– Прекрати!

И темнота слушается. Темнота рассеивается так быстро, что Грейвзу остается только тереть глаза. Руки мокрые.

Все вокруг разбросано и перевернуто. Грейвз окидывает взглядом сломанную мебель и разорванные книги. Здесь словно прошел ураган.

А посреди комнаты погребальным саваном висит темнота.

Грейвз моргает, наблюдая, как тьма то принимает почти человеческие очертания, то развеивается в дым.

– Криденс? – зовет Грейвз, и голос его куда тише, чем раньше.

Что-то проступает из темноты, как вытянутая рука. Она движется, как льющаяся вода, так отчетливо нечеловечески и не по-живому. Грейвз никогда не видел ничего подобного. Ему становится тошно от мысли, что это все, что осталось. Все, что у него останется.

Из мешанины битого стекла на разорванном ковре Грейвз шагает вперед и тянется к Криденсу, к тому, что осталось от Криденса. Два белых огонька сияют во тьме. Глядя в них, Грейвз чувствует себя таким же завороженным, как и всегда, когда смотрел Криденсу в глаза.

Вблизи темнота принимает знакомые очертания – резких линий и сгорбленных плеч.

Темная рука ложится Грейвзу на затылок. Она ледяная. Она как тысячи отменно острых иголок.

– Прости, – говорит он. – Я любил тебя. Я правда тебя любил. Наверное, недостаточно сильно, но любил.

Грейвз ждет, что тень схватит его за горло, пробьет грудь и вырвет сердце. Но она проводит своей ледяной рукой по его руке и смотрит белыми глазами.

– Ты не должен существовать. Не так. Ты не должен был… Все должно было быть не так.

Тень Криденса Бэрбоуна содрогается. Части ее уплывают, как дым. Грейвз чувствует, как волосы на затылке встают дыбом. Он знает, что должен действовать сейчас, иначе другого шанса не будет. Он твердо выговаривает слова и взмахивает руками. Это почти интимно. Почти как снова дотрагиваться до Криденса.

Вокруг становится темно. Страшная сила опрокидывает Грейвза на спину и швыряет на несколько футов. Кажется, сами стены Вулворт-билдинг содрогаются. Раздается стон, скорее металлический, чем человеческий. Звучит треск, и Грейвз инстинктивно сворачивается в клубок, прикрывая шею и голову. Канделябр обрушивается вниз.

Ветер воет, вопит.

Авроры ломают дверь, темнота расплывается от огней их палочек. Они вздергивают Грейвза на ноги и выпытывают, что произошло.

– Я не знаю, – твердит он. – Не знаю.

И даже сыворотка не вытащила бы из него правду.

Шестеро авроров обыскивают апартаменты. Все лампочки лопнули. Канделябр рассыпался на куски. Похоже, Криденс уничтожил все, до чего дотянулся. Кроме Грейвза. Его рубашка превратилась в клочья, но на теле ни царапины.

– Я позову Пиквери, – шепчет кто-то, а Персиваль Грейвз, дрожа, стоит в темноте.

========== Глава 6: 1 января 1927 года ==========

Несколькими этажами ниже президентских апартаментов Серафина Пиквери ужинает. Потом ее ждет прием в честь Нового года. Праздничного настроения нет и в помине, но не то чтобы у нее был выбор. Авроры прерывают ее ужин, сообщив, что ей надо наверх.

– Грейвз, – говорят они.

На секунду Серафина думает, что случилось худшее. Уходящий год просто обязан нанести ей еще один удар, напоследок. Молча встав, она стискивает палочку и беззвучно клянется костями предков, что, если Персиваль мертв, она не позволит Гриндевальду покинуть США живым. И пусть Министерство магии лично развяжет с ней войну, если им так будет угодно. Пока она поднимается, Вулворт-билдинг наполняет ужасный холод.

А снаружи канун праздника. Погода была необычайно теплой для конца декабря, но теперь ветер бросается на окна Вулворт-билдинг, пока одно из них не трескается и не распахивается наружу. На дворе зима – кто обратит внимание на очередной порыв холодного ветра? На лишнее серое облако? На еще одно пятно темноты в ночном городе?

