Рут хочет закрыть дверь, но не успевает сделать и шага, как та прикрывается сама. Тогда она идет к упавшей занавеске.

По очевидным причинам Рут никогда никому не рассказывает о произошедшем, но после этого призрак Ист-Виллидж хотя бы перестает устраивать поджоги. Двери открываются немного аккуратнее, царапины на деревянных полах и штукатурке при желании можно принять за следы от передвигаемой мебели.

Призрак знает, что ищет, но всякий раз, когда он приближается к искомому, оно уже не здесь. Его нет под театральными сценами на пятом этаже, нет в мансарде Энди Рабиновича и Джорджа Адлера.

В стенах всех зданий Ист-Виллидж что-то скребется, но это, вероятно, просто крысы.

– Надеюсь, там не тараканы, – говорит один художник своему любовнику. – Ненавижу жуков.

Однажды ночью зимний ветер проносится по Девятой Улице и останавливается на авеню D. Стена из кирпича и досок – последнее место, где кто-то стал бы что-то искать. Там и места-то нет, стена и стена. Но штукатурка свежая, и кирпичи уложены недавно.

Все это время призрак Ист-Виллидж летал через окна и двери, крался между стен. В его оправдание надо заметить, что призраком он стал относительно недавно. И возможно, очень даже возможно, что темный волшебник невиданной силы не хотел, чтобы это место нашли – до тех пор, пока Лонг-Айленд не поглотит океан.

Темная фигура проходит сквозь стену и оказывается в каморке.

Там, в каморке, человек. И еще водопроводная труба с холодной чистой водой, отдающей известняком. Труба выходит из низкого потолка, тянется вдоль стены и кончается краном. За нее очень удобно держаться, когда человек пытается двигаться со своей сломанной в трех местах ногой. Он сумел вправить кости, но они все еще грозят сместиться, если он наступает на ногу слишком сильно. Тем не менее, он хотя бы может ходить – кругами, по каморке, где нет дверей, окон и туалета. Четыре стены, пол и потолок. Камера. Гроб.

Фигура в темноте покачивается, сгущаясь и вновь распадаясь. Она то обретает человеческие очертания, то расплывается: бесчисленные цепкие руки и кричащие рты. Фигура воет, звуки меньше напоминают приближающийся шторм и больше – побитую собаку.

Человеку хватает ума не спрашивать: «Кто здесь?».

Темнота сдавливает ему горло и швыряет в стену. Оскаленные зубы до крови рвут кожу.

Конец Персиваля Грейвза уже близко, подбирается не спеша, один медленный дюйм за другим. Такая смерть кажется ему предпочтительнее истощения, и он не сопротивляется десяткам рук.

Но вдруг ревущее, завывающее нечто, многорукое и многозубое, замирает. Отрывается от человека, разбрызгивая капли его крови по стенам, потолку и полу – и впивается в штукатурку, бьется обо все поверхности. И воет. Одним движением оно ломает пополам трубу – на пол хлещет ледяная вода.

Человек, который был Персивалем Грейвзом, сидит, прислонившись к стене, чувствуя, как холодный поток омывает босые ноги.

– Утонуть – не такая уж плохая смерть, – произносит он свои первые за много дней или даже недель слова.

И тогда темнота начинает вопить. Она вопит, вопит и вопит. Уровень воды в помещении стремительно растет. А потом все взрывается. Лопаются кирпичи, трескается дерево, штукатурка превращается в пыль.

В эпицентре магического сообщества Нью-Йорка стрелка часов, которые на самом деле не часы, второй раз за месяц прыгает на красный сектор. Звучат сигналы тревоги, и волшебники, и без того перегруженные срочными расследованиями и трансконтинентальной преступностью, снова вынуждены поспешно реагировать.

Авроры и Стиратели памяти трансгрессируют на угол Девятой улицы и авеню D в три часа морозной ночи. Теперь, когда нет стены, на которую можно опереться, Персиваль Грейвз стоит посреди хаоса очень нетвердо. В ушах у него звенит от воплей неведомой тьмы. На том, что осталось от его одежды, давно засохшая кровь мешается со свежей. Он стоит босиком в трех дюймах воды, все еще бегущей из сломанной трубы. Вся сторона здания, в котором его замуровали, обрушилась, Девятая улица засыпана кирпичной пылью.

