– Сын?

Теодор дернулся. Крик. Он и правда услышал его – крик, раздавшийся где-то глубоко внутри. «Я их ненавижу!» Голос был детским, но злость, которая в нем кричала, – взрослой. Теодор сглотнул и, пошатнувшись, вышел за дверь. Он не мог дать ответ.

Лазар стоял возле входной двери. Женщина переминалась с ноги на ногу у калитки, дрожа от холода. Или от волнения?

– Я не могу больше это терпеть, Мария. Он должен жить в городе. Я должен отправить его туда.

Сердце Теодора подскочило к глотке и сделало кульбит. Что это значит? Отправить к людям?

– Он еще мальчик! И ты берешь его с собой на лечение. Ты что, Лазар? Он не пойдет. Он – мой сын!

– Мне не справиться без помощи. Там нужен помощник. И он – взрослый.

– Но ему всего пятнадцать!

– Почти шестнадцать. Тео должен научиться лечить людей. Может, тогда он их полюбит. Чем дольше он живет с нами, тем меньше походит на человека. Та дружба, в которой он разочаровался, была не настоящей дружбой. Он еще никогда не дружил, не любил – а значит, не жил. Ты знаешь, что ему предстоит выбор. Если он не узнает, за что имеет смысл держаться… Что тогда будет?.. Это его последний шанс…

Теодор испугался. К людям? Его отправят жить в Извор? Или в другой город? Но как же лес, Север, ночные вылазки, Волчий уступ? Отец сошел с ума, если думает, что Теодору в каком-то городе будет хорошо. Как он сможет жить среди людей, да еще и с таким лицом?!

Отец выскочил из дома, хлопнув дверью. Сумка сползала с его плеча при каждом шаге и позвякивала на все лады. Тео понял, что другого шанса не будет, бросился в дом, схватил с полки черную тряпку и уже через минуту шагал рядом с отцом. Оба не сказали ни слова, но Теодор чувствовал: взгляд отца потеплел.

За курганами начинался Извор.

Одно- и двухэтажные дома, крытые черепицей. Каменная мостовая петляла, разветвлялась на проулки, а порой и тупики. Городок больше походил на большую деревню. Поутру в окна дышал лес и заползал хмурый туман. А если выглянуть ночью, можно было увидеть сов, которые жили своей жизнью – ужасно таинственной и по-своему прекрасной.

На окраине Извора у реки высилась старая мельница, и ветер гудел в ее пустых черпаках. Говорят, жить рядом с мельницей – дурное дело, однако семья девочки жила здесь.

Они вошли во двор, где стоял давно не крашенный домик. На его крыше темнело тележное колесо, опутанное ветками, – гнездо аистов. Внутри дома было тихо и сумрачно – Лазар приказал не включать свет. Кроме того, никто из семьи не должен был рассказывать, что им помогает знахарь.

Женщина, согласившаяся на Связывание, должна была доверить знахарю две жизни – свою и ребенка. Связывание не давало никаких гарантий. Кто-то мог умереть. А может, оба. Этот обряд можно было проводить только в крайних случаях, когда уж совсем нечего терять. Теодор смутно помнил, что отец делал такое всего несколько раз; и в двух случаях выжили оба: и больной, и тот, кто согласился рискнуть ради него жизнью. Что случилось с остальными, Тео не знал.

Лазар плотно запер дверь и завесил окна, сварил траву, влил немного в рот Оаны и дал чашку ее матери. По запаху Теодор узнал сонную фиалку.

– Я проснусь? – спросила женщина. – Вы сказали…

– Я сказал, что не знаю. – В голосе отца было спокойствие. Он смотрел на этих людей так, как никогда бы не смог Теодор, с таким теплом и волнением, что защемило в груди. – Я постараюсь помочь вам обеим. Даю слово. Спите спокойно.

Глаза женщины закрылись, и ее голова свесилась набок. Теодор помог отцу уложить мать рядом с дочерью. Лазар достал нож с тонким лезвием и прочертил полосу на ладони женщины, прямо по линии жизни. Потом взял руку Оаны, проделал то же самое и сомкнул их ладони, приложив линию к линии. Объединяя их жизни и кровь в одну.

– Держи их за руки. Пожалуйста.

Лазар достал Мертвый корень и погасил свечу. Он делал это всегда только пальцами, никогда – дуновением. Теодор ничего не видел, не знал, где отец и что происходит. Но чувствовал запах корня. Горький, от которого щипало горло. Теодор сжимал руки женщины и ее дочери и тут осознал, что впервые прикасается к девушке. Это было так странно.

