У Томаса так колотится сердце, что в ушах звенит. Даже грохот грозы не в силах заглушить этот звон. Их губы встречаются невесомо, практически случайно, и Томас распахивает глаза, а рот Маркуса становится более настойчивым.

Зажмурившись, Томас отдается поцелую — как будто к нему вернулось нечто давно потерянное. Держать Маркуса, прижиматься к нему грудью — легко, так легко. Сердце бьется лишь немногим быстрее обычного, дыхание делается ровным и теплым.

«Наконец-то, — думает Томас, — недостающая часть меня».

Поцелуй заканчивается, они соприкасаются лбами, сталкиваются носами. Это тоже легко. Положив ладонь Маркусу на шею, Томас нежно целует его в губы, только один раз, потом — в уголок рта, слегка задержавшись, и в щеку. Опустив руку ниже, сжимает исчерченное шрамами плечо, надеясь, что Маркус знает, каким-то образом понимает, как ему дорог.

Маркус смотрит как в первый раз. Чувствуя каждый вдох и выдох, Томас гладит его по подбородку, и на лице Маркуса появляется тень улыбки.

— Ты ляжешь со мной сегодня? — тихо спрашивает Томас. — Дьявол нас больше не потревожит.

— Твой обет, — отзывается Маркус — слова, которые явно вертелись на кончике языка.

— Просто поспать. И ничего больше. Это не грех.

Маркус всхлипывает почти истерически.

— Я так устал, — сдавленно шепчет он, прикрыв глаза ладонью. — Томас, я так устал.

— Я знаю, — бормочет Томас, успокаивая. — Знаю, знаю.

Они жмутся друг к другу в кухне, пока рваное дыхание Маркуса не выравнивается. Глянув на собственные руки, он передергивается, словно в отвращении от увиденного.

— Мне надо в душ.

— Ледяной.

— Ага.

Позволив Маркусу отстраниться, Томас смотрит, как тот берет светильник и исчезает в коридоре. В уши вдруг врывается шум дождя, ливень хлещет по стеклам. Через секунду к грохоту стихии присоединяется звук льющейся воды.

Томас медленно идет к ванной.

Фонарь стоит перед зеркалом: так получается больше света. Силуэт Маркуса темнеет за шторкой — он намыливается. Замирает, когда ботинки Томаса скрипят по полу, потом продолжает мыться. Затворив за собой дверь, Томас начинает раздеваться.

Это как снимать слой кожи. Рубашку приходится практически отдирать, джинсы жесткие, почти твердые. Одежда Маркуса грязной кучей лежит между раковиной и унитазом, и Томас бросает ком своей туда же. При мысли о холодной воде кожа идет мурашками, но Томас отдергивает шторку и залезает внутрь.

Первым делом он отшатывается — ледяные брызги буквально обжигают. Потом задергивает шторку и протягивает руку под струю, давая коже привыкнуть.

В свете фонаря лицо Маркуса, наконец, видно как следует. Он стоит, запрокинув голову, подставив лицо воде — веки опущены, рот приоткрыт. Каждая морщина на изможденном лице, каждый шрам — все на виду.

Вода, стекающая с его тела, черная, грязная, и когда Томас шагает навстречу холоду, то с него течет такая же. Он обнимает Маркуса со спины, целует в загривок — мягкие губы на выступающих позвонках.

Маркус отводит руку назад, слегка касаясь его бедра. Разворачивается в его объятиях, осторожно, чтобы не поскользнуться, намыливает руки куском овсяного мыла с полочки, поднимает голову и смотрит Томасу в глаза. Тот, сообразив, что от него хотят, тоже берет мыло. Стоя совершенно неподвижно, Томас позволяет чужим ладоням скользить по своей шее — вверх, зарываясь в густые волосы, и вниз. Ладони проходятся по его плечам, сжимая, будто проверяя яблоко на спелость. С очень серьезным лицом Томас напрягает бицепс — Маркус смеется (Господи, вот бы просыпаться каждое утро под этот смех) и намыливает Томасу спину.

Они стоят вплотную, между ними скользко от воды. Томас трогает плечо Маркуса, спину, «тревожные» морщинки у рта, кончиками пальцев чувствуя грубые неровные края шрамов. Снова намылив руки, он опускается на колени, тут же занывшие от встречи с твердым полом. Маркус пытается сделать то же, но Томас останавливает его, и тогда Маркус закрывает глаза и упирается рукой в стену.

