– Ты знаешь что-нибудь о магии в Америке до появления палочек? – спрашивает Криденс Ньюта за обедом из фасолевого супа, который приготовил накануне вечером.
– Не особенно, – Ньют прихлебывает суп со звуками, которые определенно оскорбили бы Частити. – Хотя я мог бы рассказать о различиях североамериканского рогатого змея и европейского василиска.
– А что, они очень похожи? – интересуется Криденс.
– С виду да. Но по факту они кардинально разные. Когда сюда впервые прибыли европейские маги, рогатый змей порядком страдал из-за того, что его путали с очень агрессивным василиском.
Криденс молча ест суп и слушает Ньюта, увлеченно толкующего о гигантских змеях. Все, что он рассказывает, звучит сказочно, но Криденс верит, что это абсолютная правда. Если магия реальна, если он сам смог выжить после того, как его разнесли на куски, то почему бы не существовать гигантскому змею с рогами, которые звенят, когда приближается опасность.
Но Ньют мало что знает об американских волшебниках в допалочковые времена. Поэтому Криденс идет к Тине.
– Прости, – говорит она, – я не в курсе. На моем факультете в Ильверморни были близнецы. Их семья переехала в Миннесоту, но они говорили, что родом из этих мест, только севернее, возле водопадов. Они получили приглашение в канадскую школу, но предпочли Ильверморни.
Криденс слушает с восхищением.
– Они были чиппева. Я забыла их фамилию, но помню девочку, ее звали Весенняя Красота, очаровательное имя, но как оно звучит в оригинале, она нам не рассказывала. Утверждала, что мы все равно не сможем правильно выговорить. Как по мне, это было немного заносчиво с ее стороны. Мы же практически целый день болтали на латыни, а она решила, что мы не сможем произнести ее имя? А может, она была права, не знаю. Так или иначе, на продвинутых прорицаниях она делала доклад о Пророчестве Семи огней.
– Что это? – спрашивает Криденс.
Тина рассказывает, то и дело указывая, что не уверена, что помнит все правильно. Но это больше, чем Криденс знал раньше.
– Я отправлю письмо секретарше директора Праудфут, если вспомню, как ее звали, – обещает Тина. – У нее был какой-то побочный проект, связанный с индейскими пророчествами. Именно благодаря ему ее и выбрали на работу в МАКУСА.
– Спасибо, – благодарит Криденс, словно хоть что-то из сказанного имеет для него значение.
Куинни знает и того меньше, или, по крайней мере, так утверждает.
– Я плохо помню уроки истории, – говорит она. – Хотя мама рассказывала, что наши люди – евреи, а не маги – практиковали магию не одну тысячу лет. И ты не услышишь об отсутствии волшебных палочек в Торе.
– Что это? – спрашивает Криденс.
– А, это такая Библия, в некотором роде.
– Жезл Моисея, – вспоминает Криденс после секундных размышлений. – С помощью которого он творил чудеса.
Куинни моргает.
– О да, там определенно упоминаются волшебные палочки.
Она широко ему улыбается и говорит, что он очень умный. Криденс не верит, и тогда Куинни постукивает его по руке.
– Ты что, считаешь, я тебе лгу?
Позже она вспоминает, что кто-то говорил ей, будто легилименты существовали в Америке еще до появления там европейцев. И еще анимаги – люди, способные оборачиваться животными.
Криденс тихонько задумывается, что ему сможет рассказать мистер Грейвз. У него важная работа, и он должен был долго учиться, в отличие от самого Криденса, который никогда не ходил в школу и научился читать по Библии. А мистер Грейвз наверняка посещал волшебную школу вроде Ильверморни или Хогвартса, а может, и какой-нибудь волшебный колледж. Все-таки он работал на президента, а значит, должен многое знать.
В среду Ньют спрашивает:
– Криденс, хочешь со мной в Лондон?
Они обедают, и Криденс чувствует, как во рту, набитом макаронной запеканкой, становится сухо, хоть в остальном запеканка просто превосходная.
– Неплохая идея, – говорит Тина. – У вас там куда более спокойно относятся к магии. И Криденса там никто не знает.
– Вот насчет спокойного отношения не уверен, – бормочет Ньют.
