К чему он привычен — так это к рутине.

Он просыпается в одиночестве. Одевается, молится и завтракает в одиночестве. Читает только местную газету, да и то из необходимости. Во внешнем мире нет ничего такого, что бы его интересовало — точно так же, как в Снейкспринге нет ничего такого, что интересовало бы внешний мир.

Но сегодня день начинается иначе. Сегодня ему звонят.

Это происходит, когда Беннетт жует утреннюю овсянку. На стене у двери настойчиво заливается телефон. Беннетт неторопливо вытирает губы салфеткой, затем встает и поднимает трубку.

— Да? — он опирается на стену. — Да, доброе утро, отец Маркус. Приятно снова вас услышать.

В его голосе нет ни сарказма, ни радушия — слова кратки и выверены, как диагноз.

Человек по ту сторону провода говорит очень, очень долго.

В продолжение всего разговора — если это можно назвать разговором — Беннетт ни на дюйм не сдвигается с места. Его лицо безучастно. Его руки, глаза и сердцебиение ничего не выдают. Он неподвижен, как кролик, который застыл в огнях фар и надеется, что его не заметят.

Овсянка давно остыла.

Когда Беннетт, наконец, открывает рот, слова выходят с большим чувством:

— Лучше бы вы никогда сюда не приезжали.

Секундная тишина. А потом:

— Конечно, я приду, не глупите.

Беннетт вешает трубку и смотрит в стену. Впервые за долгое время ему хочется сесть в кресло с хорошей книгой. Вытянуть ногу, положить под бедро мешочек с нагретым рисом и совершенно ничего не делать.

Нога сегодня болит, будто сам Дьявол. От этого сравнения с губ срывается тяжелый смешок, который приводит Беннетта в себя.

Мысленно встряхнувшись, он мучительно ковыляет в прихожую, забыв об овсянке. Надо работать. Навещать пациентов. Спасать жизни, если Бог будет милостив.

А завтра ему предстоит встреча с Маркусом, чтоб его разорвало, Кином.

Без колебаний подцепив трость номер три, Беннетт хромает к машине. Его старый служебный револьвер хранится в сейфе под кроватью. Беннетт гадает, не забыл ли еще код.

Томас спускается из мансарды рано утром и плетется в ванную, где неожиданно застает Маркуса — тот уже принял душ и бреется перед зеркалом. Бриться он, кстати, предпочитает опасной бритвой, игнорируя дорогие одноразовые, которыми пользуется Томас. Сейчас Маркус осторожно протирает лезвие полотенцем.

— Прости, — он кидает взгляд на Томаса, который еще в трусах и майке, и быстро отводит глаза. — Я думал, ты встанешь позже.

— Ничего, — Томас напряженно улыбается, старательно не вспоминая, в каком состоянии проснулся. — Пойду сварю кофе.

Зевая в ладонь, он бредет в гостиную и раздергивает занавески. На улице впервые за все его пребывание здесь идет дождь, небо темное, уродливое. Тучи похожи на комки запекшейся крови.

Как следует потянувшись в попытке размять еще не проснувшиеся конечности, Томас идет включать кофеварку. Потом открывает двери, намереваясь проверить, насколько силен дождь.

Потоки воды уже превратили пыльную площадку перед домом в болото. А у изгороди, прямо напротив крыльца, стоит Энди Ким, и ветер выбивает кукурузными стеблями мокрый ритм на его нечувствительной спине. Он вымок до костей, штанины джинсов пропитаны грязью. Он неподвижен, но при виде Томаса поднимает голову и машет рукой. В другой его руке ладошка Грейс — девочка так же тихо стоит позади, одетая в желтый клетчатый сарафан с перепачканным подолом. Ее маленькие белые сапожки стали ржаво-красными от глины. Глаза блестят из-под завесы мокрых волос.

Томас захлопывает дверь.

— Маркус? — кричит он. — Ты уже выходил наружу?

— Ага, там какой-то чертов потоп!

— Ну да, — слабо соглашается Томас. — Потоп.

Он снова высовывается на крыльцо: Энди и Грейс никуда не делись. Томас опять закрывает дверь.

— Я схожу по делам! — громко сообщает он. — Пройдусь по магазинам и проверю, как дела у Леса и Черри!

— В такой дождь? — сомневается Маркус. — Осторожнее там.

Осторожнее. На улице дождь, и тебя просят быть осторожнее. Томас такого со времен семинарии не слышал.

