Ложь всегда лучше звучит, когда не отходит далеко от правды. Грейвз считал себя человеком, верящим в закон, человеком, у которого была вера.

Он снова вспоминает свои первые несколько встреч с Криденсом. Они говорили о религии и о Мэри Лу. Погода тогда стояла теплая, и во второй раз Грейвз рассмотрел руки Криденса – сбитые костяшки и струпья. В голосе парня всегда не хватало интонаций. Он предпочитал воздерживаться от рукопожатий и не встречаться с Грейвзом взглядом. Он признался, что Мэри Лу ему не родная мать, но называл ее «очень щедрой женщиной».

– Вы заподозрили, что Обскур обладает магическими способностями? – спрашивает аврор.

– Нет, – говорит Грейвз. – У меня не было на то причин.

– Но он увидел вас сквозь маскировочные чары, – замечает аврор. – Это довольно необычно, не так ли?

– Что ж, чтобы дожить до такого возраста он должен был обладать огромным магическим потенциалом. Вполне возможно, что мистер Бэрбоун просто умел видеть сквозь чары. Но у меня не было причин подозревать, что он Обскур. Я предположил, что чары вышли неустойчивые, а подновить их не мог. Тогда бы я раскрыл мистеру Бэрбоуну существование магии. Согласитесь, исчезновение человека посреди людной улицы выглядело бы подозрительным.

Аврор кивает.

– Продолжайте, сэр.

Пока Грейвз описывает, как просил Криденса записать места, где тот и его братья и сестры обычно вербовали приверженцев, свет в комнате как будто меркнет. Грейвз медленно моргает и трет глаза.

Он рассказывает, как однажды взял Криденса за плечо, чтобы увести из-под дождя, и как Криденс дернулся в сторону. Они стояли под козырьком галантереи, закрытой в пять часов воскресного вечера. Грейвз извинился, и Криденс тоже извинился – за то, что дал ему причину извиняться.

– Я сказал: «Мы не можем извиняться оба, это я ушел сегодня утром без зонта». А он ответил: «Я не из-за этого извиняюсь».

К тому времени Грейвз не раз видел на лице Криденса почти-улыбку. Он купил ему кофе и хот-доги у уличного торговца. Однажды они даже обедали в ресторане самообслуживания. Грейвз всегда платил настоящими не-магическими деньгами. Криденс улыбался – почти – когда рассказывал о своей младшей сестре Модести, и когда Грейвз взял кусок булки от хот-дога, чтобы покормить уток, плавающих в Ист-Ривер.

И еще когда Грейвз спросил его, за что в таком случае тот извиняется.

– Я не хочу лгать вам, мистер Грейвз, – сказал Криденс.

– Тогда не лгите, мистер Бэрбоун, – ответил Грейвз.

Повинуясь импульсу, он снова положил руку Криденсу на плечо. На этот раз парень не отшатнулся, только вздрогнул от неожиданности. А потом слабо улыбнулся.

– Я прошу прощения, потому что хочу коснуться вас, – сказал он.

И Грейвз отплатил ему за честность, ответив:

– Не надо извиняться. Я тоже хочу тебя коснуться.

Он толком не понимал этого, пока не застыл вот так, держа руку на промокшем плече Криденса, под дождем, льющимся в нескольких дюймах от них. О, Грейвз знал, что Криденс красив под своими шрамами и зажатой серьезностью. Он знал, что хочет, как и Тина Голдштейн, каким-то образом спасти Криденса от его жестокой жизни. Но лучшим способом сделать это, решил он, было проверить деятельность Мэри Лу Бэрбоун. Если она имеет отношение к происшествиям, угрожающим рассекретить американских магов, тогда… Тогда Криденс хотя бы будет свободен.

Возможно, сказал он себе, возможно, это тоже способ избавить его от боли.

Когда Грейвз поднял руку, чтобы прикоснуться к щеке Криденса, парень схватил его за предплечье. Сжал так крепко, что напряглись мышцы возле глаз. Грейвз видел это, потому что не мог отвести взгляда от глаз Криденса.

– Не вреди себе, – сказал Грейвз. – Пожалуйста.

– Я хочу, – сказал Криденс, и не было возможности узнать, полная ли это фраза или только начало.

