– О, прошу прощения, – говорит мистер Грейвз. – Обещаю, что буду держать руки при себе.

– Нет. Вы можете до меня дотрагиваться, мистер Грейвз.

Сердце Криденса пытается не то выпрыгнуть через горло, не то просто взорваться. Он словно вот-вот разлетится на куски прямо здесь, в пустой гостиной. Этого не происходит, но ощущения похожие.

– Ты мог бы называть меня по имени? – просит мистер Грейвз.

Криденс делает глубокий дрожащий вдох и такой же прерывистый выдох.

– А можно?

– Мне было бы приятно. Если ты, конечно, не хочешь, чтобы я называл тебя мистер Бэрбоун.

– Мне больше нравится, когда вы называете меня Криденс.

– Хочешь пить, Криденс? – спрашивает Персиваль.

Внутри будто костер полыхает, поэтому он соглашается:

– Воды, если можно.

Криденс всегда был очень осторожен со словами. Его мать – та единственная, которую он знал – предпочитала, чтобы он молчал, а если и говорил, то выражался ясно, по делу и не тратя чужое время. И все-таки сейчас Криденс запинается.

– Персиваль.

Имя слетает с языка, как заклинание, то, которое заставляет Персиваля Грейвза уставиться на него с приоткрытым ртом. Секунду, какую-то краткую секунду Криденс ощущал вкус этих губ собственным языком. И язык меж этих губ пробовал его рот.

О, эти мысли заставляют его гореть.

Потом Персиваль моргает и дотрагивается до подлокотников черного кресла кончиками пальцев. Скорее магией, нежели силой, кресло Криденса отъезжает назад. На момент, прежде чем отпустить подлокотники, Персиваль склоняется над Криденсом, и тот невольно теснее сдвигает колени. Морщится. Персиваль смотрит на него с нечитаемым выражением лица.

– Я не отвергаю тебя, если ты вдруг так подумал, – говорит он, выпрямляясь и оглаживая лацканы ладонью. – Мне понравилось, но от этого… нога дает о себе знать.

Он встает, плавно, но придерживаясь за бедро.

– Разумеется, – говорит Криденс и тоже поднимается, чувствуя, как неуютно и странно ему в собственном теле.

Шея под рубашкой и галстуком горит. Наверное, он сейчас весь красный. Но несмотря на неловкость, Криденсу становится легче при мысли, что Персиваль этого не замечает либо просто не заостряет внимания.

– Идем, – зовет Персиваль.

Криденс не знает, что громче: звуки шагов по деревянному полу или грохот собственного пульса в ушах.

За дверью из темного дерева, украшенной затейливой резьбой, оказывается кухня, размеры которой потрясают воображение. Впрочем, не похоже, чтобы ей регулярно пользовались. Там два стула и маленький стол, покрытый вместо скатерти россыпями бумаг и кожаными папками. Не желая казаться любопытным, Криденс старается не разглядывать все слишком пристально.

По мановению руки Персиваля дверь высокого буфета распахивается и оттуда выскальзывают два бокала из граненого хрусталя – Криденс видел такие в витринах. Повинуясь еще одному жесту, открывается холодильник. Персиваль щелкает пальцами, подзывая оловянный кувшин, и ловит его не глядя.

– Прошу прощения за беспорядок, – говорит он. – Я не ждал компании.

Он наливает воду из кувшина в два хрустальных бокала.

– И в особенности я не ждал тебя. Не думал, что придется показывать тебе квартиру. Здесь в любом случае особо нечего показывать. Мой последний гость не очень-то о ней заботился.

Не зная куда смотреть и что сказать, Криденс молчит.

– Протяни руку, – говорит Персиваль.

Поколебавшись только секунду, Криденс протягивает руку ладонью вверх. Один из бокалов плывет прямиком к нему, и Криденс берет его обеими руками, ужасаясь перспективе его уронить. Он уверен, что этот бокал стоит дороже, чем все, из чего-либо он раньше пил. Такого даже губами касаться страшно. Но Персиваль смотрит так, будто чего-то ждет, поэтому Криденс благодарит и пьет. Это Персиваля, по-видимому, устраивает: он отворачивается к столу, после чего следует более сложная последовательность знаков и целая серия слов. Криденс посматривает краем глаза, как разбросанные бумаги складываются в стопки и прячутся в кожаные папки. Не проходит и минуты, как стол становится чистым.