Внутри что-то оборвалось.

Теодор никогда прежде не чувствовал такую кожу. Нежную и гладкую, как бутоны лесных цветов, распускающихся весной. Он любил проходить мимо ручьев, мимоходом касаясь пальцами диких лесных тюльпанов. Их шелковистые лепестки щекотали, приятно ласкали его руки, загрубевшие от древесной коры, покрытые сеточкой шрамов. В этот момент ему казалось, что весна пришла не в лес.

Ему казалось – весна пришла в его сердце.

Теодор избегал людей, не приближался к ним. Если касался – то чтобы ударить. А тут впервые взял кого-то за руку с мирной целью. Девушку. От этого он почувствовал непонятное волнение и даже не мог определить, хорошее или нет. Сердце подпрыгивало и колотилось, словно он бежал в гору без остановки и теперь, задыхаясь, стоял на самой вершине.

Что происходит?

На запястье Оаны, тонком и горячем, билась жилка. Теодор сглотнул и сжал пальцы чуть крепче – но не грубо, как хватал чье-то горло, а совсем мягко. Он закрыл глаза, и мир вокруг исчез. Осталось лишь это прикосновение: жаркое и пульсирующее так быстро, что он едва успевал считать. Тео вдыхал горький запах корня и слышал, как дышит Оана. И на сердце его стало легче.

Прошел час или два – он не знал. Жилка на руке девушки начала успокаиваться и неожиданно затихла.

– Она здесь. Выйди.

Теодор не сразу понял, что отец обращается к нему. Он разжал руки и встал пошатываясь. На ощупь вышел наружу. Ночной холод сразу же отрезвил, но Теодор чувствовал – щеки так и горят под черной тканью.

И тут он увидел ее. Она сидела у забора на жухлой траве, покрытой снегом и льдом. Черная и самая костлявая из сотен, нет, тысяч виденных им собак. Как этот ходячий скелет до сих пор не рассыпался? Собака сидела не шевелясь и смотрела на дверь. Луна вышла из-за туч, осветила животное, и у Теодора сжалось сердце. По коже поползли мурашки – до того жуткое было зрелище. Пес перевел взгляд на Тео, и ему показалось, что сейчас зверь откроет пасть и что-нибудь скажет человеческим голосом.

Услышав позади шаги, Теодор обернулся. На крыльце стоял рыжий сын хозяйки и тянул руку к двери.

– Эй! Не смей открывать! Туда нельзя.

– Почему это?

Теодор бросил быстрый взгляд назад – собака исчезла. Черт, дурацкий сынуля. Он уже забыл про эту занозу.

– Если не хочешь неприятностей – стой здесь.

– Почему там темно? Сколько еще ждать?

– Сколько потребуется. Отец занят, не лезь не в свое дело. Просто жди.

– Мне надоело ждать! – огрызнулся рыжий. – Сколько можно? Она выздоровеет. Жди. Лекарства закончились. Жди. Временные трудности. Жди. Отец вернется. Жди. Все будет хорошо. Жди. Надоело!

– Если хочешь, чтобы все закончилось хорошо, заткнись и не мешай.

– И этот туда же! Ты, красавчик, я погляжу, умнее всех! Да с какого все закончится, а? Мать сказала ей, что отец вернется, вот на кой ляд? Лучше б молчала. Оана только обрадовалась, как и я, что он пропал и не вернется. Это мать извелась вся – ах-ах, ушел. Будто забыла, как он исколотил Оану за день до этого!

– Отец побил ее?

– Да, – буркнул рыжий, – за то, что встряла в разговор, когда он с мамкой ругался. Он ей и врезал разок. Оана так и лежала до вечера, а он ушел. Теперь сестра боится, что придет. А он ушел к той тетке, которая живет на углу за пивоварней. Я все про них знаю давно.

Теодор вскипел. Вот оно что! Эта женщина не рассказала отцу всей правды! Она виновата в том, что случилось, она и ее муж. И так всегда выходит: отец приходит им помогать, жертвуя собой каждый раз, спасаясь от расправы, а все потому, что люди сволочи и вруны! Чтоб они провалились, мысленно выругался Теодор. Его кулаки сжались, и в кончиках пальцев закололо. Люди! Теодор ненавидел людей. Они всегда думали только о себе. Им плевать на собственных детенышей. Даже волки в лесу, даже мыши в подвалах заботятся о потомстве. Но горожанам – плевать.