========== Часть 1 ==========

Каждое третье воскресенье священник городка Снейкспринг встает перед паствой и говорит:

— Господь благословил меня, братья и сестры.

И все божьи люди откликаются:

— Аминь.

— Я не бегу от смерти, я не позволяю ей восторжествовать над жизнью! Господь избрал меня, и этим утром он со мной!

— Аминь, — отвечает приход. — Аминь!

— Слава Господу нашему! — восклицает священник. — Слава Ему, чей замысел совершенен и неоспорим! Слава Ему, кто избавил Святого Павла от змеиного яда! И слава Ему, кто совершит то же для меня!

— Аллилуйя! Аминь!

— Да будет так! — завершает священник, и тогда вносят Ящик.

Ящик изготовлен из дерева и стекла, а внутри — гнездо техасских гремучников. Змей привозят со всей Аризоны, сам же Ящик отсюда, и здесь он хранится почти столетие — с тех пор, как благородный градооснователь Гефест Шоу, подобно Моисею, заставил землю разверзнуться, и вместо воды трещина извергла четырех змей. Змеиный Источник — Снейкспринг, США. И каждое третье воскресенье священник запускает руки в клубок ядовитых змей — и не умирает.

И так год за годом.

— В моих руках смерть, — провозглашает священник. — Но разве я умираю, братья и сестры?

— Нет!

— Разве Господь отверг меня?

— Нет!

Змея, которую он выбрал сегодня, злобная тварь, толстый жгут коричневых и серых мышц, закованный в крупные чешуи. Ее хвост издает звук, подобный треску игральных костей в стакане, ее глаза черны, как межзвездное пространство. Отвратительное создание.

Священник занимает свой пост пять лет, и никогда, ни единого раза, Бог не отказывал ему в защите. До сегодняшнего дня.

Сегодня священник ударяется об землю, хрипя и брызгая слюной. Лицо его то белеет, то наливается кровью, он давится языком, он бьется в судорогах. Люди начинают паниковать, а пальцы священника бессильно скребут деревянный пол церкви. Змея выворачивается из безвольной руки и стремительным слитным движением бросается к ближайшей стене. Никто не знает, куда она исчезла и что станет делать дальше.

Миссис Рэнс громко зовет доктора Беннетта, который знает понемногу обо всем на свете, и встревоженные прихожане расступаются, освобождая ему дорогу. Под аккомпанемент перестука он идет по проходу между скамьями. Невзирая на трость, доктор Беннетт всегда держится величаво и с некоторой монументальностью, из-за чего выглядит старше своих лет. Он невысок и крепок, у него жесткий взгляд и опасная линия челюсти. Его рукопожатия почти смертельны.

Когда Беннетт опускается на колени рядом с замершим телом, ропот толпы сменяется взволнованным молчанием. Беннетт касается обожженного солнцем запястья, потом — распухшей шеи, и приход знает, что он скажет, еще прежде, чем доктор вынесет вердикт. Это видно по внезапно поникшим плечам и тихому неумолимому вздоху разочарования.

Тяжело опираясь на трость, Беннетт медленно, с усилием встает.

— Похоже, — говорит он, и тон его выдает явное раздражение от столь досадной необходимости, — нам придется искать нового священника.

***

Отец Тома́с Ортега — самое интересное, что случалось с городком Снейкспринг за долгое-долгое время.

У каждого есть, что о нем сказать. Мэр утверждает, что он здесь лишь временно. Приехал, чтобы решить, подходит ли ему приход, а когда увидит, что не подходит, то вернется обратно в большой город. Руководитель скаутов ворчит, что только зеленого юнца им не хватало, этого выскочки с южной границы, который считает, будто он особенный. Учительнице не нравится его лицо, но с ней мало кто согласен.

И только по одному пункту жители Снейкспринга приходят к общему мнению. Зачем бы священнику из центра Чикаго ехать через полстраны, чтобы проводить богослужения для полузабытого прихода Святого Рафаэля? Этого не понимает никто.

Томас сходит с поезда поздним вечером среды — с улыбкой и двумя большими чемоданами. Его приветствует мужчина в запыленном черном костюме и котелке: сухо протягивает руку и представляется, сперва католиком, потом доктором.

