Если бы Ньют и без того не сосредоточился на своей тарелке, то заметил бы, что Тина столь же внимательно разглядывает свою.

– Мне нравится смотреть на строительство в Мидтауне, – говорит Криденс. – Там каждый раз появляется что-то новое. Хотя по сравнению с магией это, должно быть, выглядит не так впечатляюще.

– Ага, – кивает Куинни. – Почему бы вам не пойти всем вместе?

– Пожалуй, – соглашается Тина. – Ньют, хочешь? Ты все равно еще не успел как следует осмотреть город.

– Все, что я успел увидеть, – начинает Ньют, – было… красивым.

Наверное, настоящей ссорой случившееся не назовешь, раз никто не пытался никого проклясть, и ничего не разбилось, но Ньют на всякий случай не поднимает глаза до конца ужина. Меньше всего на свете ему хочется знать, смотрит ли на него кто-нибудь. Еда, по крайней мере, отличная – как и всегда.

На другой стороне Манхэттена Персиваль Грейвз игнорирует предписание колдомедиков принимать зелье во время еды. Вместо этого он пьет кофе, сдобренный хорошей порцией ликера – достаточной, чтобы заныли зубы. Этим коктейлем Грейвз сопровождает многочасовое чтение латинского текста, такого старого, что он все еще на свитке. Тема: человеческая трансфигурация, как она выполняется и как распознать, что она была выполнена.

Грейвз шепчет согревающие чары над чашкой, чтобы кофе оставался горячим, а после каждого глотка ставит чашку и на несколько секунд подносит ладонь к губам. Если он при этом думает о Криденсе Бэрбоуне, то никакое самое сильное Империо не заставит его в этом сознаться.

Он как раз держит пальцы у рта, когда голос Идеи объявляет:

– Мистер Персиваль Грейвз из квартиры 602, вас хочет видеть Госпожа Президент Серафина Пиквери. Я подозреваю, сэр, что вы не рады визиту, но ее имя по-прежнему в списке лиц, которые имеют круглосуточный доступ в вашу квартиру. Если это больше не так, прошу обновить информацию, сэр.

Грейвз даже не пытается скрыть раздражение.

– Благодарю, Идея.

То, как нимфа обращается к нему «сэр», неизменно напоминает ему о Голдштейн.

Поднявшись, Грейвз оставляет кофе и свиток на столе. Жестом застегивает пуговицы на рубашке и подзывает пиджак из спальни. Он не помнит, где оставил тапки, поэтому придется Серафине любоваться его босыми ногами. Не умрет.

Он открывает дверь, оставляя цепочку, и ждет, пока Серафина появится на ступеньках.

– Пиквери, – говорит он при первом же взгляде на платиновые кудряшки и темный тюрбан. – Что ты здесь делаешь?

– Вижу, картина обо мне сообщила, Персиваль.

– Praemonitus, – отвечает он, – praemunitus*.

Она вздыхает, и он замечает бутыль у нее в руках.

– Удивлена, что ты оставил меня в списке разрешенных гостей, – говорит Серафина. – Это значит, что ты впустишь меня в дом?

Грейвз смотрит на нее: на ней не мантия, как в суде, и не один из костюмов, которые она носит на работе, а значит, Серафина здесь не для разговоров о политике, хотя в это и сложно поверить. Волосы ее уложены очень аккуратно, одежда повседневная, будто она старается выглядеть расслабленной.

– Ты пришла вернуть мне палочку? – спрашивает Грейвз.

– Еще нет. Абернати говорит, работа еще не закончена.

– Этот сукин сын никогда меня не любил, – бормочет Грейвз.

Серафина слегка поджимает губы, и Грейвз замечает, что у нее темная сливовая помада. Это вечерний макияж, он уверен – он делал комплименты чему-то такому раньше, за устрицами и веселящей водой.

– Ладно, – говорит он и открывает замок.

Дверь распахивается, ясно давая Серафине видеть, как Грейвз не готов сейчас к чужой компании. Кресла по-прежнему стоят друг напротив друга, и дверь в разоренную спальню не закрыта.

– Вижу, ты прибрался.

Грейвз выбрасывает руку: дверь с шумом захлопывается – но Серафина даже не моргает.

– Мне отнести это в кухню? – она держит бутыль изящно, как на рекламном плакате.

Правда, у блондинок с рекламных постеров не такое телосложение. А жаль, думает Грейвз, из Серафины вышла бы прекрасная модель или лицо какого-нибудь бренда.