Криденс никогда не покидал границы Нью-Йорка. Но сейчас можно, так ведь? Ньют спрашивает, хочет ли он пересечь океан, поселиться в новом городе, в новой стране. Из всего, что могло прийти на ум, Криденсу вспоминается, как мистер Грейвз сказал ему, что он свободный человек. «Ты, наконец, можешь делать, что хочешь», так он сказал. А чего Криденс хочет?
– Я подумаю, – говорит Криденс. – Спасибо за приглашение. Это много для меня значит.
Он беспокоится, что Ньют не поверит ему, что решит, будто Криденс отметает такое щедрое предложение. Он не хочет, чтобы Ньют такое думал, но не знает, что еще сказать.
Ньют, впрочем, просто кивает.
– Подумай, пожалуйста.
Ночью Криденс лежит без сна, слушая шум машин на улице и гудение труб в стене. Он долго смотрит на лежащий на полу чемодан, потом вылезает из постели и берет свое, то есть, Тинино пальто. Еще надевает башмаки на очень удобные носки Ньюта. Обувь свою он помиловал, потому что покупать новую дорого, к этой он давно привык, и никто никогда его ей не бил. Полностью одетый, в одолженной пижаме, одолженном пальто и одолженных носках, Криденс открывает чемодан и осторожно влезает внутрь. Тщательно закрывает крышку и слегка прижимает, чтобы ниффлер уж точно не просочился наружу.
Криденс надеется, что не разбудил Ньюта. Еще он надеется, что не потревожит сон зверей, которые могут за ним увязаться. Криденс больше не боится – он с удовольствием узнает новое и о тех животных, которые есть в чемодане, и о тех многих, которых Ньют видел и описал. Но лунных тельцов придется отгонять, если они за ним пойдут.
Если Криденс отправится в Лондон, то будет сильно скучать по Куинни и Тине. Ему в радость готовить для них и учиться магии, копируя прочитанное в старых учебниках. Но у сестер есть собственные жизни. А что ему делать в Нью-Йорке? Семьи у него нет: кого-то он убил, кто-то умер, когда он был слишком мал, чтобы помнить. Он знает себя только Криденсом Бэрбоуном. А Криденс Бэрбоун, если уж на то пошло, погиб седьмого декабря 1926 года на платформе станции Сивик-Центр.
– Привет.
Волшебный снег хрустит под ботинками. Холодный, как настоящий снег.
– Не знаю, понимаешь ли ты меня. Ты вообще понимаешь английский?
Обскури переливается в своем пузыре, как вода в снежном шаре. Криденс может притянуть пузырь магией. Он не знает, что чувствует Ньют, когда касается его, если он вообще его касается. Это Ньют создал магию, которая держит Обскури на этой земле.
Криденс думает о Персивале Грейвзе, который отослал его, когда считал, что он призрак, и потом еще раз, когда знал, что он не призрак. Который говорил ему: «Я любил тебя» и «Я всегда знал, что ты хороший человек» так, будто не был единственным, кто когда-либо говорил Криденсу подобное.
Касаясь магии, сдерживающей Обскури, Криденс чувствует огонь на ладонях. Боль такая, что на глаза наворачиваются слезы. Криденс всхлипывает, пока на ресницах не намерзает лед, и не закладывает нос. Но тихо, почти беззвучно. Он не хочет разбудить Ньюта.
Через некоторое время Криденс отпускает пузырь. Смотрит на свои руки, покрытые шрамами и мозолями. Долго смотрит. Затем стирает иней с ресниц, пытается согреть нос и щеки.
Чего он хочет? Он хочет сделать так, чтобы во всем мире больше никогда не было ни одного Обскури. Впрочем, это слишком амбициозно. Так что Криденс ограничивается тем, что решает выучить все, что получится, о магии и, возможно, помогать учиться другим.
Он хотел бы увидеть всех созданий, о которых рассказывает Ньют.
Он хотел бы увидеть мир, посмотреть, как люди в разных уголках света пользуются магией.
Он хотел бы помогать детям, чтобы никто их не обижал, и чтобы у них было достаточно еды.
И, если быть до конца честным, он хотел бы увидеться с мистером Грейвзом. Хотел бы писать ему, как прежде – до того, как мистер Грейвз стал кем-то иным, кем-то, кто вредил ему и хотел, чтобы он вредил другим. Он хотел бы точно знать, что то был ненастоящий мистер Грейвз.