На улице есть и не-маги, уже воют сирены полиции и пожарных.

– Директор Грейвз? – Тон аврора больше подходит перепуганному новичку, чем шестифутовому военному ветерану.

Грейвз откашливается.

– Стивенс.

– Вы же понимаете, что мы обязаны вас задержать.

Грейвз – или человек, который, возможно, является Персивалем Грейвзом – дрожит от холода и боли. Как бы сильно он не стискивал зубы и не сжимал кулаки, дрожь не отпускает. Наверное, он скоро не сможет стоять без опоры.

– Разумеется, – соглашается он. – Только поторопитесь.

К счастью, Ист-Виллидж сравнительно недалеко от Вулворт-билдинг. Двое авроров становятся по обе стороны человека, одетого лишь в нижнее белье, берут его под руки и исчезают.

Остальные остаются латать здание и стирать случившееся из памяти всех не-магов округи. Еще они собирают то немногое, что может послужить уликами, однако большая часть разлетелась на тысячи и миллионы осколков.

Призрак Ист-Виллидж летит по Бродвею, завывая, как ветер. Он врывается в открытую дверь Вулворт-билдинг на такой скорости, что дребезжат стекла.

– Ну и погодка, – делится Ред с поежившимся инспектором.

Разгневанный призрак, совершенно невидимый для не-магов, заставляет сработать почти все охранные заклинания. Он не задерживается полюбоваться захватывающими видами волшебного мира, ему все равно, какой опасности он себя подвергает. Он знает только, что нашел Персиваля Грейвза. Держал его в руках. И теперь снова упустил.

Авроры, чьи кожаные плащи развеваются за ними, как хвостовые перья, решают, что заклинания срабатывают из-за Грейвза. Ну а что? После всего, что Гриндевальд натворил под этой личиной…

Серафина Пиквери просыпается с зажатой в руке палочкой.

Все это значит очень мало для разъяренного призрака, чья жертва ускользнула.

– Мы нашли Персиваля Грейвза! – эхом ходит по вестибюлю.

Или это Персиваль Грейвз их нашел? А это точно Персиваль Грейвз?

Призрак несется по коридорам, почти различимый в росчерках пепла и искрах бешеной магии. Но вид Персиваля Грейвза заставляет его отпрянуть, как цепь осаживает голодного пса, привязанного на заднем дворе. И теперь его останавливает не ярость, а страх.

Прикосновениями палочек с мистера Грейвза снимают окровавленное белье. Все действо смахивает на оргию под разбухшей луной: множество людей вокруг обнаженного тела. Женщины и мужчины в ослепительно белых одеждах и с полузакрытыми лицами снуют среди авроров в кожаных плащах. Они говорят непонятные слова. Они прощупывают плоть, и кости, и мышцы, двигающиеся под кожей. Они наносят вонючие зелья на открытые раны и черно-зеленые синяки. Они вытаскивают из головы мистера Грейвза что-то белое и светящееся, похожее на нити на спице.

Это скорее чернокнижие, нежели магия.

Призрак дрожит от испуга.

Пузырек с какой-то дрянью летит на пол.

– Поосторожнее, – ворчит колдомедик. – Знаете, зелья стоят денег.

– Простите, мэм, я пытаюсь делать свою работу, – отвечает аврор.

– Я тоже, – говорит она.

Призрак забивается в свободный угол, откуда ясно видно лицо Персиваля Грейвза – одна сторона от линии волос до мочки уха сплошной синяк.

Призрак держится очень тихо, очень неподвижно. Он наблюдает. Он ждет. Он же может подождать, верно? Так что это выдержка, а вовсе не страх. Чего здесь бояться? Он не боялся, когда его разрывали потоки белого света. Он совсем не боится магии, ведьм и колдунов. И уж точно не боится, что Персиваль Грейвз может…

Он не боится. Он просто выжидает.

Серафина Пиквери прибывает в госпиталь Отдела магического правопорядка задолго до рассвета. На человеке, который в самом деле Персиваль Грейвз, испробовали все возможные обнаруживающие заклинания, но она все равно достает палочку для быстрого ревелио.

– Я все видел, – шепчет Грейвз.