На самом же деле офицеры играли в компьютерные игры в канцеляриях, ходили в гости к знакомым, где-то пили чаи (и не только чаи) или же банально убывали за пределы части (благо их дома были за забором). Офицеры создавали видимость своей работы лишь перед командиром части и его замами. Поэтому вся их служба заключалась в построениях на плацу один или два раза в день, периодических (но не слишком частых) дежурствах и общению с сержантами (офицеры доводили до сведения младших командиров приказы комбата и другого начальства части).

Даже заполнение служебных бумаг, списков и ведение документации выполнялось не офицерами – для этих целей были так называемые «писари». Ужасное слово. Когда я его слышал, в моём уме возникал образ Нестора-летописца (или кого-то похожего) из средних веков, который сгорбившись в келье ночью при свете догорающей лучины записывает на бересте свою Повесть временных лет (или что-то подобное).

На самом деле писарями были обычные срочники (из «молодых»), которые несли свою службу в офицерской канцелярии вместо комбата, ротных, взводных и замполита батальона. Офицерам лишь оставалось поставить подпись в документе той же самой ручкой, что использовал «писарюга» (иногда, конечно, писари «подделывали» подписи, так как офицеры не всегда были «в наличии»).

Из канцелярии нас со Вторым повели в штаб. Там я зашёл в какой-то кабинет (Второй остался снаружи). Внутри, не вставая из-за стола, меня встретил грузный расплывшийся подполковник.

Между нами произошёл следующий диалог:

– Ты знаешь кто я? – спросил полкан, вынув сигарету изо рта.

– Нет, – ответил я.

– Ты меня не видел на построениях?

– Нет, – я, и правда, его не видел, так как не обладаю отличным зрением и не могу разобрать лица на расстоянии ста метров.

Полкан объяснил, что является начальником штаба. В эту ночь (точнее в эти сутки) он был дежурным по части, и именно ему мне пришлось писать очередную объяснительную. В ходе этого выяснилось (точнее, полковнику стало известно), что сегодня день моего рождения (это было восьмое августа и мне исполнилось двадцать два года). Полкан протянул кисть для рукопожатия и поздравил меня с моим праздником… В конце нашей встречи он оставил мне номер своего мобильного телефона: «Если что – звони в любое время». Со Вторым, если я не ошибаюсь, начальник штаба не стал общаться. В любом случае, не припомню, чтобы я его ждал его под дверью.

Из штаба нас отвели в нашу казарму, Но не на первый этаж, а на пустующий третий (первый этаж делили восьмая и девятая рота, второй этаж занимала рота седьмая). Кто-то из суточного наряда седьмой роты принёс нам постельные принадлежности. Мы застелили койки по соседству и легли спать. Второй пожелал мне «спокойной ночи» – я ответил ему той же, такой обычной для гражданской жизни фразой, от которой за месяц службы я абсолютно отвык.

Утром я и Второй встали, оделись, и через некоторое время за нами зашли.

Мы спустились на первый этаж. Нам предстояло вновь написать объяснительные. На этот раз уже замполиту (заместителю командира по работе с личным составом) третьего батальона. Перед этим мы прошли в нашу казарму и забрали вещи (мои лежали в пакете на полу). Кто-то нас не узнал, но один солдат, я точно помню, начал кричать: «А! Это те самые!». На лице его была странная ухмылка. Очевидно, офицеры доложили обо всём личному составу со своей искаженной интерпретацией, показав нас негодяями и уродами.

Должность замполита третьего батальона, как оказалось, занимал тот самый капитан, с которым я ехал в часть. Черкес едва скрывал своё презрение ко мне (или, быть может, это было раздражение). Вчерашняя проверка на полигоне была, очевидно, лишь ЧАСТЬЮ общей проверки воинской ЧАСТИ. Так как в третьем батальоне никто из офицеров фактически не работал, а бил баклуши, то проверка их деятельности, думаю, повергла их в чудовищное смятение, а инициатор проверки был назначен «врагом номер один». Не для того же они учились пять лет в военном училище, чтобы потом ещё и служить. Совсем не для того! Зарплата, квартира, воровство государственного имущества – вот три кита, на которых держалась их «служба Родине». Помню одну фразу капитана: «Героями теперь стали, да?!».

