– Тётя Тото, а вы, наверное, очень-очень любите собак?

Высокая гостья остановилась, вопросительно подняла бровь, пожала плечами, а потом снова принялась идти широкими шагами и громко сопеть.

– Деточка, нет. Они громко лают, постоянно линяют, а ещё несут в дом всякую гадость! Прямо на белые ковры. И прекрати так глупо улыбаться, когда говоришь со взрослыми – это невежливо, Дюша!

– Меня зовут Даша! – щёки девочки покраснели.

– Пустяки. Пока ты девочка, тебя можно звать как угодно, а вот взрослой даме уже именоваться как попало нельзя! “Моё имя – моё племя!”. Запомни это, когда вырастешь, – тётя широко взмахнула рукой, но тяжесть сумок заставила её идти прямо и не делать резких движений.

– Я бы хотела, чтобы меня звали Марго, – прошептала девочка, отворачиваясь, чтобы её никто не услышал. Но мама догнала её с тётей именно в этот момент.

– Тебя не могут звать Марго, ты же Дашенька! – она улыбнулась и прижала дочь к себе.

– Я в этом уже не уверена, – тихо буркнула та.

Птицы приветливо пели, травы пахли зноем и зеленью, изумрудные деревья роняли солнечный свет между листьев, высоко в небе не было ни облачка… Но Дашке эта дорога казалась самой длинной из всех. И не было уверенности, что тётя Тото полюбит речку или пруд с лягушатами. Оставалось только молча идти вперёд и вспоминать, где же лежат “Три мушкетёра”.

Карамельное солнце в ладонях… Тихо тянется сладкий закат… Словно прозрачный леденец, опускается за зелёный бархат холмов солнечный луч. Мне довелось слышать одну историю… Когда-то очень давно. Хочу проверить, так ли это.

Под стрёкот взволнованных моими шагами кузнечиков, отплывает вместе с солнцем по озеру день. Здесь – островок тишины. Лёгкое покрывало умиротворения, под которое так необходимо нырять. Ветер теперь нежно гладит по щекам и, порывами налетая, пытается обнять меня. Треплет волосы, дёргает за высокий «хвостик», что-то весело шумит рядом.

Когда-то я пришла сюда первый раз. После той истории с волком. И поняла, ЧТО мне на самом деле было нужно.

Я бы осталась здесь надолго и зимой. Обязательно – с фонарём, из тех, что ковали из крепкого железа в семнадцатом веке по особому заказу или распоряжению. В витражных стеклах такого фонаря жёлтая свеча весело бы пощелкивала острым язычком, как в те давние времена, позволяя любоваться сквозь стекло на укрытые зимним пухом холмы. На тонкие пальцы деревьев, выглядывающие из снежной муфты. Словно изящные пальцы пианистки… балерины … разворачивающиеся в танце на ветру, словно прозрачный цветок лотоса в прохладной воде…

При свете Путеводного фонаря гул ветра можно было бы принять за восторженный шум толпы.

Но сейчас мой фонарь – солнце. Я не в руках его «держу», но на ладонях, словно остывающий уголёк в матушкиной печи… Пламя всё краснеет. Я слышу не треск свечи, вместо этого – голоса кузнечиков и тихий пересвист сусликов. Так свистит ветер февральскими вечерами. И не понятно: суслики ли подражают ветру, или он сам, копируя их свист, тоскует о лете.

О лете я скучаю часто. Но – не свищу. Вместо этого, вспоминая тёплые дни и моменты (о, как здорово, когда они совпадают!), я начинаю тихо мурлыкать. Не то просто песенки, не то – по-кошачьи бархатно. Хотя для меня ещё это непривычно. Но, говорят, этому быстро учишься. Посмотрим.

Иногда мне нечего бывает выплеснуть в Мир: нет эмоции, нет мотива, а, значит, нет и песни. Вот тогда я боюсь. Боюсь, что меня не стало, а я и не знаю об этом. Боюсь, что не замечу, как управление примет автопилот. И вряд ли тогда добрый Крёстный сможет разобраться в тонком механизме автомата. Боюсь стать просто игрушкой, которую так и поставят на полку жизни за ненадобностью, и будут иногда доставать из кладовой воспоминаний, любуясь мегабайтами приятных моментов. Ведь они – всегда лёгкие, эти мегабайты. Боюсь, и я лёгкая тоже.

