– Нет. Но – и я уверен, что он подтвердил бы мои слова – я не разговаривал с Тезеем практически столько же, сколько не вступал в контакт с Летой Лестрендж.

– То есть, дружба вашего брата с Персивалем Грейвзом никак не повлияла бы на ваши действия касательно подозреваемого? – давит Робовиц.

– Я никогда не встречал мистера Грейвза лично, – говорит Ньют. – Человек, который приказал меня казнить и покушался на жизни Тины Голдштейн и Криденса Бэрбоуна, несомненно был Геллертом Гриндевальдом.

– Как вы можете быть уверены? – спрашивает Робовиц. – Если никогда не встречали Персиваля Грейвза лично?

Ньют качает головой, и архитектура зала, стены и потолок отражают и усиливают его шепот «Простите меня».

– У вас мои школьные записи, мистер Робовиц, – говорит он. – Наверняка там есть что-то про профессора Альбуса Дамблдора? Не могу сказать, что он рассказал мне все, что говорил Министерству и тем, кто охотился за Гриндевальдом. На самом деле он рассказывал мне очень мало. Не могу сказать, что узнал бы Гриндевальда самого по себе, но я знал, что человек, выдающий себя за Персиваля Грейвза, таковым не является.

– Откуда вам было знать? – Робовиц снова вышагивает в пространстве между Ньютом Скамандером и президентом Серафиной Пиквери.

– Он был злодей, – говорит Ньют. – Просто нет другого слова для человека, который воспринимает Обскури мертвого ребенка в рамках его полезности. Это полное пренебрежение к жизни, к ценности самой жизни.

– И вы верили, что Персиваль Грейвз не способен на это, как вы выразились, «полное пренебрежение к жизни»? Даже притом, что вы признаете, что никогда не были с ним знакомы?

– Что ж. Да, в некотором роде. В основном, из-за опыта общения с американским аврором Тиной Голдштейн – это и дало мне повод верить, что американские авроры не плохие.

– Не плохие? Что вы под этим подразумеваете, мистер Скамандер?

– Я имею в виду, что время, которое я провел, общаясь и наблюдая за аврором Голдштейн, с определенной долей правды убедило меня, что люди, работающие на МАКУСА, хорошие. Они верят, что делают хорошие вещи, правильные вещи. И, – продолжает он, когда Самсон Робовиц начинает ерзать, явно намереваясь что-то возразить, – это может быть довольно опасно, когда людей, верящих в то, что они хорошие и правильные, возглавляет кто-то, кто не является ни тем, ни другим.

– Спасибо, мистер Скамандер, – говорит Робовиц. – Я уверен, что суд учтет ваше мнение. Но это лишь ваше мнение.

И на этом Ньюта отпускают.

Слушание заканчивается рано.

За это время Тина успевает ногтем проковырять дырочку в рукаве, насквозь.

Поднявшись из-за стоящего посреди зала стола, Ньют неловко шагает налево, где ждет, притопывая каблуками, Тина. Там, дальше, Персиваля Грейвза уводят двое авроров. Еще дальше часть Криденса Бэрбоуна улетает порывом холодного воздуха.

Но Тина Голдштейн сидит и ждет.

– Это было поразительно, – говорит она. – Ньют, твое выступление было просто… Вау.

Она улыбается. Она улыбается с тех пор, как он назвал ее имя, и не может остановиться.

– Спасибо, – Ньют уже знакомо поднимает уголок рта.

– Ты заслуживаешь угощения, – говорит Тина. – Чтобы отпраздновать.

– Чай? Может быть, с медом?

– Да, конечно.

Они приходят домой, Тина делает целый чайник чая, и они пьют его с медом.

– В чай можно добавлять сахар и молоко, как в кофе, – объясняет Ньют, и Тина морщится.

– Я пью черный кофе без сахара. Мой папа… Кстати, он не был волшебником… Так вот, он говорил, это потому, что я горькая пилюля.

– Я нахожу тебя довольно сладкой, – говорит Ньют. – Уверен, Криденс со мной согласится. Правда, Криденс?

Тине почти хочется, чтобы Ньют не втягивал в это Криденса – и не только потому, что без Куинни понять его очень сложно. А потом ее захлестывает вина, словно это неудобство может означать, что она вообще не хочет, чтобы Криденс здесь был.

