Следователи стали расспрашивать о свидетелях, которые бы подтвердили факты избиений. Я назвал нескольких. Их вызвали, но они всё отрицали. Солдаты внаглую лгали, боясь сержантской расправы (могу представить панику среди «командиров-начальников», когда их подчинённых одного за другим вызывали на допросы). Тогда меня попросили тщательнее отнестись к выбору свидетелей. Я указал на Качка и Спортсмена. Я не помню, что они говорили, но в открытую (при мне) они не подтвердили моих слов, но и не опровергли, отвечая: «Не помним». Однако, через какое-то время Качок «проболтался». К сожалению, я не могу дословно привести его слова (просто не помню). Это всё произошло вскользь, но формулировка фразы Качка ясно давала понять, что я говорю правду, вопрос лишь в том, как это доказать. Качок боялся травли со стороны роты, боялся, что после обучения его отправят в самую худшую часть дослуживать свой срок (полгода мы должны были «учиться» в этой учебке, а вторые полгода служить в одной из боевых частей РФ механиками-водителями).
Основу моего взвода составляли представители не самых высоких социальных слоёв, для которых полиция, следователи и офицеры являются врагами номер один. Они их всячески обзывали, конечно, за глаза, называя «шакалами» и «мусорами». Свои права такие горе-солдаты не знали, воспринимали побои и поборы как неизбежное зло, сопротивляться которому бесполезно. Нужно просто потерпеть, а потом можно будет отыграться на своих духах, или уже потом после дембеля в своей семье.
Думаю, столетняя история призывной армии во многом способствует домашнему насилию «мужчин» над женами и детьми. Морально опущенный в армии парень уносил на гражданку все свои неотомщенные обиды, унижения и издевательства. Взрослея, он, очевидно, чувствовал внутри свою мужскую несостоятельность, испытывал необходимость обидеть, унизить и поиздеваться над слабыми и беззащитными.
Все эти армейские разводы о «настоящих мужиках», которые не могут «жаловаться родителям» и «ныть как бабы»… Заезженная до невозможности фраза «солдат должен стойко переносить все тяготы и лишения военной службы», которая подразумевает что угодно, но не нарушения воинского устава (из которого эта фраза и была взята), законов и Конституции РФ… Всё это лишь удобное оправдание трусости и малодушия «мужиков»-«защитников Родины», которые и себя-то защитить не в состоянии.
Любые наказания, которые могут нести солдаты-срочники, ограничиваются следующим списком: выговор, строгий выговор, лишение очередного увольнения из расположения воинской части или с корабля на берег, лишение нагрудного знака отличника, снижение в воинской должности ефрейтора (старшего матроса) и сержанта (старшины), снижение в воинском звании ефрейтора (старшего матроса) и сержанта (старшины), снижение в воинском звании со снижением в воинской должности ефрейтора (старшего матроса) и сержанта (старшины), дисциплинарный арест. Никаких побоев, «кача», денежных поборов, унижений, как вы видите, нет. Разумеется, и принимать решения о наказании должны не сержанты-срочники, которые сами не знают устава, а командир части.
Также и причины для наказания – они должны быть существенными, а не высосанными из пальца. Отказ выполнить ЗАКОННЫЙ и ВОЕННЫЙ приказ – это одно. Отказ стирать чужую форму, отказ отдавать свои деньги или банковскую карточку, отказ на предложение об обмене своей новой экипировки на старую сержантскую, отказ отдавать личные вещи, отказ стоять «смирно», когда тебя бьют в грудь, отказ чистить туалеты вне очереди и прочие «приказы» «начальников-сержантов» – совсем иное (никакого отношения к военной службе эти «приказы» не имеют). Разумеется, ни один сержант не побежит докладывать командиру взвода, о том, к примеру, что кто-то из его подчинённых отказывается отдавать ему всю свою заработную плату. Потому сержанты и «вершат правосудие» своими силами.
Вообще, сам стиль поведения старослужащих: постоянные обвинения (зачастую голословные, точнее «привязанные за уши»), ругань, личные оскорбления, побои, ночные построения, лишение еды – всё это подавляет человека. Я сам почувствовал, ещё до отъезда на полигон, как моя сила воли стала засыпать. Я стал свыкаться с тем, что сержантам нельзя отвечать на удары, оскорбления и унижения. Уверовал, что я существо третьего сорта. Что я никто. Начал признавать текущее положение вещей нормой. Начал в прямом смысле становиться рабом.