– Можешь сесть, если хочешь, – говорит Персиваль.

Криденс глотает холодную воду.

– Самому мне удобнее стоять. Ноге легче, когда я стою или хожу.

– Понимаю, – говорит Криденс.

Он смотрит, как Персиваль, опершись на кухонную стойку, пьет из собственного бокала – со сдержанной грацией, от которой трудно отвести глаза. Наблюдать за ним даже более впечатляюще, чем смотреть, как очищается заваленный бумагами стол.

– Как ты сюда добрался? – спрашивает Персиваль.

– К вам? – уточняет Криденс на тот случай, если вопрос более философский, чем показалось на первый взгляд.

– Да, разумеется. Голдштейн уже раздобыли тебе палочку и научили аппарировать?

– Нет. Я шел.

Персиваль поднимает брови.

– Пешком?

Криденс подносит стакан к губам, чтобы не сказать лишнего.

– Разве Голдштейн живут не в Челси? – продолжает удивляться Персиваль.

Потом вздыхает, чуть сгорбив широкие плечи, и улыбается краешком губ.

– Ну разумеется, ты шел пешком. Мне следовало подумать, прежде чем тебе отказывать. Ты всегда был впечатляюще целеустремленным.

Продолжая смотреть в свой стакан, Криденс переступает с ноги на ногу.

– Ты голоден? – спрашивает Персиваль. – Повар из меня посредственный, но, кажется, в доме была какая-то еда.

– Я поел перед тем, как сюда прийти, – говорит Криденс.

– Время обеда уже миновало, да? Теперь мне не очень-то удается следить за такими вещами.

Криденс хмурится.

– А вы ели сегодня, Персиваль?

Тот моргает.

– Нет.

Криденс опускает подбородок, но продолжает смотреть прямо ему в глаза.

– Я передумал. Кажется, я все же проголодался.

Персиваль вздыхает и жестом открывает холодильник.

Когда выясняется, что в кухне Персиваль практически беспомощен, Криденс тоже берется за дело. Он пользуется магией намеренно только несколько дней, но знает, что в поварском искусстве от него больше проку. Во всяком случае, он может нарезать помидор, не раздавив его в кашу.

– Где вы берете их в январе? – спрашивает Криденс.

– Магия, – отвечает Грейвз. – И теплицы.

Кивнув, Криденс взмахивает руками, собирая сандвич воедино. Они едят стоя, Криденс наклоняется над кухонной стойкой, чтобы не крошить на пол. По крайней мере, занятый рот мешает ему высказать некоторые смехотворные мысли, приходящие на ум при виде жующего Персиваля. И к счастью, тот ест быстро – будто и не подозревал, насколько был голоден, пока не проглотил первый кусок.

Доев, Персиваль достает платок, вытирает руки и рот. Криденс старательно ему улыбается, соображая, как бы повежливее указать, что в углу его рта остались крошки. Когда Криденс заканчивает с едой, Персиваль все еще этого не замечает.

– Галстук, – говорит он.

Криденс косится на свой галстук, но Персиваль шагает вперед и протягивает руки. Он поправляет узел, разглаживает шелк и заталкивает галстук обратно в жилет.

– Нужна булавка.

Криденс понятия не имеет, что на это сказать, он только знает, что Персиваль сейчас стоит очень близко. И тогда он поднимает руку и стряхивает крошки большим пальцем. Губы под его прикосновением растягиваются в полуулыбку. Прежде чем Криденс успевает убрать руку, Персиваль поворачивает голову и целует подушечку его большого пальца.

– Спасибо, – говорит он.

– Не за что, – машинально отвечает Криденс и медленно отводит руку.

Еще раз поправив ему воротник, Персиваль тоже убирает руки.

– Теперь иди за мной, – говорит он, и Криденс идет.

Миновав гостиную, они попадают в комнату, откуда Персиваль вызвал кресло для Криденса, потом оказываются в еще одной комнате. Очевидно, это спальня, но выглядит она… в общем, выглядит она так, будто Криденс вволю здесь побушевал. Одна из тяжелых деревянных ножек кровати подломана, темно-синий балдахин словно побывал в когтях дикого зверя. Матрас свисает с кровати, простыни в беспорядке. Каждый ящик в элегантном длинном шкафу выдвинут, распахнутые дверцы комода едва держатся на петлях.