К тому времени, как Куинни возвращается домой, Ньют и Тина играют с Криденсом в какую-то странную разновидность шарад. Тина даже не слышит, как открылась входная дверь, только замечает розовое краешком глаза. Куинни стоит, прислонившись к стене, спиной к занавеске, без пальто.

– Развлекаетесь? – спрашивает она, глядя на Тину так, что та отводит глаза.

Даже если бы Куинни не умела читать мысли, Тина все равно смутилась бы. А сейчас она чувствует себя так, будто бегает внутри собственной головы, подбирая свои чувства и пытаясь распихать их обратно по коробкам и ящикам.

– Вы так рано, – говорит Куинни. – Я думала, суд только-только кончился. Он какой-то бесконечный, все тянется и тянется… и все только о нем и думают. Я уже так устала.

Куинни садится в кресло, которое Тина про себя уже называет креслом Криденса, а тот парит возле лампы, все еще принимая какие-то замысловатые формы.

– А, – говорит Куинни, взглянув на Криденса, а потом на Ньюта. – Криденс благодарит, что вы взяли его в разговор.

Криденсу она сообщает:

– Разумеется, им пришлось взять тебя, дорогой. Если бы я узнала, что они этого не сделали, я бы обоих заколдовала во сне. Но они бы так не поступили. Они оба такие милые, вылитые котята.

– Да, это мы, – соглашается Тина. – Просто парочка котят.

– Полагаю, смотря какая порода кошки, – уточняет Ньют.

Впервые за прошедшие дни Тина ложится спать усталая, но не опустошенная.

========== Глава 5: Человек без тела ==========

В Вулворт-билдинг, не так уж далеко от Персиваля Грейвза и призрака, о котором тот молчит, Серафина Пиквери урывает три часа сна. Необходимость председательствовать в деле о государственной измене не отменяет прочих ее обязанностей. Она чувствует себя натянутой, как паутина. Теребя шелковый чепец, просматривает брифинги по вопросам безопасности касательно всплеска несанкционированного колдовства в юго-восточном Арканзасе. Подозреваемая – ведьма, чей двоюродный брат сквиб был повешен не-магами – по-прежнему на свободе. Несколько месяцев назад такая проблема считалась бы крайне важной. Она и сейчас таковой остается, но…

Нечто большое и жуткое повисло над Нью-Йорком, над всей Америкой. Возможно, некая часть этого – магические законы, которые больше не защищают волшебников и их семьи так, как должны. У Серафины не бывает видений, как у ее бабушки, но все же она чувствует что-то в воздухе. Что-то угрожающее. И это не только Обскури, сдувающий каменные дома, как соломенные хижины, и не только Геллерт Гриндевальд, который несколько недель пробыл ее правой рукой под личиной ее друга. Все – части одного целого.

Утром Серафина замазывает кремом тени под глазами, укладывает волосы и накрывает их сеткой. Делает себя красивее, чем она есть, но не чересчур. Позаботившись об утренних делах (авроры отправлены в Мексику на поиски арканзасской ведьмы, в Министерство направлены официальные депеши по поводу крайне неудачной идеи о транспортировке Гриндевальда в сопровождении лишь их собственной охраны), Серафина идет в суд. Зимнее солнце только-только поднимается.

В кои-то веки ей не придется первым делом сталкиваться лицом к лицу с Грейвзом. Но эта маленькая милость меркнет в тени того, что Самсон и Селестина собираются сегодня представить суду.

– На сегодня запланированы специальные свидетельские показания, – объявляет Серафина. – Участники процесса ограничены заранее утвержденными вопросами. Это понятно?

– Да, госпожа Президент.

Доротея Кемпер моложе Серафины Пиквери, но выглядит на десять лет старше. Когда-то она явно была красивой: у нее светлая кожа и яркие синие глаза – но черты ее успели обмякнуть, расплыться. На Доротее длинное платье с высоким воротником, вышедшее из моды в прошлом десятилетии, и локти протерты. Зато девочка, вцепившаяся ей в юбку, наряжена в гофрированное розовое платье, явно новое, белые носочки и белые туфли. Банты в белокурых волосах тоже розовые.