— Приятно познакомиться, доктор Беннетт, — отвечает Томас, который умеет постоять за себя при любом рукопожатии.

— Это честь для меня, отче, — говорит Беннетт. — Рад, что вы прибыли так быстро. В отсутствие священника жители обращаются за наставлениями ко мне, а я, боюсь, не вполне по этой части.

Пока Томас загружает свой багаж в машину Беннетта, они поддерживают вежливую беседу, но большую часть поездки оба молчат. Слегка откинув спинку кресла, Томас смотрит в окно. Не то чтобы там было, на что смотреть. Одна кукуруза.

— Сколько же тянутся эти поля? — спрашивает он.

— Многие мили.

От станции до городка всего три четверти часа пути. Беннетт по секрету признается, что не ездил этой дорогой больше трех лет.

— Все, что мне необходимо, есть и у нас, — объясняет он. — Порой наскучивает видеть одни и те же лица, но со временем к этому привыкаешь.

— Вы выглядите образованным человеком, — осторожно, боясь обидеть, замечает Томас. — Не могу избавиться от ощущения, что в большом городе вам было бы лучше.

— То же самое я сказал бы и о вас, но все же вы здесь. Почему?

Сглотнув, Томас устремляет взгляд вперед, на ухабистую дорогу, едва видную в свете фар. Из-за стен кукурузы появляются здания — серые, приземистые, скособоченные.

— Я здесь по велению Бога, — говорит он несколько минут спустя, потому что если повторять это снова и снова, в конце концов, оно станет правдой.

— Хорошо, — соглашается Беннетт. — Хорошо.

Автомобиль проезжает через центр города, мимо магазинов со стеклянными витринами и ветхих деревянных домов.

— Нам не пора останавливаться?

— Еще нет.

***

Прошлый священник, упокой Господь его душу, жил один — в двухэтажном, на скорую руку подновленном доме, который предоставила ему Церковь. При виде этого великолепия с осыпающейся белой краской и покачивающимися на ветру занавесками Томас теряет дар речи. В мансардном окне мелькают летучие мыши, а когда Беннетт отпирает дверь, перед ошарашенным Томасом предстают снабженные кое-какой мебелью и даже не очень грязные комнаты. Беннетт заверяет, что это временно — тоном, который явственно подразумевает обратное — но после услышанных в ответ слов молитвы и благодарности осанка его становится не такой напряженной. Томас предпочитает расценивать это как знак довольного смущения.

Двора практически нет, зато есть хлипкая изгородь, накренившаяся от героических попыток сдержать кукурузу. Изгородь, место для парковки да несколько пожухших деревьев. Парадное крыльцо опасно трещит под ногами, стоит Томасу опереться на перила. Он старается не думать, каково это будет: прожить здесь год, или два, или десять. И, разумеется, не следует забывать о змеях.

Может, не стоило сюда приезжать.

Эту мысль Томас тут же отгоняет. Он не один, с ним Господь, и Томасу уже случалось возрождать умирающие приходы. Это хорошая работа, работа, которую он любит — что бы ни говорила Оливия.

Оливия. Надо бы позвонить ей, сообщить, что добрался.

Томас смотрит, как исчезает машина Беннетта, и лишь после того, как затихают звуки мотора, становится ясно, сколько шума издает кукуруза. Она неумолчно шелестит на ветру — приятное разнообразие после скрипов, свиста и скрежета Чикаго.

В доме темно и до странного холодно, кое-где мебель еще прикрыта белыми простынями. Томас снимает со стены громоздкую трубку телефона, накручивает завитой провод на пальцы. Почему же дом, в котором совсем недавно жили, выглядит таким заброшенным?

Оливия не отвечает. С некоторым стыдом Томас понимает, что его номер ей незнаком.

— Hola, Olivia, vine aquí a salvo, — говорит он после гудка. — Ya te extraño. Este es mi nuevo número, y… Te hablaré por la mañana.*

И после этого ему уже совершенно нечего делать — только в изнеможении упасть на кровать. Томас смутно осознает, что это постель мертвеца, но сейчас у него нет сил насчет этого переживать. Раздевшись до трусов, он устраивается как можно удобнее и обещает себе завтра же утром купить новый матрас.