Подняв другую руку, Грейвз поддался искушению дотронуться до щеки Криденса. Кожа под пальцами была прохладной. Дождевые капли дрожали в темных волосах и на ресницах. Криденс закрыл глаза и прильнул щекой к его ладони.

Теперь, в своей позолоченной клетке, Персиваль Грейвз рассказывает некогда работавшим на него аврорам все. Что он не целовал Криденса до их очередной встречи. Что он затем писал Криденсу, и Криденс писал в ответ. Что он сохранил все письма.

– Я не знаю, был ли Криденс…

А ведь он так старался называть его мистером Бэрбоуном, или Обскуром, как Пиквери и другие авроры. Но он оговаривается.

Свет гаснет, книжный шкаф, подаренный офису президентом японской делегации, опрокидывается, сыплются книги.

Авроры вскакивают с палочками наготове, но вокруг ничего.

– Это вы сделали? – спрашивает следователь.

– Не сознательно, – говорит Грейвз с самым честным видом.

Апартаменты заполняет кромешная тьма, и Грейвз чувствует руку на своем горле. Палочки авроров загораются достаточно ярко, чтобы Грейвз видел лица. Но только не то, что держит его за горло. Потянувшись, он встречает лишь обжигающий холод.

Свет возвращается.

– Нам придется об этом доложить, – говорят авроры.

Грейвз совершенно точно не просит: «Пожалуйста, не уходите. Не оставляйте меня наедине с этим».

Обед прибывает так же, как и завтрак. Быть может, Пиквери пришлет портного, как и обещала.

А пока Грейвз вручную поднимает шкаф. Тыкая пальцем и строго приказывая, одну за другой отправляет книги обратно на полки. С тех пор, как он получил лицензию, ему не так уж часто приходилось пользоваться беспалочковой магией.

«Духи и призраки Страны восходящего солнца, – гласит обложка, – перевод Мори Ватанабе».

– Призрак? – вслух задумывается Грейвз.

В Нью-Йорке давно не бывало призраков, во всяком случае, настоящих. Но чтобы быть Обскуром и прожить столько, сколько прожил Криденс, он должен был быть довольно сильным. И, разумеется, каждый маг, который умирает насильственной волшебной смертью рискует оставить после себя беспокойного духа.

И еще все эти отвратительные детали интрижки Грейвза с Криденсом, и обман Гриндевальда, и побои.

– Криденс? – спрашивает Грейвз в пустоту.

Призрак появляется в облике умершего… но что если у умершего не было никакого облика?

Это невозможно, правда, но, насколько Грейвз знает, Обскуры доживают самое большое до десяти лет. И уж конечно они не вырастают в двадцатилетних мужчин, да еще в Нью-Йорке. Кто-нибудь бы заметил. Кто-нибудь сказал бы.

Подразумевается: он должен был заметить. Вот что думает каждый аврор. Скорее всего, так думает и Серафина.

Поправив халат, Грейвз идет в ванную. Холодные мраморные полы и золоченые краны: эту комнату будет легче всего отмыть.

Он снимает и вешает халат.

– Криденс, – говорит он.

Скорее всего, апартаменты под наблюдением. И то, что он стоит в ванной голышом и зовет Обскура по имени, может быть использовано против него в суде.

– Криденс Бэрбоун! – произносит Грейвз со всей силой, на которую сейчас способен.

Зеркало дребезжит. Открывается кран над раковиной, а потом и над ванной. Рев воды отражается от стен и пола. Свет мигает, затем гаснет.

Грейвз стоит в темноте с открытыми глазами, широко разведя руки. Перед его лицом появляются два ярких огонька, будто пара глаз. Потом исчезают.

– Криденс, – говорит Грейвз чуть мягче. – Чего ты хочешь?

Он вспоминает ощущение рук на горле.

– Убить меня?

Ему холодно, по телу скользят десятки рук и сотни пальцев. Холод просачивается в самые кости.

– Здесь есть бритва.

Грейвз не собирается говорить призраку сделать это. На самом деле ему не хочется умирать. По крайней мере, он так думает.

Свет включается до того внезапно, что Грейвз невольно зажмуривается. Кажется, именно в этот момент он успевает что-то заметить. А может, это просто блики. Он слышит скрип металла по фаянсу. Чувствует, как что-то пролетает мимо головы. И позади раздается громкий треск.

Обернувшись, Грейвз видит, что кто-то швырнул бритву с такой силой, что она расколотила плитку на стене.