Потянувшись, Томас на секунду задерживается ладонями на грудных мышцах, спускается на живот. Вспоминает Маркуса во дворе, вспотевшего под полуденным солнцем. Бледный живот и темный загар на руках. Поблескивающие белые шрамы, как прожилки серебра.

Глядя на его мягкий член, Томас дышит чаще. Он поднимает глаза с немым вопросом и, дождавшись дрожащего кивка, прижимается губами к самому основанию, где только-только начинаются мокрые светлые волосы. Целует с благоговением человека, лобызающего папский перстень. А потом встает и снова обнимает Маркуса за плечи. Тот, вслепую потянувшись за спину, поворачивает вентиль, выключая воду.

Дрожа, они замирают в объятиях друг друга.

Томас выходит из душа первый, роняя капли воды на коврик, и тут же хватает ближайшее полотенце. Маркус, с робкой улыбкой на покрасневшем лице, следует за ним.

Полотенца мягкие, тяжелые. По безмолвной просьбе Томас, как ребенок, поднимает руки и позволяет себя вытереть. Колеблется Маркус только раз — когда доходит до гениталий, и Томас расставляет ноги чуть шире, давая вытереть себя и там. Секунду Маркус держит его член на мягкой ткани, словно пробуя вес в руке, потом отпускает. Затем они меняются ролями, и Томас точно так же задерживает полотенце у Маркуса между ног.

Маркус становится на колени и жестом просит Томаса приподнять ногу. Одна рука придерживает подъем, другая — с полотенцем — скользит по пятке, лодыжке. Томас смотрит сверху, разомкнув губы, сердце бьется где-то в горле.

После того, как Маркус заканчивает с другой ногой, Томас забирает у него полотенце и сам опускается на колени. Ведет полотенцем по ногам — вниз, замечая тонкие, почти невидимые, светлые волоски и розовые пятна ожогов, на которых волосы больше не растут.

Кончики пальцев трогают под коленом — выше, пожалуйста — и Маркус ставит ступню ему в ладонь. Уперев ее пяткой в свое бедро, Томас снова орудует полотенцем, уже порядком промокшим, повторяет то же с другой ногой, и лишь затем встает.

Они смотрят друга на друга — обсохшие, обнаженные, залитые слабым светом. Пальцы Томаса вздрагивают, еще не насытившиеся прикосновениями, и Маркус, наверное, замечает, потому что хватает его за руку и сжимает. Томас берет светильник, готовясь уходить, но Маркус тянет его назад.

— Подожди, — очень тихо зовет он. — Я еще не чувствую себя чистым.

Томас толкается носом ему в щеку.

— Тогда будем продолжать столько, сколько потребуется.

По лестнице они поднимаются молча, не считая короткого: «Осторожно, заноз не насажай».

Фонарь наполняет мансарду искусственным светом, и Томас выключает его, погружая комнату в тяжелую умиротворяющую темноту. Различая лишь неясные очертания предметов, он откидывает одеяла на кушетке. Свет молнии выхватывает черный силуэт Маркуса на фоне окна, и снова делается темно.

Томас ложится на спину на матрас, пружины угрожающе потрескивают. Усталость вот-вот поглотит его, веки неподъемные, все болит. Он скорее ощущает, чем видит присутствие Маркуса у кровати.

«Прошу, — молит он мысленно. — Сегодня я не смогу быть один».

Пружины снова скрипят, матрас прогибается под дополнительным весом. Перекатившись на бок, Томас вытягивает руку — предлагая, но не настаивая. Когда голова Маркуса тяжело ложится ему на плечо, под веками вскипают слезы.

Томас берет его за кисть, целует местечки между пальцами.

— Спи, — увещевает он, будто просит кого-то любимого помолиться.

Маркус устраивается у него под рукой. Проводит ладонью по груди, останавливается над сердцем. Томас чувствует его мягкий член у своего бедра.

Томас не закрывает глаза, пока Маркус не закрывает свои. Зарывшись носом ему в макушку, вдыхает чистый знакомый запах волос. Маркус дышит спокойно, размеренно.

«Я люблю тебя», — беззвучно выговаривает Томас. — Спокойной ночи».

И они засыпают.

========== Эпилог ==========

Отец Томас Ортега — самое интересное, что случалось с городком Снейкспринг за долгое-долгое время.