– Я сам, – говорит он, не очень-то вежливо выхватывая бутыль магией.

К тому времени, как он возвращается, Серафина уже успевает повесить пальто, разуться и занять кресло. Палочка мелькает у нее между пальцев.

– Удобно? – спрашивает он.

– Нет.

Грейвз опирается о спинку другого кресла, черная кожа холодит ладонь. Он думает о Криденсе.

– Не жди, что я попытаюсь это исправить, – предупреждает он.

– Не жду, – отвечает Серафина. – Мой комфорт больше не твоя ответственность, если вообще когда-то таковой являлся.

– Отрадно знать, что ты видишь это именно так.

– Ты будешь садиться?

– Нет.

Серафина смотрит на него.

– Полагаю, именно здесь сидел твой предыдущий гость, – произносит она после долгих секунд молчания.

– Понятия не имею, о чем ты, – Грейвз пальцем выводит латинские слова на коже обивки.

– Черт возьми, Перси.

– Целый дьявол, – слабо откликается он, заставляя Серафину нахмуриться.

– Кто это был? Аврор не рассмотрел, как следует, чтоб ты знал.

– Голдштейн, – выпаливает он, быстро соображая. Он узнал пальто на Криденсе. – Порпентина Голдштейн.

– Ты шутишь, – говорит Серафина. А потом: – Нет, не шутишь.

Она позволяет себе вздохнуть, и Грейвз подмечает характерное напряжение в области ее бровей – это значит, она пытается не закатить глаза. Он бы на ее месте не удержался.

– Ты же знаешь, что я ее спрошу. И если ты меня обманываешь, у нее будут неприятности.

Грейвз верит, что, если Голдштейн в самом деле спросят, она соврет. Пусть даже Криденс с ней не говорил. Пусть даже и не собирался. Пусть даже он никогда не придет опять, что вполне вероятно. Грейвз уверен, что она солжет ради них обоих. Она уже доказала, что готова нарушить закон из-за Криденса Бэрбоуна, а потом стоять перед Серафиной Пиквери и лгать, чтобы защитить его. Порой Грейвз почти всерьез думает написать ей письмо, в котором выразить чистоту своих намерений относительно Криденса, пока его не вызвали на дуэль.

– Это все? – спрашивает он.

– Нет, – говорит Серафина.

Он ждет, попутно размышляя, как бы быстрее справиться с латинским текстом.

– Министерство захочет его заполучить. Говорят, он должен сперва ответить за то, что там сделал, словно им не терпится застолбить убийцу.

Грейвз сжимает пальцы на спинке кресла.

– Сомневаюсь, – цедит он сквозь зубы.

– Ах, я могу узнать дерьмо, когда его чую, Перси, – говорит Серафина. – И да, это дерьмо.

– Ты можешь это остановить?

– Я стараюсь. Но прошение передали в международный суд. Сказали, мне нельзя доверять, потому что… - она шипит вместо того, чтобы произнести то, о чем они оба думают. – А могла бы просто плюнуть.

– Если хочешь… – начинает Грейвз.

– От этого заклинания зубы портятся, – перебивает Серафина. – К тому же, ненавижу накладывать такие на саму себя. Но если захочешь плюнуть кислотой в этого конкретного слизняка, могу подсказать, куда они его посадят.

– Нет, – открещивается Грейвз. – Но спасибо за предложение.

Он держится за спинку кресла очень крепко – чтобы не дрожала рука. Другую руку прячет под пиджаком.

– Я решила, тебе нужно знать. Хотя допуска у тебя уже нет.

– По очевидным причинам, – откликается Грейвз.

Когда между ними снова повисает тишина, Грейвз вынимает руку из-под пиджака и берется за спинку кресла уже обеими.

– Мне скоро уходить, – говорит Серафина.

– Так уходи сейчас, – отзывается он.

Ее пальцы сжимаются на рукояти палочки, и Грейвз понимает, что всегда считал, что цвет ее помады отлично сочетается с цветом палочки. Говорил ли он ей это когда-нибудь? Он не помнит.

– Надеюсь, веселящая вода тебе понравится, – Серафина встает. – 1871-й все-таки.

Грейвз не благодарит ее, но придерживает дверь рукой, а не магией.

Серафина стоит в пороге гораздо дольше, чем позволяет его терпение. Наложенные им охранные чары плохо работают при открытой двери. Когда Грейвз уже почти готов выпихнуть ее на площадку, Серафина прячет палочку в рукав и гладит его по щеке.