– Теперь движение…

Криденс двигает кистью вместе с Персивалем – жест кажется очень грациозным. Затем Персиваль говорит ему слова – хотя для Криденса они ничего не значат. Всего лишь звуки, о смысле которых он не спрашивает. Внимательно выслушав, Криденс изо всех сил пытается в точности их повторить.

– Что это заклинание делает? – интересуется он, выслушав похвалу своему «изумительному произношению».

– Должно превратить два кресла в одно, – отвечает Персиваль.

Ага, думает, Криденс, вряд ли из этого может выйти какая-нибудь катастрофа. Если они испортят кресла… Что ж, можно посидеть и в кухне или вернуться в спальню. Не то чтобы Криденс намеревался специально портить кресла. Если бы захотел, уже сделал бы: разрушать посредством магии он умеет и без посторонней помощи.

– Теперь, – говорит Персиваль, – удерживай в голове образ того, что должно получиться, и мы вместе произнесем заклинание.

Криденс представляет что-то с высокой спинкой и подлокотниками одного кресла и черной кожаной обивкой другого. Думает о клубящемся темном дыме внутри. Затем говорит нужные слова и позволяет Персивалю двигать своей рукой. И зажмуривается.

– Есть в этом что-то от барокко, как считаешь? – замечает Персиваль, и Криденс открывает глаза.

Картинка из его воображения стоит перед ними, на деревянном полу. Чувствуя прилив невероятной гордости, Криденс улыбается.

– Мне нравится.

– В таком случае давай его испытаем.

Криденс идет за Персивалем, словно бы тот продолжает вести его за руку. Они садятся рядом, так близко, что могли бы коснуться друг друга, но причины делать это нет, и Криденс впивается пальцами в колени.

– Спасибо, что показали, – говорит он.

– Не за что, – откликается Персиваль. – Надеюсь, ты будешь практиковаться и превратишь еще много кресел в диванчики для двоих.

Криденс издает тихий смешок.

Нога Персиваля задевает его ногу, они сидят колено к колену. Криденс держит кулак на колене, зная, что потребуется лишь одно маленькое движение, чтобы положить ладонь на руку Персиваля. А если бы и вправду? Криденс прослеживает взглядом линии брючины Персиваля, до бедра. Дыхание не перехватывает лишь потому, что у него богатая практика в сокрытии даже малейших реакций. Он только краснеет, когда его целуют: он же не каменный.

Криденс старается запомнить Персиваля – про запас, на все те дни, когда его не будет рядом. Это лицо он хочет помнить: постаревшее, похудевшее, с новыми шрамами, не так чисто выбритое. Персиваль выглядит таким усталым, что Криденсу хочется сказать ему отправляться в постель и самому пойти следом.

Здесь, в квартире Персиваля, волшебством сотворив вместе с ним диванчик, Криденс лелеет свою старую фантазию. Он знает, что не может остаться, он мертвец, беглец, Обскур. Но еще до того, как он стал всем этим, он хотел, чтобы Персиваль его спас.

Криденс смотрел на него и гадал, что мог бы предложить такому человеку. Почему Персиваль вообще обратил на него внимание в тот день? Почему продолжал приходить? Он гадал, где и как Персиваль живет. Он ни разу не спрашивал, но видно было, что Персиваль очень занятой человек и занимает высокую должность. Он многое знал о городских закусочных, отчего Криденс беспокоился, что дома Персиваль не слишком-то о себе заботится. А по рукам и поцелуям Криденс догадывался, что Персиваль холост.

В своих письмах, ныне прочитанных многими, Криденс выражал желание отплатить Персивалю Грейвзу за доброту. Он знал, что не совсем бесполезный. Он умел готовить и убирать. Он не так хорошо управлялся с числами, как Частити, но смог бы подбить баланс, а грамматика у него была даже лучше, чем у нее. А уж начистить обувь или постирать белье сумел бы любой дурак.

Криденс мечтал, что Персиваль сжалится и заберет его – непременно вместе с Модести, так как он никак не мог оставить ее с Мэри Лу.

