу. Ее раны закрываются сами собой.

Женщина в темном жакете, ступающая на порог церкви с палкой в руке. Боль прекращается. Все прекращается.

Боль прекращается. Сердцебиение прекращается. Дыхание прекращается.

Только свет. Боли нет.

Снег. Дождь.

Мужчина. Женщина.

– Мне жаль, – говорят они. – Мне так жаль.

Тела падают, серые, бездыханные. Сломанные.

Тело тихое, неподвижное. Ее лицо. Грудь не двигается.

Все умирает. Все распадается на части.

Пятно медленно, неуверенно отползает. Оно не думает, что мертво. Разве оно умерло? Криденс умер? Оно Криденс Бэрбоун или что-то еще? Тень, оставленная позади, такая же, состоящая лишь из боли и волшебства? Пятно покидает заснеженное пространство, темнота остается внутри своего шара.

Пятно, бывшее некогда Криденсом, плывет вверх по лестнице и вон из комнаты, где спит Ньют. Оно карабкается обратно на обои, все еще не уверенное, живо оно или мертво. Но оно точно больше не любопытствует насчет чемодана. Зря оно туда полезло.

На следующий день Мари-Жанна Эбигвайт обедает с Мэллори Готорн, которая несколько лет была представителем Министерства по иностранным делам, когда сама Эбигвайт еще только начинала заниматься вопросами трансграничной магической преступности. Они никогда не ожидали, что их пути пересекутся, не говоря уже о том, что это случится в Нью-Йорке. Теперь они вместе едят суп и на редкость неаппетитный овощной салат за столиком в Вулворт-билдинг.

Общих тем для разговора у них нет, разве что пожаловаться на то, какие отсталые и закоснелые эти американские маги. Мари-Жанна думает о своей сестре и ее детях, которые пускают волшебные «лягушки» по пруду за домом. Мэллори пьет остывший кофе и думает, насколько лучше было бы выпить чаю.

– Сколько тел МАКУСА нашел в церкви? – спрашивает Мари-Жанна.

– Два, – отвечает Мэллори. – Две взрослые женщины.

– Голдштейн говорит, что у Обскура было две сестры, включая маленькую девочку. Что стало с ней?

Мэллори ставит чашку на стол.

– О боже.

Следствию требуется немало дней, чтобы сопоставить показания Тины Голдштейн (очень последовательные) с показаниями Геллерта Гриндевальда (какими угодно, только не последовательными). К тому времени, как становится очевидно, что восьмилетняя девочка (возможно, волшебница) затерялась где-то в Нью-Йорке, никто толком не знает, что делать.