Последняя его связная мысль — о воскресной проповеди: будет ли она достаточно хороша и понравится ли людям. Потом, соскальзывая в объятия сна, Томас забывает об этом.

Он спит. И видит сон.

***

С запада дует кисло-сладкий ветер, и с ветром приходит Дьявол.

Вот он идет, раздвигая кукурузу, и с каждым шагом земля под его ногами наполняется солью. Даже сейчас, в это просвещенное время, Дьявол предпочитает ходить пешком.

Он останавливается и пробует воздух. Кисло-сладкий ветер шевелит полы его пальто, тревожит кукурузные стебли, вспугивает птиц.

Дьявол — это всё для всех.

Он выглядит в точности так, как ты его себе представляешь.

Дьявол продолжает свой путь — не быстрее, чем раньше. Дьявол никогда не торопится. Он всегда приходит вовремя.

Что-то спит под городком Снейкспринг.

Дьявол идет навестить его.

Комментарий к Часть 1

* Привет, Оливия, добрался благополучно. Скучаю по тебе. Это мой новый номер и… Поговорим утром. (исп.)

========== Часть 2 ==========

Утром в церкви устраивают угощение – чтобы прихожане могли познакомиться с новым священником. Томас, который ни разу в жизни не пропустил ни одного церковного мероприятия, битых двадцать минут роется в чемоданах, раздумывая, что надеть. В конце концов, выбор его падает на темно-красный кардиган (еще бы чуть-чуть – и слишком облегающий), который Томас натягивает поверх сутаны. О сновидении он не думает, оно ничего не значит. Странный сон, но на знамение не тянет.

Дом, вчера казавшийся таким невыносимо одиноким, сегодня как будто чуточку уютнее – особенно, когда Томас отдергивает занавески в гостиной, и солнечные лучи отражаются в мутноватых окнах. Желтые обои с цветочным рисунком потускнели от времени, но все еще красивы. Томас лениво думает, что вся эта мебель под белыми простынями в утреннем свете напоминает странной формы привидений.

Большую часть утра Томас знакомится с домом. Грязная плитка на полу ванной; старый, тихо урчащий холодильник в кухне; спальня с широкими окнами, которые так редко открывали, что те едва не приварены к рамам. Томас впитывает каждую деталь, запоминая и каталогизируя. Все это теперь принадлежит ему. Здесь он живет. Интересно, сколько времени потребуется, чтобы привыкнуть?

Дверь, ведущая на мансарду, скверно выкрашена в белый цвет – краска собралась комками и уже отслаивается. Приходится сильно дернуть за ручку, чтобы дверь распахнулась, громко скрежетнув о коробку. За дверью лестница – слишком узкая, с такими неровными деревянными ступенями, что Томас, который, в общем-то, человек не впечатлительный, смутно опасается на них наступать.

Он пробует нижнюю ступень. Та скрипит, но не проваливается – и на том спасибо. Вверху еще одна дверь, и эта открывается полегче. Лестница такая крутая, что хочется коснуться ступенек руками и подниматься на четвереньках, как кошка.

Мансарда оказывается на удивление просторной, пусть и слегка неряшливой. Вчера Томасу показалось, что он видел здесь летучих мышей, но сейчас их нет. Только половицы того же грязно-белого оттенка, что и дверь, да высокое узкое окно с видом на парковку и крыльцо. Ощущение недавнего человеческого присутствия уже выветрилось, остались лишь пара-тройка заклеенных коробок и кушетка в углу. Еще тут есть приземистый книжный шкаф с прогнувшимися от тяжести полками, на которых груды рождественских украшений. Света нет, но солнца, проникающего через занавески, достаточно. Подоконник усыпан мертвыми мухами.

Проверив кушетку рукой, Томас садится, почти ожидая комедийного облака пыли и визга пружин. Кушетка удивительно мягкая. Забросив на нее ноги, Томас опрокидывается на спину и смотрит в низкий потолок. Должно быть, кто-то спал здесь. Может, даже не единственный кто-то: других гостевых комнат в доме нет.

И хотя сегодняшние утренние молитвы Томас уже совершил, ему вдруг хочется повторить.

Опустившись на колени у окна, он смотрит на заморенные деревья. На ограду, держащуюся на честном слове. На кукурузу. Тоска о Чикаго захлестывает так неожиданно и с такой силой, что Томас позволяет себе секунду погоревать, сам толком не зная, о чем. Может, об Оливии. О Льюисе. О своем приходе.