Теперь Криденс возвращается к этим фантазиям и подстраивает их под свой новый, так сильно изменившийся мир. Персиваль мог бы научить его магии, Криденс мог бы готовить и убирать для него. Персиваль смог бы отдохнуть, если бы позволил Криденсу о себе позаботиться. Может, тогда он не выглядел бы таким усталым.

Когда Персиваль сказал Криденсу, что кухня может быть его вотчиной, это прозвучало насмешкой. И потом, когда позволял ему надевать свою одежду. От этого слишком просто было представлять жизнь с Персивалем – ту, которая могла бы быть полной моментов, подобных тем, что они разделили в спальне.

Между ног снова гнездится жар, потому что его испорченность безгранична. Небольшая дегустация не смогла удовлетворить его аппетиты. Не стоило сюда возвращаться.

– Персиваль, – зовет Криденс.

Персиваль смотрит в ответ, и Криденс позволяет себе окинуть его долгим взглядом.

– Да?

– Мне нравится, когда вы меня учите, – признается Криденс, чувствуя себя невыразимо наглым. – Но я хотел бы снова вас поцеловать.

И сжимает колени руками до боли.

– Простите.

– Я не против, – говорит Персиваль. – Не стоит извиняться.

Как он может? Разве не понимает, что Криденсу никогда не будет достаточно? Разве не понимает, какое чудовище приютил?

– Поцелуй меня, – произносит Персиваль тоном, от которого Криденс вскидывает глаза и приходит в движение.

Тепло внизу живота пульсирует в такт грохочущему сердцу. В попытках себя контролировать Криденсу приходится медленно сглатывать и очень осторожно дышать. Он тянется, желая коснуться лица Персиваля, или плеча, или груди. Нет, на самом деле он хотел бы положить руку ему между ног, как Персиваль делал для него. Но он не может. И ладонь ложится на подлокотник рядом с рукой Персиваля. Даже такая малость кажется вторжением, однако Криденсу приходится еще и наклониться. Он долго, очень долго смотрит Персивалю в глаза. Ждет, пока тот дотронется до него или поцелует. Но Персиваль лишь закрывает глаза, и Криденс знает, что должен сделать. Он тоже зажмуривается и приникает губами ко рту Персиваля. Чувствует щетину, вылизывая ему губы. Привкус кофе давно ушел, и эта сладость – это только Персиваль.

Руки тряслись бы, но одной Криденс крепко держится за спинку диванчика, а другую сжимает в кулак. Когда Персиваль трогает его за руку, всего лишь за руку, он содрогается всем телом. И отшатывается против собственной воли, будто самоконтроля у него сейчас даже меньше, чем было, когда он не имел тела.

– Можешь дотронуться до меня, – предлагает Персиваль – эхо случившегося в спальне.

Криденс и сам хочет его потрогать. Везде. Хочет, чтобы Персиваль касался его до тех пор, пока он не перестанет дергаться.

– Как? – спрашивает Криденс, смущенный тем, как звучит собственный голос: тонко и испуганно.

– Как мне дотронуться? – повторяет он, стараясь сделать голос ниже и спокойнее.

– Как хочешь, – отвечает Персиваль, что ни в коем разе не ответ.

Криденс, отстранившись, смотрит на него. Он хочет много того, что не в силах облечь в слова, и еще больше того, что не может получить. Его величайшее желание – остаться здесь. А потом – раздеться самому и раздеть Персиваля. Но они в гостиной, а кроме того, он едва способен позволить Персивалю коснуться его через одежду и увидеть его без рубашки. И даже от этих малостей все внутри горит так, что Криденс боится умереть.

– Я не знаю как, – говорит Криденс.

– Что ж, – откликается Персиваль. – В таком случае ты не обязан этого делать. Но учти, что предложение остается в силе.

Муки, которые могут доставить слова, в жизни Криденса всегда были невыносимыми. Но никакие оскорбления не сравнятся с тем, чем мучит его Персиваль, предлагая так много и в то же время так мало.

– Вы можете показать мне заклинание, но не можете научить этому? – осведомляется Криденс своим самым неблагодарным тоном.

Ну почему он не может довольствоваться тем, что есть? Но нет, вечно ему нужно больше, а теперь все, чего он хочет, зависит от Персиваля. Вот только все это недоступно Криденсу – точно так же, как иметь палочку или быть хорошим человеком.