Раздумывая над этим, он поднимается в мансарду — очень аккуратно, чтобы не загнать заноз в босые ноги. Одеваясь, поглядывает в окно: Энди и Грейс торчат под ливнем, застывшие, как набитые чучела. Томас надевает свои самые лучшие джинсы, ботинки потяжелее, а внизу предусмотрительно накидывает парку. На пороге он останавливается, хлопает себя по карманам, проверяя, не забыл ли бумажник и ключи, и выходит под дождь.

— Здравствуйте, священник, — хором говорят Энди и Грейс, пока Томас месит грязь, пробираясь к дороге. — Куда вы направляетесь в такое чудесное утро?

— За продуктами, — беспечно отзывается Томас. Волосы уже промокли, и он смахивает их со лба, потом прячет руки в карманы.

— Надеюсь, вы скоро вернетесь.

— Совсем скоро.

— Хорошо, — Энди и Грейс мило улыбаются. — Будьте осторожны. Дождь усиливается.

Томас машет через плечо. И только когда кукуруза прячет их из виду, у него сдают нервы. Дрожь пробирает, как глоток ледяной воды. Томас ускоряет шаг, слегка выпрямляет спину. Он надеется, что они не знают о Черри и Лесе. Но что-то подсказывает, что они знают.

На ум приходит Маркус, оставшийся в доме совсем один. Однако Томас вспоминает о пристегнутом к его ноге ножу, а кроме того, Энди и Грейс наверняка не посмеют проявлять инициативу. Чувства Томаса обостряются с каждым днем, и он знает, что Энди и Грейс лишь наблюдатели, и ничего больше.

Проснувшись утром, в белье, еще липком от ночных выделений, Томас почувствовал, как двигается под ним земля. Будто едва ощутимый призрак землетрясения. Существо под городом снова погружалось в сон.

Томас смотрит на небо, темное, почти черное, невзирая на ранний час. Дождь обильный и холодный. Энди и Грейс были правы: он наверняка станет сильнее.

— Куда-куда ты ходил? — пораженно переспрашивает Маркус.

Он стоит, привалившись к кухонной стойке, в позе вроде бы небрежной, но руки — крепко сложенные на груди, со сжатыми кулаками — его выдают.

— Проведать Черри и Леса, — Томас выкладывает покупки: овощи, в основном, да пара пакетов чипсов, призванных соблазнить Маркуса есть овощи. — А что, надо было дома целый день сидеть? Смотри, я купил кукурузу. Сделаю элотес.*

— Ты рехнулся? — вопрошает Маркус, широким жестом указывая в сторону выхода. — Проветриться решил? С этими стивенкинговскими близнецами** под дверью?

Хлопнув на стойку пакет с початками, Томас тычет Маркуса в грудь.

— Они нам ничего не сделают, — уверенно говорит он. — Пока Дьявол им не прикажет.

— Ты не можешь знать наверняка.

— Могу, — возражает Томас. В его голосе слишком много эмоций, и глаза, наверное, дикие, но он ничего не может поделать. Он хочет, чтобы Маркус понял. — Я не знаю, откуда, но… просто знаю. Это было совершенно безопасно.

— Это было совершенно глупо — вот как это было, — рычит Маркус.

Его руки все еще напряжены, пальцы белые.

Томас кладет ладонь ему на предплечье.

— Все хорошо, — увещевает он. — Я в порядке. Пожалуйста, не переживай за меня.

Маркус разжимает кулаки.

Томас снова отворачивается к сумке с продуктами.

— Я говорил с Черри и Лесом. Им удалось сузить круг поисков до нескольких сотен акров.

Маркус, молча потянувшись из-за спины Томаса, хватает пакет чипсов и разрывает упаковку.

— Они сказали, что завтра уже смогут нам что-то сообщить. — Подумав, Томас добавляет: — И огорчились, что ты не пришел со мной.

Уклончивое мычание, раздавшееся в ответ, здорово бесит. Вздохнув, Томас выглядывает в ближайшее окно — сквозь стекло и потрепанную противомоскитную сетку: Энди и Грейс памятниками торчат у изгороди.

— Я позвонил Беннетту, — тихо говорит Маркус. — Все ему рассказал. Завтра утром он приедет.

— Хорошо.

— Я не сомневаюсь, что ты сам можешь о себе позаботиться, но…

— Я сам заботился о себе задолго до того, как встретил тебя. Мы знакомы меньше недели.