Чтобы внезапно не разлететься на крошки осколков, поранив чем-нибудь острым чужую память, мне необходимо приходить сюда. На холмы. Залезать под одеяло запахов и умиротворённости, выглядывать из этой уютной норки, и пропитываться ароматным покоем…

Иногда, в эту норку людидобрые пытаются просунуть вкусняшки. То, что им кажется наслаждением. Навязать его, как ошейник и приручить меня тем самым к себе! Да не нужна мне здесь ваша еда! В моей норе умиротворения и медитации! Вы что, и сами в своей постели едите!? Тьфу, хоть плакат вешай «НЕ КОРМИТЬ!». Как в зоопарке.

У меня другая, недостижимая пока мечта… я хочу лизнуть Солнце! Мне кажется, что оно сделает меня ещё рыжее и, возможно (на что я надеюсь), мои глаза начнут светиться в темноте. Сами! Тогда зимой мне не придётся обжигаться о верх фонаря и подолгу вынюхивать в воздухе нужные запахи. Тогда я наконец-то взмахну хвостом и, уже не заметая следов, помчусь, освещая себе путь, вдаль, ища того волка, который в тайне слизнул серебряный блин луны с поверхности озера…

Взмахну хвостом и понесусь, намурлыкивая не то весёлый мотивчик, не то по-кошачьи бархатно песню, которую напевала мне бабушка у колыбели. Несмотря на то, что лисам это не свойственно. Но ничего, когда-нибудь и у меня вырастет девятый хвост. И я смогу спокойно оборачиваться то человеком, то зверем. И никогда больше не испугаюсь неведомых превращений.

А пока мои рыжие волосы трепещут пожаром на игривом ветру.

Алиса сидела, забравшись с ногами, в большом синем кресле и читала сказки. Губы её были плотно сжаты, а на щеках виднелись солёные дорожки недавних слёз. До нового года оставалось совсем немного, но ей так и не позволили взять ни мандаринку с праздничного стола, ни шоколадную конфету, ни даже заглянуть в комнату и одним глазком увидеть королеву сегодняшнего вечера – Ёлку! Опять надо было всё делать кагданада и ни минутой позже. А всё потому, что ты ребёнок. Надоело!

Девочка спрыгнула на пол, звонко ударив каблучками по паркету.

– Ах, до чего же противные все эти взрослые! Неужели нельзя, чтобы новый год хоть раз был наоборот?! Почему детям всегда разрешается лишь молчать, сидеть, ждать и слушаться?!

Она побежала в гостиную, сердито щёлкая каблучками. Ёще немного, и сноп искр вылетал бы из-под её серебристых туфелек.

– Я хочу новый год наоборот! – воскликнула она гневно, косички на её спине зашевелились как змеи, – Я так хочу! Хочу! – и в этот момент обо что-то споткнулась и влетела в большой проём, ввиде старинной рамы.

Несмотря на сильную боль в коленке, Алиса старалась не плакать. Во-первых, в семилетнем возрасте это уже как-то неприлично, а во-вторых: что же подумают хозяева этого странного места, если она разрыдается у них в гостях?

В большом праздничном зале стоял огромный треугольный стол со множеством разных блюд. Возле камина, из которого текла вода, стояло нечто, отдалённо похожее на чёрную ёлку, украшенную паутиной и камешками. Вместо снежинок на окнах были развешаны яркие язычки пламени, вырезанные из цветной бумаги синего цвета.

«Ну, хоть свечи у них нормальные», – подумала девочка, подходя ближе к высокому столу. Однако это были не свечи: на толстых прямых веточках сидели оранжевые бабочки и помахивали светящимися крыльями, отчего создавался эффект живого пламени.

С опаской выглянув в окно, Алиса увидела странное существо, слепленное из грязи. Грязевик стоял, помахивая проволочными ручками, улыбаясь выщербленным ртом из ореховых скорлупок.

– Тебе нравится, детка? – промурлыкал позади женский голос. Алиса, вскрикнув, подпрыгнула.

Женщина укоризненно покачала головой и достала из складок серого платья маленький цилиндр. Она поднесла его к лицу девочки, дёрнула за ленточку, и цилиндр зашипел, поглощая весь шум вокруг. На мгновение стало так тихо, словно все звуки были съедены этим странным предметом.

– Это тихушка. Мы её используем, чтобы никто не услышал нас раньше времени, – женщина прошептала, но её голос всё равно казался громовым раскатом в этом зале.