Осторожно придерживая Томаса за затылок, Маркус укладывает его, вжимая спиной в землю. Нависает сверху, как тень – Томас вздрагивает от неожиданности – поставив колени по обе стороны его туловища. Притирается пахом, медленно, потом крепче, будто пытаясь отыскать узкое теплое отверстие, которого нет. Его ладони, твердые от мозолей, и сильные умелые пальцы давят на грудь. На своем ухе Томас чувствует горячее влажное дыхание.

- Боже, – вздыхает Маркус. – Черт возьми, как же я этого хотел.

Томас, выдохнув, хочет сказать: «Я тоже», но слова не идут. Он берет Маркуса за руку, старается оторвать ее от себя, чтобы провести большим пальцем по шрамам, как часто мечтал. Но Маркус не позволяет – перехватывает Томаса за запястье и придавливает к земле. Но продолжает жадно, до синяков, засасывать кожу на шее.

- Маркус, – стонет Томас и тянется вверх свободной рукой, пытаясь коснуться собственного горла.

Колоратки на нем сегодня нет: у Томаса попросту не было времени ее надеть. Но она там, она на месте, даже если физически отсутствует, даже если он ее не чувствует. И когда Маркус раздвигает его ноги коленом и давит на окрепший член, Томас начинает беспокоиться.

Он пытается выдернуть руку из чужой хватки, однако Маркус держит крепко.

- Я так устал, – тянет он, оставляя на шее Томаса очередной расцветающий след. – Я так долго не спал, охраняя тебя.

Он целует выше и выше, пока не доходит до губ.

- Мне надо.

- Нам нельзя. – Томасу тяжело дышать, сердце выскакивает из груди. – Я давал обет. И ты тоже.

Тишина в пещере оглушительна. Томас слышит только звуки их смешанного дыхания и шум крови в ушах. Рот Маркуса совсем близко, Томас практически чувствует его вкус.

- Я не священник, малыш, – произносит Маркус.

- Я хочу встать, – говорит Томас, пытаясь проглотить боль от этих слов.

- Ты обязан мне после всего, что я для тебя сделал, разве не так, святой отец?

- Дай мне встать, – Томас прищуривается.

В полумраке он не может разглядеть глаза Маркуса. Замечает какой-то проблеск, и думает, что это глаза, но то лишь зубы.

- Pensé que eras un maricón, predicador.*

Свободной рукой Томас хватает лжеМаркуса за шиворот и дергает.

Чужая хватка слабеет, и Томас скидывает противника с себя, швыряет на пол и в свою очередь наседает на него, вцепившись в рубашку. И теперь-то становятся видны глаза – огненно-оранжевые, как кристалл в стене туннеля, как вид на закат с крыльца.

Раскаленный гнев пронизывает Томаса, словно раковые метастазы. Его тошнит, ему хочется убивать.

- Во имя Господа Иисуса Христа из Назарета, – слова выплескиваются спонтанно, неукротимо. – Силой креста Его, крови Его и воскрешения, я обретаю власть над Дьяволом, над его колдовством, его злодеяниями и ложью, над его искушениями и ночными заклятиями, что мучили меня! Силой воскресшего Спасителя я разрушаю их влияние на мою жизнь и повелеваю им возвращаться туда, откуда они явились!

Томас впечатывает ладонь в лицо лжеМаркуса – на смену страху стремительно приходит отвращение, полное злости и вины.

Между пальцами виден закатившийся безумный глаз. Даже не глаз, а имитация – вроде пятен-обманок на спинках некоторых мотыльков. ЛжеМаркус дышит тяжело, с присвистом, словно сбитое машиной животное, издыхающее на дороге. Как Томас вообще мог принять эту тварь за человека?

- Я отрекаюсь ото всех договоренностей, что были у меня с Дьяволом, и прошу за них прощения! – выкрикивает Томас. – Господи, освободи меня от наложенных им пут! В доме моем и приходе, во сне и наяву чту я кровь Твою превыше всего! Затми порочность мою Твоей бесконечной любовью!

Склонившись еще ниже, он рычит:

- Из праха ты взят, и в прах возвратишься! Аминь!

Ладони, вжимающиеся в лицо и грудь лжеМаркуса, вдруг проваливаются, словно исчезло некое сильное сопротивление, не позволявшее им проникнуть в мягкое нутро. С омерзением отшатнувшись, Томас вглядывается в руки: с пальцев стекает черная слизь, очень похожая на ту, что осталась от кошмара-змеи, которую он убил в ночь, проведенную Маркусом в участке.

