Взрыв раздался рано утром, когда город еще спал. Он предупредил беды, что таились в поржавевшей от времени и морской воды оболочке".

И снова вздрогнула Аполлоновка, как в октябре 55-го. Звякнули стекла в доме Ивана Кичкарюка. Ударил в уши старого матроса минный грохот - будто докатилось эхо того взрыва, который он не услышал в своем последнем крепком сне.

Меня поразило в этой истории то, что мина "подкралась" к тому месту, где спустя 39 лет после гибели линкора "Мария" взорвался линкор "Новороссийск". Совпадение почти мистического свойства. Недаром молва связывает эти имена - "Мария" и "Новороссийск". Связывает их и третье имя известного русского писателя Сергея Николаевича Сергеева-Ценского.

Фотография начала пятидесятых на широком линкоровском баке - в месте будущей пробоины - в самой гуще улыбающихся матросов и офицеров снялся на память знаменитый автор "Севастопольской страды" и романа "Утренний взрыв", где описана гибель "Императрицы Марии".

По злой иронии судьбы линкор "Новороссийск" в день, когда писатель побывал в гостях у моряков, стоял на той самой 12-й якорной бочке, на которой взорвалась, опрокинулась и погибла "Мария". Мог ли представить себе Сергеев-Ценский, что подобная же участь постигнет и гостеприимный линкор? Только очень мрачное воображение фантаста-мистика могло предречь повторение подобной катастрофы.

Кажется, Гете принадлежат слова: трагедия, повторенная дважды, превращается в фарс. Матросы "Новороссийска" - герои и жертвы трагедии. Комфлота и его штаб - герои кровавого фарса. Страна еще не очнулась тогда от всеобщего фарса сталинского режима. И хотя портреты генералиссимуса были убраны из кают в баталерку, корабельная многотиражная газета еще называлась "Сталинец", жестокий дух вождя витал над кораблем и флотом, властвовал в умах командующего и его штаба, навязывал образ мысли и стиль руководства. В истории "Новороссийска", как в капле крови, отразилась вся пагубная суть вождизма. Сталин не поверил специалистам (дипломатам, разведчикам, военачальникам), что Гитлер вот-вот начнет войну. Адмирал сталинской выучки не поверил специалистам (спасателям, корабельным механикам, инженерам), что линкор вот-вот перевернется. Результат один: потоки напрасно пролитой крови. Разница лишь в масштабах беды.

"Я лично считаю трагедию "Новороссийска" следствием слепого командно-административного подхода к делу, - пишет бывший подводник, инженер-капитан 2-го ранга в отставке В. Грубник из Харькова. - Как председателю колхоза нельзя указывать, что, когда и где сеять, так и на кораблях в случае аварий нельзя вмешиваться в руководство борьбой за живучесть со стороны, с берега, как это случилось на линкоре, когда командующий Черноморским флотом вице-адмирал Пархоменко фактически дезорганизовал своим присутствием на борту спасение корабля, сковал волю и инициативу офицеров - инженеров".

Трудно не согласиться с этим мнением.

К первому ноября водолазы перестали слышать стуки из корпуса перевернувшегося линкора. Признаки жизни в "Новороссийске" затихли. Севастополь гудел от горя, скорби, слухов...

Траурных флагов по погибшим морякам не вывешивали. Как ни странно, но в нашей коллективистской стране траур объявляют лишь по отдельным лицам.

Как всегда, состоялся ноябрьский парад. Но на парад матросы вышли не в белых, а в черных перчатках. Это было все, чем они могли почтить память "новороссийцев".

В Доме офицеров флота в глубине сцены висел барельеф Сталина, украшенный Государственным флагом. В президиуме торжественного собрания с отнюдь не праздничными лицами сидели заместитель Председателя Совета Министров СССР В.А. Малышев, Адмирал флота Советского Союза Н.Г. Кузнецов, адмиралы С.Г. Горшков, В.А. Фокин, В.А. Андреев.

В 20 часов ночное небо над Севастополем расцветили росчерки праздничного салюта. Но мальчишки "ура" не кричали.