В определённый момент Черкес куда-то вышел, закрыв нас в канцелярии (мы же в это время писали те самые объяснительные). Кстати говоря, кошка, о которой капитан рассказывал во время стоянки в Новосибирске, у него на самом деле имелась и жила в той самой канцелярии.

Через полчаса вернулся хозяин кошки и сообщил, что нас переводят во второй батальон в четвёртую роту. Однако, перед этим нас в компании Беззубого отправили в столовую. Сержант знал о случившемся. Разумеется, он был на стороне Чёрного и Буратино. Здесь работала следующая логика: мы (старослужащие) в свое время терпели унижения, побои, поборы и издевательства, а эта гнида (я) не потерпела. Получается, что мы (сержанты): слабаки, трусы, терпилы. Такие мысли никому не приятны, поэтому Беззубый вполголоса шептал нам угрозы, в чёрных красках рисуя нашу будущую службу.

Наконец, мы всё доели, и Беззубый отвёл нас в расположение четвертой роты. Я был поражен: на полу плитка, мебель новая, всё целое. Пластиковые окна, кубрики на четверых – всё, как и в санчасти.

Первым же делом нас вдвоём со Вторым завели в кабинет командира роты (это был невысокий крепкий казах). Диалог он начал, обращаясь лично ко мне: «Мне всё равно, что твоего бывшего взводного в жопу ебут» (иными словами командир роты заверил, что не имеет ко мне личной неприязни). Кончил старлей фразой, обращённой уже к нам двоим: «Если у меня в роте будет такая фигня, я хочу, чтобы вы мне об этом сообщили». Мы утвердительно кивнули, но я прекрасно знал, что в следующий раз со старослужащими буду разбираться самостоятельно.

В тот же день Добрый сержант из четвертой роты повел нас к психологу. Старослужащий был на самом деле добрым, понимающим, нормальным человеком, которых в армии днём с огнём не найти (потом выяснилось, что он работал до армии аниматором в фирме, организующей праздники). По дороге мы остановились в одной из курилок. Я и Второй не курили, так как были некурящими, но Добрый выкурил одну сигарету. Проходящие мимо курилки два бобра громко спросили: «Это те самые ребята?!» (слово «ребята» было произнесено с особой, уничижительной интонацией). Сержант ответил: «А что?! Хорошие ребята!». Бобры усмехнулись и продолжили свой путь…

Кабинет психолога располагался на третьем этаже штаба. Я сразу же приступил к заполнению какого-то теста. Помню вопрос, который вызвал у меня недоумение: «Свои цели Вы достигаете любыми средствами?». Я уточнил у психолога, как это понимать. Она сформулировала вопрос иначе: «Ты пойдёшь по головам, чтобы достичь цель?». Не знаю, правильно ли она понимала свои тесты… В любом случае, я ответил «нет». Однако, свои цели я как раз-таки достигаю всеми возможными способами, хотя использую при этом лишь законные способы, никого не обманывая и не используя…

Результаты теста показали, что я самый обычный, абсолютно вменяемый человек (по-моему, к психологу нужно было вести офицеров третьего батальона, сержантов и особенно молодых солдат).

На обратной дороге мы снова зашли в ту самую курилку. Добрый стал расспрашивать меня о случившимся вчера. Помню его фразу: «Ты считаешь, что все плохие люди должны сидеть в тюрьме?». Не помню, что я ему ответил, но точно не правду. Правду бы ни он и никто из офицеров не поняли бы. Я являюсь человеком с так называемым «повышенным чувством справедливости». Я не могу терпеть насилие, издевательства. Не могу видеть это перед собой и не вмешиваться… Ещё я упомянул про угрозы в свой адрес. Добрый спросил: «Ты разве не знаешь, что многие угрозы никогда так и не выполняют?!». Я, и правда, этого не знал, так как вот уже восемь лет я соблюдал обет правдивости. Я привык следить за своими словами и не обещать того, что не смогу выполнить. О том, что большинство людей абсолютно не заморачиваются на честности, я просто-напросто забыл…