Я чётко помню этот процесс. Начался он почти сразу после того, как я сообщил Андрею о ситуации в части. То есть буквально трёх недель пребывания в учебке хватило, чтобы меня превратили в бесправное животное. Спустя эти три недели я стал думать о том, правильно ли я поступил, что сказал ПРАВДУ другу и родителям? Вы только представьте, я стал испытывать чувство вины за ПРАВДУ! Ни офицеры, которые не выполняли свои служебные обязанности, свалив всё на сержантов, ни сержанты, которые упивались данной им «свыше» властью, испытывали муки совести и размышляли о своём поведении, а я!
К счастью, на момент возникновения у меня «Стокгольмского синдрома», всё уже было решено, письмо в прокуратуру отправлено, мой же телефон был разряжен, связи с домом у меня не было, и отменить прокурорскую проверку я в любом случае не смог бы. Я поступил правильно, своевременно и законно, предотвратив как новые преступления со стороны сержантов, так и с моей стороны (я бы не оставил сержантов безнаказанными в любом случае).
Стоит отметить, что в возрасте четырнадцати лет я дал обет никогда не лгать, всегда быть честным и поступать как велит мне совесть. Нарушать обет и врать родителям, что у меня всё хорошо я, разумеется, не мог. Единственным объективным мерилом данной ситуации является ПРАВДА. Я лишь честно сказал ПРАВДУ. Я ничего не выдумывал, никого не оговаривал, никого не унижал, не оскорблял и не бил. Все последующие попытки (а таких, как вы скоро узнаете, было немало) обвинить меня со стороны старослужащих, солдат своего же призыва и офицеров разбивались о ПРАВДУ.
Ну а пока нам со Вторым принесли поесть. Нас пригласили в соседнюю беседку, где уже сидел какой-то солдат во флоре, и стояли две порции еды, очевидно, из офицерского рациона (я помню лишь расстегай, лежащий поверх кружки с напитком). Солдат этот выглядел очень потерянным, у него были грустные, какие-то обречённо-отречённые глаза…
Через минуту выяснилось, что это тот самый водитель, который нарушил ТБ (технику безопасности) и тем самым лишил молодого офицера ног, сделал инвалидом на всю жизнь. Мне кажется, срочник очень переживал… Разумеется, никакой его вины в случившемся не было. Надеюсь, и никто из офицеров его не винил. Но водителем был именно он, и машина эта числилась именно за ним. Думаю, было много проверок и разбирательств. Думаю, солдата «мурыжили» по полной, но насколько я знаю, он уехал на свой дембель в срок. То есть в тюрьму он не попал (подробности, как «разрулили» эту ситуацию, мне неизвестны).
Вечером нас со Вторым повезли в часть. Мы ехали в машине кого-то из офицеров. Было уже поздно, и я клевал носом на заднем сидении. Помимо обычной усталости в конце дня, меня томили переживания о случившемся. Мне нужен был отдых, чтобы просто прийти в себя, осознать произошедшее и выбрать стратегию своего поведения в данной ситуации (я не ожидал, что сослуживцы будут давать заведомо ложные показания, а снять всё на камеру у меня так и не получилось).
Сразу по приезду в часть нас отвели в ленинскую комнату нашей казармы. Там находились все офицеры нашей роты (напомню, наступила уже ночь). Они о чём-то нас расспрашивали. Кажется, я писал объяснительную записку. Помню вопрос: «У тебя юридическое образование? Или родственники юристы?». Судя по всему, офицеры были не готовы, что какой-то срочник (офицеры к нам относились как к крепостным крестьянам) сам возьмётся защищать свои права. Тем более этот срочник не имеет синяков, переломов, ран, все зубы у него на месте, «в конце концов» он «даже» не умер!
Помню, как переживал мой взводный (за себя любимого, разумеется, и свою должность), и как я его наивно успокаивал: «Вы же тут не причём!». Я, и правда, тогда полагал, что офицеры постоянно в делах, у них нет времени на работу с личным составом, и они не становятся очевидцами неуставных взаимоотношений в роте лишь случайно…
