– Вы замечали какие-то перемены в поведении мистера Грейвза перед тем, как вас уволили? – спрашивает она. – Возможно, признаки романтического увлечения…

– Он мой босс! – восклицает Тина. И поправляется: – Был.

Криденс, думает она, был бы примерно возраста Куинни, если бы президент Пиквери не приказала его убить. Не намного моложе нее самой, но все-таки…

Все-таки…

– Вы пытаетесь сказать, что мистер Грейвз и Криденс… Обскур?.. – Тина не может подобрать нужных слов.

– Я не пытаюсь ничего сказать, – говорит Эбигвайт. – Я спрашиваю, не замечали ли вы, что что-то происходит.

– Нет! – коротко и громко отвечает Тина. – Ничего подобного!

Глубоко под Вулворт-билдинг Геллерт Гриндевальд говорит:

– Ах да, конечно.

И улыбается.

– Значит, вы нашли письма? И все записи?

Его лицо блестит от пота, светлые волосы торчат как кабанья щетина.

– Кажется, здесь это незаконно? Вступать в отношения с… как там вы их называете… не-магами? И вот ваш директор Отдела магического правопорядка следует велению сердца и описывает все в своем дневнике.

– Не вы ли написали эти письма? – спрашивает аврор.

– Увольте, – открещивается Гриндевальд. – Как я мог до такого опуститься?

– Это не сильно противоречило бы вашему личному делу, – замечает британец. – Итак?

– Соблазнять такое?

Будь у Гриндевальда больше сил, вопрос бы прозвучал с фальшивым ужасом. Но ему почти не позволяют спать, что сильно сбавляет присущую ему любовь к драматизму.

– Да это человеком назвать трудно, – продолжает Гриндевальд. – Я бы не назвал.

Он пожимает плечами, насколько позволяют цепи.

– Я бы его и в живых не оставил, если бы мистер Скамандер столь любезно не просветил меня, что Обскури нужен носитель.

Тем вечером Тина Голдштейн возвращается домой одна. Сестра уже подает чай Ньюту Скамандеру.

– Согласна, мы должны что-то сделать для бедняжки Якоба, – говорит Куинни.

– Сделаю вид, что ничего не слышала, – бросает Тина по пути в ванную.

Ей хочется смыть городскую пыль с лица, намазаться кольдкремом и притвориться, что никто никогда не задавал ей вопросы о возможности романтических отношений между Персивалем Грейвзом и Криденсом Бэрбоуном.

Взмахом руки она меняет рабочую одежду на домашнюю и выходит из ванной в очень, очень мягких тапочках.

– Я подогрела тебе ужин, – говорит Куинни, будто не знает, что абсолютно все на вкус как опилки.

И все-таки Тина садится за стол и ест. Куинни уже в одной из своих шелковых ночных рубашек, а на Ньюте желтая полосатая пижама и носки с маленькими танцующими барсуками. На большом пальце дырка, Тина думает, что могла бы ее починить.

Куинни искоса поглядывает на нее, и Тина отвечает ей строгим взглядом, пережевывая безвкусный бефстроганов с грибами.

– Я подумывал подарить ему что-нибудь, что принимал бы банк, – размышляет Ньют. – Чтобы он получил деньги для своей пекарни.

– Я знаю, милый, – говорит Куинни. – Но что?

Над плечом Тины маленькая тень просачивается в окно и присоединяется к темному пятну на обоях. С каждым днем оно становится все больше, растет как плесень, вздрагивая и подергиваясь, словно все никак не может удобно устроиться. Если плесень вообще может удобно устроиться.

Обычно пятно чаще двигается, когда Тина дома и находится в гостиной. Но в тот угол никто не смотрит, туда незачем смотреть.

– Боюсь, большая часть моего имущества представляет ценность только для волшебников, – говорит Ньют. – Ничего, что магглы сочли бы дорогим, у меня нет.

– Такое забавное слово, – замечает Куинни. – Магглы.

Она хихикает, но Ньют только пожимает плечами.

Закончив с ужином, Тина встает из-за стола и ставит тарелку в раковину, где та принимается мыть себя сама. Куинни смотрит, как Ньют наблюдает за каждым шагом сестры. Жестом открыв буфет, Тина наливает стакан горячей воды из чайника, добавляет мед, лимон и немного импортного огневиски из шкафчика под раковиной.