Томас снова подползает ближе, щурясь на останки твари. Та размягчается, тает, расползается слизью, лужицами собирается на земле. Черты уже невозможно различить. Не человек – смоляное чучелко.

Томас заставляет себя дышать медленнее, утихомиривает колотящееся сердце.

Это был экзорцизм.

Во всяком случае, что-то очень похожее.

Интересно, гордился бы им Маркус, если бы слышал?

Нерешительно поднеся руку к горлу, Томас ожидает ощутить боль от свежих синяков, но боли нет. Похоже, синяки истаяли, как таяла сейчас тварь – большая часть ее тела уже смешалась с землей.

Томас делает то единственное, что сейчас может делать.

Он продолжает идти.

Но сперва минут пять молится и выбирает правый коридор, надеясь, что Господь будет направлять его. Он осторожно преодолевает покатый спуск, однако дальше – резкий обрыв, и приходится прыгать. Приземление получается неудачное, впрочем, Томас уже так избит и измучен, что ему все равно. Но когда он пытается встать, под ногой что-то хрустит. Томас принимается вслепую шарить по земле и выплевывает ругательство, обнаружив свой разбитый фонарик.

Он озирается, но вокруг лишь тьма. Голосок в глубине сознания нашептывает, что самое время впадать в панику, но Томас не собирается этого делать. Самое худшее уже произошло. А умереть здесь, внизу – невелика беда.

Паника.

Я не паникую.

Томас закрывает глаза – в темноте особой разницы нет.

«Господи, – думает он. – Направь меня по верному пути».

Он делает шаг вперед. И еще один. И еще.

Одну руку Томас вытягивает перед собой, другой ищет стену. Нащупав ее, вонзает пальцы в землю и идет, надеясь оставить углубление, по которому можно будет отыскать дорогу назад. Он идет и ни разу не спотыкается.

Вытянутая рука сталкивается с препятствием – и через несколько секунд Томас понимает, что вышел к очередной развилке. Он решительно поворачивает влево.

Паника.

Я не паникую.

Томас открывает глаза – навстречу тьме. Поворот, и опять, и опять.

Паника.

Я не паникую.

Он умрет здесь, под землей.

Ему не выбраться отсюда.

Никогда.

Комментарий к Часть 8

*А я думал, что ты педик, проповедник. (исп.)

========== Часть 9 ==========

Томас плачет, когда находит очередной кристалл — к этому времени он, по ощущениям, блуждает в темноте несколько часов.

Кристалл целиком оранжевый, он выдается над неровной поверхностью стены и испускает слабое теплое сияние умирающего янтаря. Томас ощупывает его вдоль и поперек, убеждаясь, что он и впрямь здесь, потом целует — аккуратно, чтобы не поранить губы об острые выступы. Он и без того потерял достаточно крови из всех царапин и ссадин, полученных об камни.

Упершись ногой в стену, Томас выдергивает кристалл, оказавшийся размером с бейсбольный мяч, и, баюкая его в ладонях, продолжает путь сквозь тьму. Ноги болят, колени подгибаются от усталости. Сознание, на короткое время прояснившееся при виде небольшого светящегося камушка, снова меркнет. Томас едва помнит, что вообще здесь делает.

Раз или два он ловит себя на том, что разговаривает вслух. С Маркусом, которого здесь нет, потом с призрачной Оливией, затем — с бабушкой.

— Не бойся, Льюис, — произносит он в какой-то момент, осторожно переступая очередную вязкую лужу. — Наши жизни принадлежат Господу.

Некоторое время спустя Томасу попадается второй кристалл. И третий. Затаив дыхание, он ускоряет шаг. Четвертый, пятый, десятый. Чем дальше он продвигается, тем гуще кристаллы усеивают стены. В конце концов они начинают напоминать светящийся мох, и свет камушка на ладони Томаса по сравнению с ними тускнеет. Туннель становится все уже: Томас прижимает руки к бокам и идет медленнее из боязни ободрать кожу.

Когда стены сближаются совсем уж сильно, Томас вдруг кое-что слышит. Это первый звук, услышанный здесь, не считая голоса твари, притворившейся Маркусом. Он мягкий и воздушный, как шепот. Легкий, как кисло-сладкий ветер.