Проходит несколько часов, до начала нового года остается совсем немного, и Тина Голдштейн крепко спит. Она осталась бы дома, даже не будь суда, Криденса, Ньюта и всего прочего, случившегося за этот месяц. При условии, что это не нужно для расследования, Тина не видит смысла натягивать неудобное платье и опрокидывать стопку за стопкой веселящей воды в компании толпы людей, которым она не нравится. Она не Куинни, но даже Куинни… Тине нет нужды уметь читать мысли, чтобы знать: та с удовольствием осталась бы в кровати. Тем не менее Куинни все равно уходит.

– Отпразднуем, что сможем, – сестра целует Тину в щеку и исчезает за дверью в лавандовом мерцании.

Тина пережила 1926-й, ей хочется отпраздновать это крепким здоровым сном – часов эдак до девяти утра. С этой мыслью она отключается. И аккурат перед полночью подскакивает с палочкой наготове. Толком не понимая, что именно слышала, выбегает из спальни, готовая убить самого Гриндевальда, если это он ее разбудил. Или, может быть, Ньюта Скамандера – если это у него сбежал очередной питомец. Однако в гостиной нет ни Гриндевальда, ни зверей – там большой клуб кипящей темноты. Опустив палочку, Тина осторожно ступает вперед. Холод, просачиваясь сквозь тонкую пижаму, пробирает до костей. Тина покрывается мурашками, потом начинает дрожать.

– Криденс? – очень ласково зовет она.

Обскури дымом поднимается к потолку. Собирается там, как дождевое облако, готовое разразиться ливнем. Тина, моргая, решает, что, пожалуй, темнота концентрируется возле окна – по правде говоря, невозможно сказать наверняка. Она делает еще шаг и загоняет стекло в босую ногу. Шипит от боли.

Обскури ревет.

– Криденс, – мягко говорит Тина. – Все хорошо, все хорошо.

И наступает на стекло другой ногой. Но это ничего, правда. Авроров учат терпеть Круциатус. По сравнению с этим немного битого стекла – пустяк.

– Все в порядке, – твердит она. – Все в порядке.

Темнота начинает сгущаться, и мало-помалу вокруг делается светло. В гостиной словно бомбу взорвали: обои висят обрывками, лампы разбиты, обивке, лакированным поверхностям и журналам пришел конец. Куски битого стекла испещряют пол и снежинками висят в воздухе. В комнате беснуется зимний ветер.

Продолжая дрожать, Тина опускается на колени и обнимает Обскури на полу, обнимает Криденса. Сперва она слышит, как тот плачет. Потом ощущает влагу на плече, как талый снег. Постепенно появляется вес. Потом – форма. Под ладонями шерстяной пиджак, плечу тепло. Кожу под шелком пижамы обдает мокрое неровное дыхание.

– Все нормально, – Тина проводит по спине Криденса обеими руками. – Тшш, все хорошо.

При звуке шагов оба напрягаются. Тина оглядывается, но это всего лишь Ньют. Сжимая палочку, он смотрит на них большими глазами. Палочка Тины прижата к плечу Криденса, чего несколько недель назад даже представить было невозможно.

– Мерлинова борода, – шепчет Ньют.

– Все в порядке, – говорит Тина машинально.

– Я бы… не согласился, – возражает Ньют. – Не похоже.

– Ты бы не мог… Окно.

Ньют взмахивает палочкой, и стекло взлетает с пола, собираясь в раме, как паззл. Он поправляет обои, лампы, изодранную мебель. Тина кладет ладонь Криденсу на затылок и держит, пока парень всхлипывает. Когда он затихает, она обнимает его крепче и укладывает голову ему на плечо. Его пиджак пахнет кирпичной пылью, мокрой шерстью и кровью, но Тина все равно глубоко вдыхает.

– Все хорошо, – бормочет она.

Затем Криденс начинает отстраняться, и Тина его отпускает. Они смотрят друг на друга.

– Ты плачешь, – говорит Криденс.

– Ты тоже, – Тина трет лицо рукоятью палочки.

Криденс моргает, и по его лицу снова струятся слезы. Еще у него течет из носа, и рот тоже мокрый. Тина предпочитает думать, что влажное пятно у нее на плече – только слезы.

– Есть хочешь? – Тина шмыгает носом.

– Да, мэм, – тихо отвечает Криденс.

– Хорошо. Я что-нибудь приготовлю.

Она встает, и Криденс встает вместе с ней. Он сутулится, прячет взгляд. Заново вытерев глаза, Тина решительно кивает и идет к кухне.