– Вы не поверите, о чем меня сегодня спрашивали, – говорит она, хоть и поклялась не обсуждать ни с кем происходящее на допросах.

Да ладно, она уже и так преступница… во всяком случае, именно таким образом с ней обращаются.

Куинни, которой не нужны слова, взвизгивает и прикрывает рот руками. Потом падает на стул, ее кудряшки подпрыгивают от резкого движения.

Ньют, повернувшись к Тине, почти ложится грудью на столешницу.

– О чем спрашивали?

– Не могут же они всерьез… – лепечет Куинни. – Мистер Грейвз бы никогда…

– Не так уж хорошо я его знала, – Тина подзывает к себе свой пунш и одним махом проглатывает половину, чувствуя, как жидкость обжигает горло.

– Он же такой скучный, – шепчет Куинни. – И суровый.

При звуке имени пятно на стене идет волнами. Обои слегка выпячиваются, по комнате разливается тихое шипение. Все списывают странный звук на шум в трубах и даже не смотрят в ту сторону.

– Они думают, – говорит Тина и умолкает, чтобы сделать еще глоток, – что у директора Грейвза было что-то… даже не знаю, что… с Криденсом.

Ньют морщится.

– С этим мальчиком.

– Я… он не… вряд ли он был мальчиком.

Опустошив чашку, Тина встает налить себе еще воды.

– Они не нарушали законов. Он был возраста Куинни, как мне кажется. И Грейвз взрослый. Криденс мог… мог сам принимать решения.

– Это тебя очень беспокоит, – отмечает Ньют.

– Ну, – Тина наливает полстакана виски, – я сказала бы, это застало меня врасплох.

Пятно плесени (или копоти) в гостиной практически бьется в истерике.

Тина заставляет ложку помешать напиток и выпивает его за шесть больших глотков. Ньют смотрит, как двигается ее горло.

– Тебя волнует возраст Криденса? – предполагает Ньют. – Или твое отношение к обоим?

Отодвинув пустой стакан, Тина поднимает руки.

– Понятия не имею! – объявляет она. Снова садится за стол и наклоняется вперед. – Наверное, это потому, что Криденс… был моим другом, или я хотела быть его другом. Я пыталась. А директор… черт, он был моим боссом. Я рассказала ему про Криденса. Я умоляла его что-нибудь предпринять. А ему было все равно. Он считал, что это проблемы не-магов. Все спрашивал: «Вы уверены, мисс Голдштейн?»

Она понижает голос и изо всех сил хмурится, изображая Персиваля Грейвза. Потом вздыхает и роняет подбородок на сложенные руки.

– А теперь они считают, что Грейвз все это время встречался с Криденсом за спиной МАКУСА.

Тина закрывает глаза, утыкается лбом в столешницу и лежит – само воплощение поражения. Ньют очень медленно и осторожно тянется к ее плечу. Куинни, посмотрев на него, тихо встает. Тина даже не замечает, что сестра ушла.

Когда Ньют, наконец, осмеливается положить руку на плечо Тины, та вздрагивает и поднимает глаза.

– А где Куинни? – спрашивает она, кинув взгляд на пустой стул.

– Пошла спать, полагаю, – отвечает Ньют, не убирая руку.

– Да? Уже так поздно?

– За девять.

– Черт.

Тина медленно выпрямляется, и Ньюту приходится наклониться, чтобы не убирать руку. Плечо теплое, ткань пижамы очень гладкая под его мозолистой ладонью. Наверное, Тине бы не понравилось, если бы он коснулся кожи. Но и так неплохо, правда ведь?

Тина смотрит на него, и какой-то момент Ньют боится, что и она умеет читать мысли. Тогда ему пришлось бы много извиняться. Она моргает. Он моргает. Ньют замечает, что невольно подстроил дыхание под ритм, в котором вздымается и опадает ее грудь.

– Мне пора в постель, – произносит Тина очень тихо.

– Да, – так же тихо откликается Ньют. – Мне тоже.

– Нам пора в постель, – говорит она.

Ньют внезапно чувствует себя… чувствует себя гораздо младше своего возраста, судя по тому, как лицо обдает жаром.

Тина встряхивает головой.

– Прости, я сама не знаю, что болтаю. Уже поздно.

– Да, – соглашается Ньют, – поздно.

Когда она встает со стула, его ладонь падает с ее плеча довольно естественно.