– Господи, – бормочет он в сцепленные пальцы, – что бы я ни делал сегодня, позволь мне славить Тебя. Не желаю я ничего другого, только позволь мне служить Тебе. Я молюсь, чтобы новый приход принял меня, и я принял их. И что бы ни ждало меня впереди, Господи, пусть будет на то воля Твоя, и я приму ее.

Возле церкви ждет, нервно переминаясь с ноги на ногу, женщина. Ее потертые, пятнистые от воды ботинки оставляют борозду в грязи. Увидев Томаса, женщина оживляется и машет рукой, браслеты из глиняных бусин на ее запястье весело трещат.

- Отец Томас! – судя по тону, эта встреча – лучшее, что случилось с ней за неделю. – Вы хорошо доехали? Как устроились? Вас доктор Беннетт подвозил, да? Благослови его Господь, на его месте должна была быть я. Но в последнее время на меня столько всего навалилось: священник, и это несчастье, и… ой…

Томас обнимает ее, получая в ответ полный приятного удивления взгляд.

– Здравствуйте, в общем.

- Я так рад с вами встретиться, – Томас отпускает ее и улыбается, надеясь, что его волнение не слишком заразительно. – Вы, должно быть, Тара, мой новый ассистент.

- Вы запомнили! – радуется она. – Как приятно слышать. Соберитесь с духом, – Тара наклоняется, заговорщицки прикрывая рот ладонью. – Там столько народу. Советую приготовить свою самую очаровательную улыбку.

- Других не держим, – откликается Томас, вызвав еще один взрыв смеха. – На этот день я ваш. Показывайте мне руки, а я буду их пожимать.

- Вот это настрой, – Тара берет его за руку. – Идемте. Я хочу быть первой, кто вас представит.

Все устроено скромно, но с душой. Лавки сдвинуты, освободив место для белых складных пластиковых столов – из тех, которые надо слегка пнуть по ножкам, чтобы как следует разложить. На первом столе закуски, на третьем – десерты. Томас немедленно начинает переживать, что ничего не принес, но Тара, стиснув его ладонь, заверяет, что в кои-то веки все это – в его честь.

Томасу недостает духа объяснить, что он не может позволить себе наслаждаться этим чувством, даже на секунду. Дашь себе слабину, потом еще немного – и вот он, грех гордыни. Томас слишком хорошо себя знает.

В целом, встречают его гораздо более радушно, чем он имел смелость представить. Пусть даже Тара заботливо предупреждает, что здесь менее половины прихода. Томас, пробывший тут десять минут и как раз дегустирующий говяжий рулетик на шпажке, неловко сглатывает и прикрывает губы салфеткой.

- Меньше половины?

- У нас в церковь ходят почти все, отче, – говорит Тара с изрядной долей гордости. – Осмелюсь предположить, что в Чикаго вы к такому не привыкли.

И это мягко сказано. Все хотят пожать новому священнику руку, показать ему детей. Тара обещает – с плохо скрытым восторгом – что в будущее воскресенье в церкви не останется ни одной пустой скамьи.

- Смотрите не загордитесь, – добавляет она – легко, шутливо, но слова эти задевают Томаса неожиданно сильно.

Он стоит возле стаканов с лимонадом, пытаясь выглядеть как можно более открытым и дружелюбным, и выискивает в толпе знакомые лица, а Тара тихонько рассказывает, кто есть кто. Увы, доктора Беннетта нигде не видно.

- Мария Уолтерс, – торопливо шепчет Тара, когда от толпы отделяется высокая горделивая женщина.

Она улыбается, глаза на вялом лице полуприкрыты.

- Самый богатый человек в городе, не считая доктора Беннетта. Ее семья практически владеет…

- Отец Томас, – Мария приветливо пожимает ему руку. На ее шее богато поблескивают жемчуга. – Добро пожаловать в приход Святого Рафаэля. Уверена, вы сотворите чудо с нашим городом. Вы знаете, кто я?

- Разумеется, – ровно отвечает Томас. – Вы Мария Уолтерс, верно?

Ее лицо искажается – всего на секунду, но Томас успевает заметить. В следующий миг выражение ее вновь делается простым и радушным.