Спустя десять лет после войны снова полетели по стране "похоронки": "Ваш сын (муж, отец, брат) погиб при исполнении служебных обязанностей..." Как гром среди ясного неба... Гром среди мирной ночи... Остра боль нежданной потери, но и ее можно как-то смягчить - чутким словим, состраданием, тактом... Сколь велик тут душевный опыт нашего народа. Увы, горе пострадавших семей было оскорблено и унижено чиновным бездушием, если не сказать злее.

"Не забыть, - пишет вдова офицера с "Новороссийска" Ольга Васильевна Матвеевич, - как через неделю после гибели линкора, когда в бухте еще всплывали трупы моряков, в городе устроили праздничную иллюминацию и банкет в Доме офицеров. И в это же время по радио рассказывали, что в одной из скандинавских стран в шахте погибло несколько десятков человек и по стране был объявлен день национального траура.

Полтора года мы ждали, когда поднимут линкор и торжественно похоронят тех, кто остался в корабле. А хоронили их на рассвете, как когда-то хоронили преступников, сообщив о похоронах всего трем семьям, проживавшим в Севастополе".

Горько и стыдно читать эти строки. Как будто и на тебе лежит тень вины подлого отречения. Чего в нем больше - казенного равнодушия, страха или циничной уверенности бюрократа в том, что его административной воле подвластно все - даже память народа? Прикажет: "Забыть!" - и все забудут.

Правда, было принято закрытое постановление Совмина СССР об оказании помощи семьям погибших при исполнении воинского долга и об увековечивании памяти моряков-"новороссийцев". И помощь была оказана, и мемориал на старинном Братском кладбище, где похоронены участники первой и второй обороны Севастополя, был воздвигнут достойный. Из бронзы одного из гребных винтов линкора отлили фигуру Скорбящего Матроса с преклоненным знаменным флагом*. На гранитных пропилеях барельефы рассказывают то, о чем молчат надписи, о чем умалчивают экскурсоводы и путеводители. В обрамлении силуэта опрокинувшегося корабля - эпизоды отчаянной и героической борьбы за спасение линкора: матросы, подпирающие дверь аварийным брусом; офицер, прижимающий к уху тяжелую трубку корабельного телефона; моряки, выносящие раненого товарища...

На пьедестале монумента горит золотом: "Родина - сыновьям" (проект первоначальной надписи - "Родина - героям", нынешняя скромнее, но душевнее). И еще на мраморной плите, открывающей мемориал, выбито: "Мужественным морякам линкора "Новороссийск", погибшим при исполнении воинского долга 29 октября 1955 года. Любовь к Родине и верность военной присяге были для вас сильнее смерти".

Я много лет прихожу к этим камням, заботливо обсаженным вечной зеленью туи и можжевельника. И всякий раз вижу, как из газонной травы-муравы выглядывают фотографии молодых матросских лиц. Их оставляют здесь матери, приезжающие издалека на величественную, но, увы, безымянную могилу сыновей. Да, как поется в песне: "здесь нет ни одной персональной судьбы, все судьбы в единую слиты". И все же, нарушая благочинность гранитного мемориала, то тут, то там выглядывают навеки двадцатилетние лица парней в тельняшках, форменках, бескозырках. Заливают эти фото на самодельных подставкax осенние дожди и весенние ливни, заносит их недолгим крымским снегом, коробятся они и желтеют, но не исчезают никогда.

Авторы мемориала предусмотрели место для имен погибших. Тридцать три года пустовала мраморная гладь... Разве что рука юного подонка чертила здесь название любимой рок группы. И чья-то другая рука стирала следы кощунства.

Приказано - "Забыть!"

Официальное забвение началось с молчания газет, вышедших на следующий день после катастрофы. "Слава Севастополя" сообщала о заседании в Большом театре по случаю 100-летия Мичурина, об отъезде из Крыма премьер-министра Бирмы У Ну, о скорых гастролях китайского цирка и футбольном поединке одесского "Пищевика" с севастопольской командой "ДОФ".

Столь же далека была от событий, будораживших флот и город, ежедневная газета черноморцев "Флаг Родины".

И только афиши театра имени Луначарского невольно откликались на злобу дня: "Последняя жертва" - извещали они о спектакле по пьесе А.Н. Островского...